Неисправимые

      Лувр тревожно затих.       Не спешили по коридорам и мраморным лестницам разодетые в пух и перья придворные — хотя королева с консортом и их свита вернулись еще засветло. Конюхи в прохладной полутьме королевской конюшни молча, без обычной перебранки и шуточек о непомерной тяжести своей работы, рассёдлывали лошадей, снимая с них тяжелую от налипшей дорожной грязи упряжь и огрубевшие потники. Ни одного почтового голубя не летало над голубятней, а щедро насыпанное в кормушки зерно прело на вечернем солнце. Соколы вместо отличного тренировочного полета в бескрайнем небе предпочли делить узкие жердочки на соколятне и тихо перекрикиваться меж собой. Только что узнавшая, что понесла, прачка чуть тут же и не родила, когда уже почти донесла до места корзинку с грязной дорожной одеждой консорта и встретила одиноко идущего по галерее вельможу. Эта часть Лувра, можно сказать, вымерла, но никто не вызывал стражу — стража сама сливалась со стенами и конкурировала со статуями в неподвижности, каждый из мушкетеров надеялся, что его примут за одну из многочисленных скульптур.       По коридорам Лувра шел очень спокойный первый министр Тревиль, не далее как чуть более часа назад обратившийся к вернувшемуся консорту «Ваше Королевское Высочество». Да еще и с идеальным придворным поклоном. Весь дворец знал о сохранившихся со старых времен отношениях между бывшим мушкетером и его бывшим капитаном и, зная Тревиля, предпочел вымереть. От греха, так сказать.       Королева, консорт и их немногочисленная свита во главе с двумя… (Тревиль даже мысленно не сумел подобрать подходящих цензурных слов) вернулись из поездки в Андорру. В письме еще одного его бывшего подчиненного — наместника Андорры графа де Ла Фер, а для него просто Атоса, значилось «без потерь» перед основным текстом, но Тревиль, разобрав старый шифр понял, что дело обошлось испугом королевы и герцогини Рене Александры, а также отсеченным пальцем консорта только потому, что испанский отряд явно имел задание, которое стоило того, чтобы быстро скрыться, даже не заморачиваясь зачисткой следов. Все остались живы исключительно благодаря неизвестной им задаче отряда испанских лазутчиков, и решением этой задачи министр непременно займется чуть позже.       Тревиль, выглянув в выходящее во внутренний двор окно, заметил одиноко стоящий посреди тренировочного поля бочонок, содержащий фунтов двадцать пороха, зачем-то оставленный рядом с новой, отлично сделанной куклой для отработки ударов шпагой — человек бы не стоял так неподвижно, когда на его бледной от белил щеке сидит толстый золотистый шмель — и, чему-то кивнув, пошел дальше. Шмель облегченно выдохнул — солдат, что сторожил порох, был готов поклясться в этом, а сам мушкетер благодарно посмотрел на предупредившего его камердинера. Отчего тот после того, как вместе с первым министром Тревилем тайно встречал вернувшихся королеву и консорта, боится даже своей тени, было непонятно, но лучше прикинуться ветошью заранее, чем огрести ни за что.       Двери словно сами собой открывались перед Тревилем.

***

      —… и будет прав… — донесся до Арамиса смиренный вздох д’Артаньяна, пока он сам грустно изучал новую морщинку на высоком лбу расстроенного Портоса.       — Если бы Воланд не успел, или лошадей что-то спугнуло, или рванула бы та… — хрипло из-за сорванного от крика голоса не договорил друг.       Портос передернул плечами, вновь коченея от ужаса при мысли, что могло случиться. Д’Артаньян лишь вздохнул тоном выше обычного, но Арамис понял чувства друзей и то, что не станет убеждать их ослабить охрану и бдительность даже во дворце, пока они не передадут своего друга и консорта из рук в руки…       От того, как тихо и осторожно закрылась дубовая дверь, уши заложило сильнее, чем если бы ее гневно и с грохотом захлопнули. Тогда это была бы кратковременная злость, тающая вместе с гневным ором на весь дворец. Но Тревиль был спокоен.       — Ты…       Первый министр наклонился и уперся руками в подлокотники кресла, в котором сидел пытающийся слиться со спинкой Арамис.       — Сукин. Ты. Сын…       Портос с д’Артаньяном сдвинулись со своих мест, несмотря ни на что собираясь закрыть друга собой. Должно быть, считали, что хотя бы запоздало обязаны защитить, ведь нависающая над Арамисом угроза не уступала той, что случилась в лесном домике.       — Стоять.       Тревиль будто каким-то образом спиной «увидел» их маневр, а на самом деле просто не сомневался в том, как поступят друзья. Слишком уж хорошо он знал этих четверых.       — Ты…       — Как Вы обращаетесь к герцогу и консорту, господин министр? — попытал удачу Арамис. Что ж, попытка не пытка.       — Ты неисправим! Ты все так же думаешь привыкшей к приключениям жопой, а не головой! Руки бы тебе полностью пообрубать, чтобы не чесались! За шесть лет герцогства и год консортом не остепенился?! Хотя о чем я, если до этого тридцать пять лет ты испытывал моё терпение! Но и у Фортуны оно не бесконечно! Ты добиваешься, твое… Высочество, чтобы я тебя на цепь посадил?!       Тревиля прорвало, словно прохудившуюся крышу в ураган, он все больше нависал и вдруг цепко схватил левую руку Арамиса и за запястье оторвал ее от подлокотника.       — Капитан! — Портос вошел в роль защитника любой ценой, если позвал по-старому. Одновременно с д’Артаньяном они оказались по обе стороны от кресла.       — Отзови своих таких же безмозглых дружков, — и Тревиль осторожно поднес руку Арамиса с искалеченным пальцем к своим глазам.       Под нечитаемыми взглядами двух пар глаз Тревиль осторожно снял повязку, бережно промокая ее из стоящего на столике рядом с креслом кувшина, по-отечески поглаживал при этом виски Арамиса в моменты, когда лицо того все равно искажала боль. И долго смотрел на только начавшую затягиваться рану на культе.       — Когда Лемей даст добро, сам с тобой буду руку восстанавливать. Был у меня друг, так он без среднего пальца в центр мишени попадал. Тебе я такого больше не позволю, — Тревиль поднял вновь ставший спокойным взгляд, — но научу жить полной жизнью с тем, что будет напоминать, каким ты был идиотом.

***

      Прикрыв глаза, Тревиль втянул носом запах отличного выдержанного коньяка. Наивно было думать, что с переездом Арамиса во дворец забот у его бывшего капитана поубавится, но, черт побери, почему они не взяли с собой охрану? В том, что больше подобного не повторится, Тревиль не сомневался. Приказ о личной ответственности за жизнь консорта д’Артаньян подписал собственноручно, конечно, прочитав, что отныне приставленный мушкетер его отряда должен сопровождать Его Королевское Высочество повсюду. И гасконец правильно понял приказ, без заминки последовав лично, когда венценосному подопечному приспичило в отхожее место.       Ничего… Тревиль мстительно хмыкнул, на мгновение, однако, вновь испытав тот ужас, что охватил его, когда он прочитал письмо Атоса. Да, все уже было позади, но масштаб едва не случившейся катастрофы вынудил его тогда схватиться за сердце.       Ничего, теперь разжалованный (пусть временно, но его об этом не оповещали) генерал дю Валлон будет проводить по утрам и вечерам построения дворцовой прислуги с разбором произошедшего за день и обучением, в каких случаях достаточно позвать из-за двери капитана д’Артаньяна — и тот по приказу бывшего капитана Тревиля за закрытыми дверьми, «дабы не пошатнуть авторитет Высочества», попросту выдавал пару фраз на гасконском народном, а когда сообщать срочным посыльным лично первому министру — и тогда Тревиль молча добавлял еще человека в охрану этажа. И это было самое страшное. Не человек, а молчание Тревиля.       Тревиль сделал глоток коньяка. Приятная горчинка растеклась по языку. Будет надо, он по мушкетеру в каждый угол поставит, но это несносное Высочество будет под постоянным присмотром хотя бы днем. Ночью за его безопасность отвечала королева — Анна ещё в день возвращения вызвала Тревиля после того, как пришел доктор Лемей и занялся обработкой раны. Анна виновато теребила платок и даже просила прощения за то, что ее порыв чуть не закончился большой бедой. Вот в отношении Ее Величества Тревиль был уверен, что подобного не повторится, и Анна ожидаемо охотно согласилась пресекать тягу к приключениям у своего супруга, чтобы избежать подобных неприятностей.       — Давайте, Бружон, выпейте со мной немного. — Тревиль отлил коньяка во второй бокал и протянул его молодому мушкетеру, еще вчера бывшему кадетом, а уже завтра отправляющемуся с небольшим отрядом в Андорру на помощь синдику Воланду. — За вредность, так сказать…