Фантасмагория

      Когда в свитере становилось жарко, после сна дышалось труднее, как будто на дне кисельной реки, он чаще убирал волосы с мокрого лба, заходил под холодный душ и на бесконечно долго забывал про точки, вещавшие о сложении, делении, запятых, певучих иволгах и диктантах. Тогда же приходил Лось, сильно раньше привычного, с невыветрившимся запахом костра и звал жарить намасленный хлеб с солью. А потом все костры стали пахнуть Лосем; тогда же Слепой перестал носить свитера в этом причудливом, расписном тёплыми завитками отрезке времени, который казался на тон светлее любого другого, и потому же он перестал убирать волосы, завешивая ими весь «свет», щекоча влажные щёки и шершавые страницы, рассказывающие точками о короле Артуре, старой ведьме, гордом рыцаре и пахнущем рыбой и грязными моряками Марселе.       Иногда эти завитки стихали, когда жильцы расходились по комнатам, прилипая друг к другу потными телами, жалуясь, что холодает. Раскупоривали бутылку на пятерых, приглашали шестых и седьмых, затягивали песню, которую подхватывала и Наннета гаркающим голоском. Слепой уходил греться в одиночку, махая под недоумевающие взгляды в сторону, надеясь, что махнул Сфинксу.       Прохладный воздух и — вспышка — обдало жаром, обступая со всех сторон. Слепой отпрыгнул и какое-то время тёр опалённое лицо руками. Подожжённая бумага давно выпала и потушилась о землю. Он осел на колени, заправил волосы за уши, и нагнулся к земле. Тихо трещала сухая трава, шипели завитки и медленно вспышка вбирала в себя жёлтые заголовки БЛЮМ, кричащие о катастрофическом происшествии «на след. страницах», бычки, пустые пачки сигарет, подброшенные палкой листья (Слепой пожалел — костёр стух почти сразу и пришлось разводить новый).       Тепло разожглось пьяным вихрем, то и дело подцепляя его то за рубашку, то за волосы. Слепой не сдвинулся, только закинул пряди на другое плечо и, поджав колени, спрятал в них голову. Зардевшиеся щёки и нос стали остывать. Спину больно щекотал горячий воздух, особенно часть плеча, с которого сполз расстёгнутый воротник.       Лось часто сидел так, прижавшись к Слепому (или он — к нему) горячей, мокрой спиной, в поношенном пиджаке на одно тело. Он перебросил ещё одну прядь, чужими пальцами слегка задел шею.       Он слушал его, чувствовал, дышал им — его мускусом, углём, спичками, ожогами на пальцах и слюнявил их так же, хотя давно уже не обжигался; много горбился, иногда резко распрямляясь, предугадывая смешливый голос — выпрямись, а то будешь как Ангел.       Он вдохнул гарь, подавился ею и, закашлявшись, отклонился назад, тут же встретившись с неожиданной опорой. Рукой потянулся назад, коснувшись чьей-то обнажённой спины. Он знал уже чья — в мелких бугорках, нагретая костром, сотканная из этого пламенного воздуха. Он снова сел, стирая с глаз наваждение и отодвинулся от разыгравшегося огня — он жёг, ощутимо бил по плечу, прогоняя. А её?       Теперь настал её черёд: Айва придвинулась к Слепому, осторожно ложась на него. Он не шелохнулся, думая, что, найдя такое положение неудобным, она сама уйдёт.       — Мне тяжело, — просипел он и тут же опомнился.       Айва расслабила плечи — он почувствовал весь её вес и сгорбился — и стала тыкать в плечо какой-то трубочкой. Он взял её, развернул, долго пытаясь растянуть бумагу и ещё дольше ощупывал прорези букв. Айва уже отлипла от его спины и осторожно подёргивала за волосы, принуждая поднять голову. Пока же он собирал буквы в слова, а слова воедино, он успевал забыть, что было в начале и приходилось щупать заново; с Айвой было проще — она несколько недель горела на руке. Её было невозможно забыть, всякий раз касаясь холодной простыни или стены.       Наконец, он поднял лицо. Айва заправила прядь за ухо и неровно выдохнула у виска.       — Ты просишь о ерунде, — медленно проговорил он. — Я не смогу переселить тебя к нам.       Она с готовностью ткнула в грудь ещё одну трубочку. Слепой стал думать, что над ним издеваются, но Айва положила голову ему на плечо и одной рукой придержала край листа, чтобы он развернул другой.       Костёр шелестел тише и запах его давно ушёл. Может, ещё тогда, вместе с ним, и только сейчас Слепой это понял. Он перестал пахнуть вообще. Айва появлялась и всё исчезало — и Дом, и мир, и жизнь, и счастье.       Он вдруг убрал руку, опалив пальцы изрезанными буквами. Айва повисла на локте. Она — здесь, она — на листе. Она — когда-то была на запястье.       — Габи мне не подружка, — сурово сказал он. — Это здесь вообще не при чём.       Тёплое дыхание коснулось подбородка. Он повторил ещё раз, чётче и зачем-то выразительнее. Но Айва не дёрнулась, не ушла, и казалось, что ненадолго замешкалась, чтобы достать ещё один свёрток. Слепой продолжил:       — Воспитательницы будут тебя искать.       В руку уткнулся маленький прямоугольник, остро кольнув ладонь. Он пробежал пальцами.       МЕНЯ ТАМ БЬЮТ       — И?       Он постарался приподнять брови. Ладонь Айвы медленно опустилась с предплечья.       И тут — резкий запах хвои, под самым носом. Она схватила его за руку и помчалась в самый дальний Лес, в какой не пробирается солнце и его завитки; он стоит недвижимым, серым, устланным иголками и морозным замогильным шлейфом — там было кладбище и переломанные пики крестов торчали на каждом шагу — а она бежала, ни разу не подведя его, не споткнувшись сама и не дав споткнуться ему; бежала и сама путалась в белом платье, в его подвенечном кружеве и пышной юбке, а у него голова кружилась от хвои, от пробившегося в темноту белого света, от её волос и жаркого тела.       Айва повесила на шею амулет из сосновой шишки, напичканный хвойными иголками. Слепой вернулся к костру и к ней, дышавшей у самого лица.       Это — оплата. Он должен ей что-то дать.       — Можешь иногда заходить.       Сказал безынтересно, а она тут же бросилась на шею, прижимая к себе, сдавливая, едва не целуя. Слепой упал на спину, а она не слезала, уткнувшись ему в шею маленьким носом, и не переставая им шмыгала. Он приобнял её за талию, не нащупав корсета и кружева — только голую подрагивающую спину и, поднявшись пальцами, закрутил завязочки на шее.       Он скрипнул зубами, когда Айва наконец отстранилась и села на него. Она резко застыла, сжала бёдра и тут же слезла с него. Жар не отхлынул. Он очень захотел снова Габи.