Обыкновенная проповедь

Он был примером сдержанности, бесстрастия и полной отрешённости от низших желаний, бесповоротно ведущих к грехопадению; его ум не знал коварства и похоти, ибо весь мужчина был настолько крепок в своей вере, что любая проскочившая рядом распутная мысль вмиг испепелялась, обращаясь в горячую молитву. Вот и сейчас заученные слова, бальзам на метающуюся душу, уверенно и чётко слетали с губ, вселяя божий свет в прихожан. Во всех, за исключением, пожалуй, одного молодого человека, затерявшегося в толпе, сливающегося с кучей религиозных приверженцев целомудрия, столь ему несвойственного. Одному Богу было известно о том, что здесь забыла до того далёкая от всего святого фигура. Хотя, должно быть, такого рода мотивы совсем не в его компетенции. От этого Творец бы брезгливо поморщился, отвернулся и, с жалостью махнув на прелюбодея рукой, вселил в служителя этой церкви выдержку, в которой он так нуждался. Дилюк приподнимает руки в ободряющем народ жесте, величественном и сплочающем, а взглядом невольно возвращается к влекущему мужчине. Одет тот весьма экстравагантно — для церкви, по крайней мере. Рагнвиндр задерживается на его накидке. Большая часть меха закрывает его правое плечо и часть шеи, а вот левое… Дилюк прощает себе эту секундную вольность и, продолжая с упоением произносить слова молитвы, обводит взглядом воротник белой рубашки, которую Кэйа, что удивительно, на этот раз удосужился застегнуть почти на все пуговицы, и с ужасом ловит себя на мысли о том, что хочет прикоснуться к одежде дрожащими от неизведанного чувства пальцами, расстегнуть, сбросить, а затем… «Господь, даруй мне самообладание, достойное священнослужителя. Вверяю себя в твои руки и со смирением…» — Дилюк нервно сглатывает, прикрывая глаза со всеми присутствующими и складывая руки вместе. Впервые ему хочется побыстрее закончить службу, сбежать от пугающе неправильных мыслей.—«…ожидаю от тебя помощи в борьбе с лукавым.» Но противореча себе же, обнуляя только что произнесённую в мыслях молитву, Рагнвиндр открывает глаза чуть раньше положенного, чтобы встретиться взглядом с Кэйей, который, конечно, глаза и не закрывал. Он слегка наклоняет голову набок, с игривым прищуром заставляя святого отца приблизиться ко греху. О, от этого Альберих получает истинное удовольствие. Как сладко наблюдать за муками совести Дилюка, за смятением на его доселе вечно спокойном лице, за каждой мышцей, выдающей его напряжение, за всяким горящим сантиметром тела, не скрытым под рясой. И как это, наверное, невыносимо — бороться с похотливыми мыслями, забивать в себе растущее возбуждение, одновременно с этим читая молитву. Такая атмосфера, безусловно, заводит Кэйю, но это лишь малая часть того, что он хочет сделать. Показать Дилюку мир свободы и яркости ощущений, а после утащить на самое дно, извалять в грязи, лишить достоинства и чести настолько, чтобы тот стыдился обратиться к Богу, помня о том, что с ним сделали. Кэйа хотел испятнать его белые крылышки и покрыть тело бордовыми следами, прогнуть под себя, сотворить с ним что-то нечистое, преступное. Но больше всего он хотел, чтобы Дилюк сам попросил его об этом. Чтобы так нуждался во внимании, прикосновениях, унижении, боли, натуральном паскудстве, что пал бы на колени, хватался за его ноги с надеждой в глазах, скулил, обещая выполнить всё, что он только захочет. И Кэйа бы проявил милосердие. Он бы дал им обоим то, чего они так страстно желают. Да, пожалуй, однажды так и случится. Алые глаза уже не в силах метнуться в сторону. Дилюк нервно сглатывает, пытаясь собрать в себе остатки былой непоколебимости, и наблюдает за тем, как Кэйа выпрямляется, гордо приподнимает подбородок и искривляет губы в похабной ухмылке. Блудник, Змей-искуситель, тайком пробравшийся в церковь и стремящийся раскованно «покаяться» во всех своих грехах, а заодно и выслушать здешнего святого отца, после чего заткнуть его рот сначала пальцами, проникающими внутрь и играющими с горячим мокрым языком, а затем и чем-нибудь поинтереснее. Прихожане открывают свои глаза, а Дилюк устремляет взор на высокий молочно-белый потолок. Полная женщина лет пятидесяти с красиво уложенными волосами, нарядно одетая девочка на месте рядом с ней, солидный мужчина с седой бородой и руками в шрамах — все собравшиеся смотрят на Дилюка с уважением и любовью, не замечая, как уже несколько раз дрогнул его голос, как на бледных щеках выступает румянец. За такие детали цепляется лишь Кэйа — одновременно зритель и режиссер этой недетской картины. Всё вокруг будто заволакивает дымкой, а прихожане и чтение молитв отходят на второй план. Что за наваждение?! Ещё секунду назад проповедующий и борящийся со своими страстями Дилюк находился в заполненном под завязку людьми храме, а теперь чьи-то руки прижимают его торсом к амвону. Человек сзади обдаёт шею Рагнвиндра горячим шумным дыханием, отчего по спине Дилюка бегут мурашки, а изо рта вырывается полный недоумения вздох. — Святой отец, — Знакомый игривый голос, в котором сквозит превосходство, заставляет Дилюка замереть с округлёнными глазами. Что за чертовщина здесь творится?! С трудом преодолев оцепенение, мужчина пытается повернуться и взглянуть на нарушителя спокойствия, но Кэйа легко пресекает никчёмную попытку, хватая Рагнвиндра за шею и заставляя смотреть прямо. Поднимаясь от шеи к уху, он продолжает: — Ну-ну, кажется, вы уже вдоволь насмотрелись на меня, — Кэйа слегка сжимает руку, придушивая Дилюка, который от неожиданности резко хватает ртом воздух. Мужчина ошарашенно смотрит на людей, уставившихся на него с волнением и немым вопросом в глазах. А сам вопрос очевиден — почему проповедь приостановлена, не задыхается ли мистер Рагнвиндр, не поплохело ли ему? К сожалению, сам Дилюк не знал. Коротко качнув головой и вернувшись к той части молитвы, на которой он остановился, мужчина продолжил, параллельно пытаясь восстановить дыхание и прийти в себя. Не лихорадит ли он? Возможно, ему нужно взять отпуск, а затем… — Постыдились бы, — Дилюк поднимает взгляд и — кто бы мог подумать — снова наблюдает перед собой пустой храм. Он весь сжимается, ощущая, как чья-то прохладная рука ведёт под скулой, а уже через секунду, оттягивая колоратку вниз, Кэйа касается губами пылающей шеи, оставляя на ней влажный поцелуй.— Неужто вам наплевать на безупречную репутацию? Готовы лихорадочно глотать воздух, стонать и молить меня прямо перед ними? Я вас недооценил. — Пойди… Прочь…— Двигаться Дилюк не в силах, да что уж там, он и говорит едва ли. Дыхание уже давно полностью сбилось, а лоб покрылся испариной. Кэйа весело хмыкает, прислоняясь своей грудью к спине Дилюка, удерживаемого около амвона его крепкой хваткой, а затем, недолго думая, упирается и в его задницу. Наверняка сейчас лицо Рагнвиндра краснее его волос. Дилюк больше не понимает, что происходит. Всё его тело горит, а Кэйа томно шепчет ему на ухо что-то нечленораздельное, но явно такое грязное и неприличное, что в интересах же Дилюка не разбирать слов. Священника бросает в жар, он обмякает, теперь уже по своей воле укладываясь на кафедру и покорно закрывая глаза. Во что превратилась обыкновенная проповедь? Он больше не хочет и не может сопротивляться. Где-то глубоко внутри он уже готов отречься от Бога, лишь бы снова почувствовать поцелуи на шее. Нет, всё-таки лучше ощутить на ней руку властного дьявола, контролирующего его дыхание, каждое его действие и мысль. Со смирением он бы молился лишь ему, смог бы коснуться смуглой кожи хоть кончиками пальцев, просил бы разрешения снова поглядеть в его глаза и целовать, целовать, целовать… — Отец! Дилюк судорожно встаёт с амвона, набирая в лёгкие побольше воздуха. За локоть его держит обеспокоенный диакон. Некоторые люди приподнимаются, стараясь разглядеть лицо священника, что посреди службы внезапно прилёг без особой причины. В церкви поднимается шум, собирающийся из громкого шёпота и заинтересованных вопросов. За их спинами не было видно Кэйю, как бы Дилюк ни пытался извернуться и поймать мужчину взглядом. Отчаявшись, тот резко выпрямился, едва ли не приподнимаясь на носочки, и раздражённо скинул с себя руку диакона, наверное, впервые ведя себя так сердито на публике. Кэйа неспешной уверенной походкой направлялся к выходу. Такой безупречный и дразнящий Дилюка всем своим видом. Неизвестно, был ли он королём ада, но Рагнвиндр за последнюю минуту точно успел побывать в раю, а после мгновенно рухнуть в чистилище. К слову, только преисподней Дилюк, предатель всего святого, страшный грешник, мужеложец и распутник, теперь и был достоин. Стоило ли нравственное падение сладострастных минут с этим нечистым? Альберих легко открыл дверь и остановился в проёме, обернувшись на священника. Он ядовито улыбнулся, и улыбка эта кричала о том, что в мучительной приостановке их грязных игр виноват лишь сам Дилюк, попросивший его уйти. Кэйа победил сегодня, вырвал из мужчины мораль и кротость, оставив обнажённое желание расти и крепчать, лишь для того, чтобы однажды, прямо в этой церкви, поставить его на колени и измываться до пика удовлетворения, до отчаянных криков, до слёз на глазах, блаженных подрагиваний... И отнюдь не в фантазиях.