Другая истина

Новый порыв ночного ветра слаб, но обжигающе прохладен. Его касание покачивает полы длинного тёмного плаща. На высокие военные ботинки плавно опускается тонкий слой песчаной пыли, превращающей оригинальный чёрный цвет в тусклый оттенок тёмно-серого. Ладони обдаёт холодом, но выше руки надёжно защищены плотными рукавами рейнджерского плаща. Дико и иронично находиться в нём рядом с палаткой Цезаря, но Дану это не смущает, как и драная чёрная толстовка: прямо над пупком можно разглядеть дырку размером с ноготь, от которой тянется тонкая нитка. След от общения с койотом... или это был геккон? Дана уже и не помнит, ведь сражение с хищной живностью в Мохаве так же естественно, как дыхание или употребление пищи. Но сейчас — только спокойствие. Возвышаясь над территорией Форта, Дана смотрит на ночное небо — туда, где с недосягаемых высот равнодушно взирают на умирающих от изнеможения, жажды и боли жертв казни мириады равнодушных звёзд. Снова ветер. Пальцы начинают леденеть и, желая сохранить тепло, Дана сжимает кулаки. Плавящая рассудок дневная жара Мохаве сменилась ночным холодом, от которого нет-нет да пробежит по спине торопливая волна мурашек. И можно... да и нужно спрятаться в спальник, дать организму отдохнуть перед очередным наполненным делами и заботами днём, да только сон не идёт. Стоя спиной к палатке Цезаря, Дана разглядывает звёзды. Весь остальной мир словно оказывается в другой реальности, оставив её наедине с неподвластной пониманию бесконечностью вселенной, от которой разум впадает в подобие оцепенения. — Вижу, тебе не спится? Его шаг бесшумен. Дана сначала чувствует и лишь потом слышит колыхание тента за спиной. Цезарь подкрадывается словно змей, который привык атаковать неожиданно и, застав жертву врасплох, душить до тех пор, пока все кости не окажутся переломанными, либо же жертва не прекратит дышать. И всё же его голос звучит устало. Болезнь, о которой говорил Сил, пожирает Цезаря изнутри: помимо подготовки к сражению за Дамбу Гувера и Новый Вегас он ведёт другую битву, на невидимом фронте. Битву, которую с каждым днём проигрывает всё сильнее. — А ты нездоров, — вырванная из плена грёз Дана вновь живёт настоящим. Ветер, едва заметное колыхание брезента, прожигающий спину взгляд преторианца... и Цезарь. Кулаки его сжаты до дрожи в пальцах. Из лёгких вырываются резкие выдохи, и непоколебимый диктатор морщится — мимолётно, в темноте, но Цезарь стоит рядом, и Дане удаётся разглядеть клеймо болезни на его лице. — Я в абсолютном порядке, — голос Цезаря становится резче, и Дана умолкает. Днём она видела, как во время разговора основатель Легиона периодически касался ладонью виска, либо же морщился, словно череп скребли изнутри толстыми железными когтями. Однако добавив в голос жёстких интонаций, Цезарь даёт понять, что тема эта закрыта и поднимать её будет себе дороже. И вновь воцаряется тишина. Чувствуя присутствие Цезаря рядом с собой, Дана продолжает разглядывать небо, надеясь, что мурашки на коже проступают чаще исключительно из-за усилившегося ветра. — Если вглядеться в звёзды, можно разглядеть созвездие Ориона. Сегодня его видно на редкость хорошо, — Цезарь поворачивается к Дане. Напряжённо наморщив лоб и медленно водя головой из стороны в сторону, она вглядывается в ночное небо. Сделав небольшой шаг, Цезарь оказывается совсем рядом, и грубая ткань самодельной туники касается рукава рейнджерского плаща. Опаснейший диктатор Аризоны и отчаянный борец за справедливость ещё никогда не находились столь близко. Дана щурится. В последний раз она училась искать созвездия на небосклоне, стоя на крыше родного дома вместе с отцом, а сейчас делает это в компании заклятого врага. Жизнь зачастую бывает слишком непредсказуемой. Взгляд сканирует небо в той части, куда указал Цезарь. «Вперёд и немного вправо...» — Дана чувствует жжение в глазах и моргает, заставляя напряжение отступить. В Форте к этому времени становится совсем тихо: патрульные не издают лишних звуков. Висящие на крестах страдальцы то ли спят, то ли умерли. Даже ветер, и тот решает сделать передышку да немного подремать. А Дана продолжает вглядываться в звёздное небо... — Amat victoria curam. Дана наконец находит нужное созвездие, и тотчас напряжение сменяется улыбкой. — Три голубоватые звезды образуют пояс Ориона. Если от крайней правой провести линию вверх, упрёмся в красного гиганта... ты видишь это, не так ли? — Дана вытягивает руку в том направлении, куда некоторое время назад показывал Цезарь. Он не улыбается. Лишь коротко кивает, после чего, сморщившись, касается лба. Дана не пристаёт с вопросами. Он — Цезарь, и он в порядке. Разве это не должно быть очевидно? По-прежнему стоя рядом, Курьер и Цезарь молчат, в этот раз глядя прямо перед собой — туда, где набираются сил для новых кровавых сражений легионеры. — Ты приставил Вульпеса не для шпионажа и не для сбора информации о нашей с Джошуа деятельности, — Дана вновь поворачивается к Цезарю. Имя бывшего легата режет его слух острой бритвой, заставляя болезненно морщиться… в который раз за сутки. — Это демонстрация. Демонстрация того, что ты следишь за нами, контролируешь каждый шаг, анализируешь каждое действие. И если тебе что-то не понравится... Дана умолкает. Цезарь не считает нужным давать ответ. Две застывшие на краю фигуры смотрят на спящий Форт, которому суждено стать либо отправной точкой на пути к истинному правлению, либо общей могилой для всех его защитников. Равнодушно плещется внизу озеро Мид, волны которого разбиваются о скалы, рассыпаясь прозрачными шариками. Цитадель кровожадности окутана притупляющим бдительность спокойствием, и стоящий рядом Цезарь кажется обычным человеком, которым, по сути, и является. — Всё ещё продолжаешь делить мир на чёрное и белое? — Цезарь ёжится. Коротко, едва заметно, но Дана успевает уловить это движение. Короткие рукава туники не защищают от ветра, однако он не приглашает пройти в палатку, чтобы продолжить разговор в тепле. — Скорее на правильное и неправильное... нет, даже не так, — Дана говорит быстрее, словно стремится исправить допущенную ошибку. Цезарь никак не реагирует: ему торопиться некуда. — Сейчас это не совсем верно... наверное. Мне пришлось несколько пересмотреть свои взгляды и начать выбирать между приемлемым и неприемлемым. — И что же для тебя приемлемо? — взгляд карих глаз устремлён исключительно на Дану. — Помощь нуждающимся, — мозг генерирует слова быстро, без промедлений, — шанс на то, чтобы прожить свои дни человеком, а не помыкаемым ра... Прикусив язык, Дана едва не скулит от резкой боли. Рот всё сильнее наполняется кровью. Она не понимает: Цезарь хочет спровоцировать на открытое высказывание против Легиона и фактически выбить признание в содействии плутократам? Получить вескую причину, чтобы казнить её и Джошуа без колебаний? Или же её страхи — не более чем одно из теоретических предположений? Так или иначе, значения это уже не имеет, ведь произнесённые слова нельзя вернуть обратно. Напрягшись, Дана готовится услышать грозный приказ об уничтожении, однако Цезарь молчит. И насколько позволяет темнота разглядеть его лицо, выражение кажется напряжённым, но скорее задумчивым, чем агрессивным. Когда Цезарь вновь говорит, Дана вновь едва не откусывает язык от неожиданности. Вопреки её ожиданиям, голос диктатора звучит, ровно и невозмутимо: — Попробую объяснить максимально доступным языком. Государство — это большой и сложный механизм, а в механизме каждая деталь должна находиться там, где положено. Только тогда вся система будет функционировать с надлежащей эффективностью. Рабы — это лишь часть системы, элементы механизма, находящиеся на строго отведённых им местах. — А ты — его сердце, — Дана изо всех сил старается не дать рычащим ноткам ярости вплестись в голос. — Ты видишь во мне злодея, но давно пора понять: люди не делятся на добрых и злых. А уж тем более — политические фракции, преследующие свои интересы в борьбе за власть. Тебе перечислить все акты беспричинной, необоснованной жестокости НКР? Я изучил каждый элемент их системы управления государством и знаю о каждом значимом событии. Красивые речи о равенстве и справедливости придуманы для наивных, верящих в добро мальчиков и девочек вроде тебя. Их функция — создать иллюзию правильности происходящего и побудить к действиям, выгодным государству. — Религия — один из таких механизмов, — Дана прикрывает глаза, чувствуя, как кипит внутри обжигающая досада. «Джошуа искренне верит в Бога и служит ему, но Бог — не более, чем сказка, созданная с целью убедить простых людей в правильности действующего положения вещей, сделать их покорными и терпеливыми. Не просто так ведь терпение — основная благодетель Новых Ханаанитов и тех, кто им предшествовал». Как — ну как может взрослый человек верить в такую чушь?! — Один из наиболее эффективных, — кивает Цезарь, вновь касаясь висков кончиками пальцев и мимолётно морщась, — действующий наравне с пропагандой. Тебе предстоит нелёгкий выбор, и я хочу, чтобы, делая его, ты понимала: правда в том, что если срезать красивые истории о Боге и справедливости, истинное положение дел в Республике будет выглядеть намного катастрофичнее, чем в Легионе. У нас рабовладельческая система, но существует она по единственной причине: я не в состоянии дать всем одинаковых прав, но могу обеспечить такое существование, при котором более-менее безопасная жизнь будет у всех, пусть и при разной степени благоденствия. Урезание свободы одних даёт возможность другим осуществлять эффективное управление, возможность контролировать ресурсы и распределять их наиболее рациональным образом. Мы защищаем рабов, даём им пищу. Что же до человеческих прав — пусть в рабовладельческом обществе их мало, однако всё больше, чем вне общества. Помни об этом, когда будешь делать выбор, Курьер. А сейчас мне пора идти. Цезарь возвращается в палатку. Дана же остаётся наедине с молчаливыми звёздами и вопросом, на который ей никто не даст ответ. Что, если её стремление к справедливости — не более, чем ложь? И действия НКР, направленные якобы на торжество народовластия и свободы — сплошная бутафория, скрывающая за собой высасывающий львиную долю дохода механизм? Но в чём тогда заключается правда? Как её найти? Дана не знает. Дрожа от холода, она бредёт в сторону палатки, где под пристальным взглядом часовых спит Джошуа Грэхем. Укладываясь рядом и обнимая любимого мужчину, она вдруг осознаёт, что завидует — ведь у этого человека есть вера, которую невозможно сломить. Неужели её собственное мировоззрение настолько хлипко? Уже погружаясь в сон, Дана находит ответ. Нет, не хлипко. Защита невинных была и остаётся в приоритете. И если ради этого придётся принять другую истину и назвать другом злейшего врага — что ж, она готова сделать этот шаг. Дело остаётся за малым — не проиграть в ведущейся рядом с Нью Вегасом игре, ставки в которой — человеческие жизни и её собственная судьба. Улыбнувшись этой мысли, Дана засыпает. В кулаке её при этом зажата многострадальная фишка...