Кто ты, Бункер?

      — Ну, гля, Бункер… На самом интересном месте! — Сулема досадливо хлопнула себя рукой по колену, когда швед, лежавший до этого на спине, отвернулся к стенке и замолчал. — Что ты дальше делал, расскажи?       — Нитьего. Выживать, как мог. — Мрачно буркнул он в ответ и подтянул колени к груди, сильнее сворачиваясь в позе эмбриона.       — Это я понимаю, а как? Объясни, что ты делал? Как доходил до всего? — Она пораженно покачала головой. — С ума сойти, это же такой опыт…       Усевшись на краю своих ящиков, ученая собиралась было заболтать напарника, но тот перебил.       — Дэто есть хреновый опыт, нетьего о нем говорить. Я устал. — Голос его прозвучал глухо и сердито, усталость если и была в нем, то совсем не главной.       Заметив это, Сулема встала и подошла к шведу, присела на край его ящиков.       — Хорошо, можешь не говорить дальше. Только глянь на меня. — Она тронула его за ногу повыше колена, привлекая к себе внимание, он на автомате послушался, повернул голову к ней.       — Нет, Бункер. Ты не устал. — Она вгляделась в его лицо: крылья носа подрагивали, брови хмурились, на переносице собралась жёсткая горизонтальная складка, а глаза нехорошо блестели. — Ты злишься. Что случилось?       Он рывком развернулся на спину.       — Отдать. Мой. Глок. — Рыкнул вдруг отрывисто.       — Чего? — Сулема не поняла, что он имел в виду, от неожиданности окрика отшатнулась назад. — В смысле?       — Ты не убить себя, если я сдохнуть. — Ответил он, жёстко глядя на нее. Затем сел, протянул ей раскрытую ладонь. — Отдай.       Тут до нее дошло, о чем он: пистолеты, которыми они обменялись тогда. Он хочет забрать свой и явно не спешит возвращать ее.       От этого понимания неописуемое возмущение всколыхнулось у нее в голове, в груди — ишь чего вздумал! Мало она промаялась без него, пока он ходил проводить Тоббе? Теперь хочет, чтобы в случае его гибели весь остаток ее жизни прошел в такой маете?       С этой мыслью стало и горько, и тошно, эта горечь выплеснулась на словах в злое, бывшее раньше нормальным, ехидство к напарнику.       — Тогда и ты не станешь убивать себя, если я сдохну! — Она прищурилась, въедливо глядя ему в глаза. Ее возмущение стремительно перерастало в злость. Зараза, чего возомнил. Сам сдохнуть опять решил, а ей болтаться тут в одиночку? Ну уж нет. Она на такое не согласна. Паразит. Вредитель. Что опять в его башке перевернулось?       — Стану. — Голос шведа прервал ее возмущенные мысли. — Я есть просто бесполезный псих в Зоне. А ты… Доктор старый и может умереть. Ты все уметь и стать вместо него. Последней надеждой таким как я.       — Да ты что? Ты уверен? — Сулема взгромоздилась на его койку с ногами, уселась по-турецки и упёрлась ладонями в колени как бы нависая над ним сверху, сердито уставилась ему в лицо. — Да я скорее крышей поеду и уйду в аномалию, чем займу место Доктора! Но даже если это чудо свершится — кто будет вместо меня ему помогать, а?       Сощурившись, как злая мышь, она заглянула шведу в глаза, давая понять, что говорит о нем.       — Я могу сдохнуть в любой день… — Начал он, она перебила.       — Я тоже могу сдохнуть в любой день, не забывай, и тогда тебе придется занять место Доктора! Ты умеешь не меньше моего.       — Глупый ты баба! — Он скривился, как от боли. — Я нье смогу, как Доктор. Я не есть медик. А ты есть химик и вратьй, и ты осторожнее, потому нье сделать такого, как я опасного, хотя ты и вести себя как дура.       — Че-его? — От этих слов она окончательно взъерепенилась. Подалась чуть назад, сжала кулаки — как и в самом начале их очного знакомства ей дико захотелось двинуть ему со всего маху по физиономии.       — Того. Затьем привязываешь сьебя ко мне? — В ответ на ее гнев он глянул на ей в лицо с обезоруживающе-искренним непониманием.       — Чего? Привязываю? А не ты ли сам меня приручил… — Начала было Сулема и тут же оборвала себя на слове. Опешила. Ей все время представлялось, что это она приручает его, как дикого зверя — непредсказуемую росомаху, а в итоге оказалось, что росомаха приручила ее, а сама так и осталась дикой.       Понимание этого оглушило как хороший удар по голове. Она скуксилась, уронила руки на постель и беспомощно уставилась на них.       Откуда ей было знать, что взрослые росомахи не приручаемы? Сама она их не видела, а Бункер ничего не рассказывал из своего охотничьего опыта.       — Сулема….глянь на мей. — Он понял ее реакцию, смягчился, заговорил спокойнее — сработало. Она привычно подчинилась его тихо рокочущему голосу. — Я нье ветьен, никто не ветьен. Люди предавать, умирать — ты должна помнить дэто. Они только опыт в твоей жизни, плохой или хороший, и все. Они могут уйти, а ты должна остаться! И жить дальше.       — Тогда и ты должен жить дальше, если я сдохну! — От его слов у нее защипало в глазах и горле. Почему он так говорит? Что это с ним? Что задумал? Сначала заговорил о своем прошлом, а теперь вообще такое задвигает… будто прощается. Что опять, снорк его задери, творится в его белобрысой башке?       Ей опять до зуда захотелось врезать ему да посильнее, чтобы перестал городить всякую чушь, но взгляд его зеленоватых глаз, продирающий тоской и каким-то новым, подозрительно светлым, пониманием не давал этого сделать. Парализовывал и сковывал движения.       — Я нье смогу остаться. — Снова заговорил он. — У мей сильно башка поехать. Я тьйасто нье могу сдерживать и понимать свои эмоции…дэто разрывать мей изнутри, ты видеть… Я убить себя в конце концов. — Произнес он вдруг совсем беспомощно. И до боли откровенно, но Сулема уже завелась, и на него, и на себя за свое бессилие перед его непосредственностью, вскинув голову, фыркнула и прошипела:       — Не получится это у тебя. Тебе твои инстинкты не дадут!       И с упоением вгляделась в его меняющееся лицо.       Он дернулся в самом деле как от удара, открыл было рот ответить, возразить, запнулся и потерянно уставился в пространство перед собой. Взгляд его померк, потерял свою силу.        Она была права. Чертова баба, похоже, видела его уже насквозь и была права. Все это время, все эти годы он выживал благодаря реакциям, памяти тела, интуиции и зверски сильным инстинктам. Он превратился в некое подобие биомашины, которая могла действовать в режиме автопилота иногда даже эффективнее, чем когда руководствуется здравым рассудком. Нет, он не был безнадежно глупым, он многому научился, очень многое освоил за это время, но иногда инстинкты действительно срабатывали точнее и быстрее. Особенно в части предотвращения смерти.       Он же уже не раз пытался себя убить и каждый раз что-то мешало. В последний момент он отвлекался от облюбованной аномалии на что-то другое, отключался не во время, рука в решающем движении дергалась и он только ранил себя — бывало очень сильно, но все же не насмерть. Неужели, правда и в такой ситуации не сможет?       Сулема отвлекла его от набежавших мыслей. Приподняла за подбородок его голову, большим пальцем другой руки с нажимом провела ему по верхней губе, сминая ее чуть вверх и в сторону.       — Черт, если б ты знал какой ты…когда обижаешься! — И, не давая ему опомниться, крепко поцеловала.       Ей нравился вкус джина на его губах, но в этот раз он не пил, и она ощутила его собственный — слабый, трудноописуемый, но еще более будоражащий.       — Нэй! — Он зло отпихнул ее от себя, не рассчитал силы и с криком она свалилась на пол с его койки. Он на автомате кинулся помочь подняться, но хитрая женщина сама стащила его вниз, запутала его ноги своими и стала лихорадочно раздевать.       Он не долго брыкался. Горячее возбуждение накатило помимо его воли, смешалось с прежней злостью и болью, повело голову. В итоге, как только оба оказались без штанов — слиплись друг с другом как в их самый первый раз. На полу. На боку. На том же месте, но уже иначе.       Не инстинктивно-жадно и яростно, наоборот — тягуче и медленно. Бункер все-таки устал. Не разрывая выворачивающего душу контакта взглядов, не целуя друг друга — каждый злился на другого, — отчаянно, будто правда напоследок. Не торопясь, растягивали удовольствие, впитывая каждый вздох и взгляд другого, наслаждались ими.       Сулема лихорадочно прижималась к напарнику всем телом, жадно смотрела на него, ловя плывущий взгляд, отмечая мелкие движения губ, получала от этого в самом деле необъяснимый, нефизический кайф. А он вел. Непривычно тихо и будто сдержанно, двигался медленно и с силой, погрузившись в их совместный ритм и свои ощущения, иногда пытался прижаться к ней всем телом — она не позволяла. Чуть отталкивала от себя, не давая спрятать лица, ловила его эмоции, что отражались на нем и во всех движениях, и содрогалась от мешанины физических ощущений и того, как переворачивалось все внутри от его живой реакции.       Он то смотрел на нее диким, продирающим взглядом, сжимал ее ноги и жадно притягивал к себе, вколачиваясь сильными толчками, то в невыразимом желании слиться, сплавиться с ней в одно существо вжимался в нее чуть не всем телом, запрокидывал голову и скалился от злости на разделяющие их остатки одежды — просто снять уже не соображал, то уплывал совсем, закатывая глаза и содрогаясь от особо ярких ощущений, наконец по-настоящему получал удовольствие от самого процесса.             Потом переводил дыхание и бессильно вытягивался на постели, продолжал движение уже только бедрами и сам неотрывно, с неописуемым, саднящим выражением в подернутых мутью глазах смотрел-смотрел-смотрел на нее и она не могла отвести взгляда.       На одной волне до финиша дошли почти разом. Сначала Сулема задергалась, стеная и судорожно обвивая его руками и ногами, потом он под конец ее оргазма ахнул, зажмурился, но тут же распахнул глаза. Столкнулся с ее чумным и в то же время прожигающим взглядом, крепко прижался к ней и зашелся в грубом, быстром ритме, отвернув в сторону сведенное от напряжения лицо. Прикосновением к щеке она заставила его повернуть голову обратно.       — Смотри на меня! — Выдохнула, вцепившись взглядом в его потемневшие глаза. — Смотри!       Потянулась ещё ближе, резко двигаясь вместе с ним, ему навстречу и, не закрывая глаз, поцеловала. Ткнулась языком в его крепко сжатые зубы — не дался, но это его доломало. С шумным выдохом сильно дернулся — раз-другой, застонал ей в рот и задрожал, скручиваясь, хватаясь за ее руки и бока. Но все равно продолжал смотреть.       Сулему саму пробрало дрожью от его не соображающего, жуткого взгляда.       — Javlar… Du är galen * 1. — Пробормотал невнятно, чуть отойдя. Она не ответила. Только чуть наклонила на бок голову, как химера и внимательно всмотрелась в его лицо, наслаждаясь его выражением. Он устало закрыл глаза.       Долго еще лежал, тяжело дыша и вздрагивая, приходил в себя. Сулема все так же обнимала его ногой за ноги, а рукой — за шею, ощущала его в себе, ощущала его рядом. Им было холодно на полу, но вставать не хотелось. Никто не хотел шевелиться, а тем более продолжать разговор, с которого все началось.       Но вставать пришлось — вскоре тепла их тел стало недостаточно, они начали мерзнуть. Тогда перебрались на его ящики, влезли под старое одеяло, снова прижались друг к другу.       — Ты знаешь, что такое последний резерв. Его берегут на самый черный случай, и когда он кончается… — Глухо заворчала ученая на ухо напарнику, он перебил.       — Ты натьйинать искать новые способы выжить. — Тяжело вздохнул и отвернулся к ней спиной.       Она удивлённо моргнула - уделал, но тут же нашлась с ответом:       — Если есть затьем. — Пробурчала на его манер и сползла с ящиков, перебралась на свои.       Он так и не отошёл. Не переключился с заевшей мысли, потому лучше было его не трогать. К тому же ни он, ни она нормально не высыпались, когда спали вместе, а сонный сталкер — лёгкая добыча. Потому она и ушла.       Долго вертелась на своей постели, пытаясь заснуть, но сон не шел. В голове вертелись слова Бункера о том, что люди рядом только опыт и ничего больше. То и дело жгуче жалила мысль, что она для него такой же точно приходящий опыт, не более, потом набегали новые. Противоречивые и злые, они наоборот убеждали ее в том, что он действительно прикончит себя, если она погибнет.        Потому что ему больше не за что зацепиться в этой жизни. Он хлебнул с лихвой одиночества, теперь опять попробовал почти прежней жизни с поддержкой и кем-то рядом, и вернуться обратно к режиму одиночки уже вряд ли сможет. Не сможет опять натянуть на себя эту осточертевшую шкуру. Зона выгребла все его жизненные силы, все его резервы, с которыми он противостоял ее пакостям, и, получается, она, Сулема, сейчас действительно, была последним, который тянул жить и двигаться дальше. Если её не станет — он может сломаться окончательно.        Стало тошно и страшно от этой мысли. Вспомнился его больной, растерянный взгляд, когда он говорил ей о том, что не справляется со своими эмоциями, стало стыдно за то, что она ещё и поддела его в тот момент. Как он теперь отреагирует? Будет отмалчиваться? Ругаться? Или снова сбежит?       На миг ей захотелось перелечь обратно к нему и обнять…       Черти бы её взяли, глупо как, но она чувствовала потребность извиниться перед ним. Понимала, что от слов будет мало толку, маялась, думала, как бы исправить ситуацию, потом встала, вытащила из своих ящиков новый разгруз и куртку, что купила для шведа у долгарей, пошла к своему столу.       Там достала несколько банок с новым составом, растворитель и банку с широкой малярной кистью, пару ярко светящихся артефактов, оделась и поползла со всем этим добром наверх. Вспомнила, чем может загладить обиду.       Чтобы не разбудить Бункера, до самого утра копошилась в сарае над убежищем, доделывая задуманное ещё давно. Думала. Сомневалась. Убьет он себя или нет? А вдруг справится, вдруг будет жить дальше? Ей хотелось, чтобы это было так. Она не хотела становиться причиной его гибели. Но, черт возьми…когда она умрет — ей будет уже все равно, что с ним. Чего ж сейчас тогда так тошно от самой мысли о том, что вместе с ее жизнью может оборваться и его? Глупая она баба…       Уже ближе к рассвету, когда все было почти сделано, она поняла, что устала и намозолила себе все мозги этими размышлениями — так же, как и Бункер, заразилась этой вирусной мыслью и не могла от нее избавиться, пока руки были заняты. Хотелось спать, в голове все смешалось в сплошную кашу и жужжало противным фоном. Нужно было спускаться вниз и ложиться.       Собрав свои банки, она развесила разгруз и куртку на натянутой в сарае проволоке обсыхать, злюще выругалась сама на себя и спустилась обратно в убежище. Там легла на свои ящики и, наконец, заснула.       А днем Бункер засуетился, собирая вещи — намылился уходить. Ни куда, ни как надолго — ясное дело не говорил, хмуро молчал, отводил взгляд и не давал к себе прикоснуться. Да Сулема и не теребила его. Понимала, что ему это нужно — он всегда уходил, когда ему было хреново. Когда начал одеваться — она вспомнила за доработанную одежду, кинулась наверх, забрала ее и вручила ему.       — Держи. Надень это. — Попросила негромко.       Он удивлённо глянул на нее, взял куртку и разгруз. Осмотрел. Принюхался. На вид все было как обычно, но чувствовался какой-то слабый, химозный запах.       — Тьего дэто?       — То же, что и всегда. Немного подновила тебе «броню». — Она невольно усмехнулся на этом слове.       — Аа…понял. — Видимо, у него не было особого желания разбираться, что к чему. Он повертел в руках по очереди куртку и разгрузку, понял, что новый куртяк теплее и добротнее, натянул его вместо своего. Разгрузку свернул и убрал в ящик койки, забрал рюкзак, оружие, и, не прощаясь, пополз наверх из убежища.       Когда ушел — Сулема вздохнул и тихонько усмехнулась про себя. Порадовалась тому, что додумалась больше модифицированной артефактной смеси пустить как раз на куртку, тоже пошла собираться. Сидеть одной в убежище как всегда не хотелось. Нужно было возвращаться к Доктору на болота.       Там жизнь потекла как всегда медленнее. Док был доволен, что она пришла. Для начала дал ей нормально выспаться, а потом с энтузиазмом стал нагружать всякой мелкой, но необходимой работой. Сулема рада была на нее отвлечься — не так одолевали разные мысли.       Первую неделю она почти не переживала за сталкера, зная, что он мог надолго пропасть, затем начали приходить всякие подозрения — он не отвечал на сообщения и ничего о нем слышно не было.       К концу третьей недели она уже не знала, куда себя девать. Кончался октябрь, сильно похолодало и дожди иногда превращались в мерзлое, хлябкое нечто — по такой погоде жить вне укрытия было мучением и прямым путем к пневмонии.       Доктор видел состояние Сулемы, понимал ее тревогу, но помочь ничем не мог, кроме чая с успокаивающими травами. Бункер упрямый, как черт, если чего-то втемяшил себе в голову — мог ради этого хоть всю Зону исходить, не останавливаясь нигде надолго, потому бежать за ним и искать его было предельно глупо.       Через пару дней к старику пришел какой-то отщепенец из свободных. Весёлый, как и все они, болтливый, притащил каких-то мелких артефактов и рассказал последние новости. Что наемники пришили главаря одной из бандитских шаек, толкавшихся на затоне, что из-за перестановок в начальстве у военных патроны к винторезам теперь хрен достать, а в Припяти какой-то бешеный нерусский мужик помогает монолитовцам отстреливать расплодившихся снорков.       — Не твой ли швед, Сулема? — Спросил Доктор учёную, которая сидела вместе с ними в комнате.       Она оживилась, глянула внимательнее на пришедшего анархиста. Тот уже болтал о чем-то другом — она перебила его.       — Как он выглядит, тот мужик? С чего ты взял, что он не русский?       Свободовец неопределенно хмыкнул.       — Да как выглядит? Как бомж. Бородатый, лохматый. Злющий. Двух слов нормально не свяжет. Наши чуваки встретили его возле Энергетика — он, кажись, там рядом поселился. Но то все фигня. Самое интересное, что его фанатики не трогают. Чем он им так угодил — не понятно.       Сказав это, сталкер удивленно пожал плечами и сделал растерянную мину. Потом плюнул, махнул рукой и продолжил рассказывать Доктору то, на чем его перебила Сулема.       Она же не стала ничего больше спрашивать — судя по описанию это был действительно Бункер. С монолитовцами, наверное, только он умеет так «дружить». Значит, он жив, а это главное.       Посидев ещё немного с ними, она ушла в лабораторию, доделала начатую работу, а вечером стала собираться домой. Док как обычно повздыхал, надавал идей для новых экспериментов и на утро проводил в дорогу.       К вечеру того же дня она была уже в убежище — последний выброс удачно разбросал аномалии и путь с одного болота на другое был практически чистым. Пару раз пришлось только разогнать собак, которые небольшими шайками все норовили пристроиться к ней.       Дома она первым делом растопила буржуйку, потом выбралась наружу, притащила из кучи за сараем веток и ещё нарубила дров, чтобы не так быстро расходовались запасенные.       Привела себя и жилище в порядок, сложила в боксы пару новых артефактов, которые ей вручил старик, пересмотрела записи по эксперименту с расплавом для брони. Наконец-то, она нашла нужную комбинацию присадок, чтобы при нагревании аметистовые выверты не теряли своих отражающих свойств. Лучше было, чтобы пули просто не долетали до цели, чем она не пробивалась ими.       Вечером, уже собираясь спать, она закрыла люк в убежище, погасила огонь в печи, но не успела заснуть, как снаружи поскреблись условным стуком.       Она кинулась открывать.       Бункер влез весь мокрый, с тяжеленным рюкзаком, замёрзший и мрачный. Сулема стала помогать ему, забрала рюкзак, достала сухой одежды. Развела опять огонь и кинула греться железный чайник с водой. Бункер молчал.       Когда стаскивал с себя свитер и сырую термуху — Сулема увидела у него на шее и на плече здоровенные синяки.       — Где ты так приложился? — Спросила, подойдя сзади и придержав за руки повыше локтей. Он нехотя проворчал:       — В мей стрелять. — Обернулся к ней, зашипел от боли, спросил: — Тьего ты сделать с куртяк?       Сулема не сдержала улыбки.        — Ты говорил про фиолетовый артефакт, который тебя спас в самом начале. Я нашла таких же и немного доработала твой расплав, в котором ты вымачивал разгрузку. Потом покажу тебе, в чем там дело. — Объясняя, заметила, как сначала загорелись любопытством, а затем потеплели его глаза и улыбнулась еще шире — он был как мальчишка, которому пообещали рассказать секрет фокуса, ей-богу. Только слишком серьезный.       — Если б не дэтот штука, — Он потрепал капюшон куртки, скинутой на их общий стол, — Я бы валяться уже с простреленный башка. Tack, Sulema. — Коротко буркнул в конце и неожиданно крепко обнял. Несколько секунд постоял, прижимаясь к ней, чувствуя ее, потом отпустил.       Сулему передернуло нервной дрожью.       Все так же молча он переоделся в сухое, потом они поели. После Бункер долго отогревался под одеялом, потом разбирал рюкзак, но так и не закончил – заснул. Сулема из-за стола перетащила его на постель, уложила, укрыла теплее. Во сне он тяжело стонал и дёргался, ворочался, а на утро встал сонный и очень бледный.             Сулема осмотрела его внимательнее — никаких повреждений у него не было, за исключением синяков. Они сковывали движения плечом и головой, под волосами на виске оказался ещё один и она сказала шведу, что у него может быть сотрясение. Он только отмахнулся и ответил, что даже если и так — отлежится, не первый раз. В остальном, действительно, все было вроде нормально. Он даже умудрился не простудиться в этой вылазке, и все равно был недоволен.       Ворчал что-то на шведском, рассовывая остатки купленных и найденных припасов, бурчал на Сулему за то, что она наблюдает за ним и улыбается. Она не обижалась. Она просто радовалась тому, что он дома, жив и невредим.       А он, справившись с заначками, опять забрался в постель, завернулся в одеяло и долго лежал в странной полудрёме, прислушиваясь к усталому ещё телу, думал.       Что ему теперь делать? Зачем он заговорил вообще о том, как им быть, если другого не станет?       Черт возьми…хотел уговорить ее продолжить жить без него, но в итоге сам ещё больше запутался.       Раз за разом спрашивал себя, хватило бы ему сил жить дальше одному? Эмоционально пережить потерю, выбраться снова из личного апокалипсиса и жить, когда память раз за разом станет заваливать его картинами из их общего прожитого…       Нет, он не чувствовал себя способным на такое. Ругал себя за это, понимая, что сам привязался, но не мог ничего с собой сделать.       Злился. Сомневался. Или все-таки сможет? Выкарабкается и станет жить, как раньше одиночкой, разве что пить станет больше?       Черт…только не так!       Или не одиночкой? Сулема не последняя женщина в Зоне — при желании можно найти ещё, но… Блядь! Нет же. С Сулемой их на беду свёл случай (или сама Зона?), а бегать преднамеренно, искать, пробовать… От одной этой мысли его замутило, как от тухлятины.       Окончательно загрузнув в своих размышлениях, он не заметил, как застонал. Мысли толпились в голове, давили, пугали своей навязчивостью. Несколько раз уже он думал о том, чтобы осесть на месте и больше никуда не ходить. Жить тем, что ремонтировать всем желающим все, что принесут, но ему было тяжко долго сидеть в четырех стенах в подземелье. Его тянуло в Зону, тянуло обратно искать приключения на задницу, что-то открывать, охотиться, узнавать… Ему нужна была свобода. Сидеть безвылазно в подвале среди болот казалось равносильно тому, чтобы похоронить себя заживо, но в своих бесконечных вылазках он постоянно рисковал жизнью.       В какой-то момент он понял, что хочет противоположных вещей — всего и сразу, понял, что окончательно запутался, думая и за себя, и за напарницу, понял, что если и дальше будет так думать, то точно свихнется, а выбраться из этого состояния сам уже не мог. Навязчивые мысли насели на него, как бешеные осы, вились в голове, жалились, он даже отчаянно замотал головой, отгоняя их, и будто проснулся. Огляделся по сторонам — Сулема сидела возле своего подвесного стола, что-то нагревала над спиртовкой в пробирке. Позвал ее.       — Kom till mig…. Можешь?       Она внимательно глянула на него, аккуратно поставила пробирку в подставку для них, сняла резиновые перчатки, подошла.       Он потянул ее к себе на койку, не говоря ни слова, но она, казалось, все поняла. Забралась, подсела ближе к нему, позволила лечь ей на колени головой и плечами, свернуться в комок.       Приобняла, погладила по волосам и плечу, спросила, что с ним, но он не смог ответить. Трудно было заговорить, трудно было переключить мысли во вменяемое русло и слепить что-то связное из заполошных, повторяющихся фрагментов. Некоторое время он лежал в оцепенении, стараясь сосредоточиться на ощущениях тела, на прикосновениях напарницы, потом она заговорила.       — Ты все о том же думаешь? Как быть, если…       — Nej! Snalla… Нье говори. — Он аж дернулся в ее руках, вскинул голову, заглядывая в лицо. — Я нье могу уже думать дэто.       От его взгляда у нее сжалось сердце.       — Хорошо-хорошо. Молчу. Успокойся только. — Она крепче прижала его к себе, наклонилась к нему, почти касаясь лбом его головы, закачалась, как если бы укачивала ребенка. — Успокойся. Мы оба живы, мы тут и все нормально. Просто чувствуй это.       И, как уже было, стала настойчиво гладить его по рукам, груди, бокам — где достанет, и ему через время правда стало легче.       Нараставшее в голове давление спало, он расслабился, потом как-то незаметно переключился на тему своей памяти. Вспомнил большой кусок событий, который собирался рассказать учёной, путаясь в словах, спросил ее:       — Ты хотеть ещё слушать дальше, тьего было со мной снатьйала?       В этот раз уже Сулема вздрогнула от неожиданности. Она и не надеясь больше услышать ещё продолжение.       — Конечно, хочу. Расскажи, если чувствуешь, что нужно. Он поерзал у нее на коленях, вздохнул, помолчал, подбирая слова, потом стал медленно, вспоминая подробности, рассказывать.       Среди вещей убитого психа оказалось довольно много его собственных: аптечка, бинокль, фонарь, нитки с иголками, две коробки патронов, большая пачка галетного печенья, дозиметр, а главное — автомат. Он не мог сказать точно, был это его собственный или мужика, но он был и это несказанно радовало — выживать в Зоне без огнестрельного оружия было бы предельно трудно. Если кровососа из лука предположительно можно было еще застрелить, то такую толстокожую тварь, как та, что он видел, сидя на дереве, точно уже не получилось бы.        Из оружия у мертвеца ещё нашелся безнадежно поломанный пистолет и нож — Пэр забрал все. И то, что было в рюкзаке не его, тоже оставил себе — ему ещё пригодиться, а покойнику не к чему. Три банки съедобной консервы, сухари, шоколад, кусок вяленого мяса, две фляжки для воды, запасная одежда и непривычной модели телефон со вделанным вместо батареи полупрозрачным предметом, внутри которого, казалось, проскакивали молнии.       Документов своих он так и не нашел, но не долго горевал над этим — мысли переключились на насущные дела. Вспомнив о своей ночевке в радиоактивном гараже, он включил дозиметр и обошел весь бомбарь по периметру. Перепроверил на радиоактивность все вещи, которые ему казались подозрительными — к его удивлению, ничего нигде особо не фонило. Тогда, немного успокоившись, он заглянул в телефон — там все было на русском. Ориентируясь по иконкам, нашел настройки и изменил язык устройства на английский — он понимал его, мог читать, но говорить на нем для него было каторгой. И залип, погрузившись в изучение содержимого девайсины и местной сети, да так, так что опомнился только через пару часов. Вскинулся как спросонку, огляделся, понял, что сидит рядом с трупом, вспомнил, что хотел вытащить его наружу.       Ещё раз обыскал все карманы покойника, нашел в одном два злосчастных шприца с непонятным, темным содержимым, выругался и потащил труп наверх, к аномалии.       В этот раз подъем с грузом дался легче — он отдохнул, хоть немного поел и напился, потому чувствовал себя определенно лучше. Отправив чертова психа в последний погребальный путь, вернулся на свое место в углу убежища и почти до утра просидел, читая записи в местной сети.       Узнал, что явление с красным небом и зелёными молниями здесь называется выбросом, понял, что от него погибают, если не спрятаться под землю, или превращаются в ходячий овощ. Из этого сделал вывод, что ему ещё здорово повезло: он остался жив и лишился только памяти, а не ума в целом. Узнал, что то были за твари, которых он уже видел и понял, что это далеко не все «подарки» радиации, которые бегают по Зоне. Были ещё полтергейсты — те безногие, электрические существа, которые ему померещились во время прошедшего выброса, были химеры, снорки, уродливые карлики без названия, какие-то болотные твари, похожие на человека с распухшей мордой, крысы, собаки, причем две разновидности — слепые и пси-собаки, и ещё с десяток безымянных ходячих патологий. Особо впечатлило существо, похожее на обычного старика, но с огромной, многосуставчатой и гипертрофированной рукой. На фото оно было одето в длинный плащ, скрывающий уродливую конечность, и отличить его на первый взгляд от бомжа или выжившего из ума деда в таком виде казалось невозможным. Под фотографией не было ни описания, ни названия. Да и вообще информации обо всей этой мутировавшей дряни было крайне мало: часто пара хреновых изображений и несколько строчек описания — как выглядят, где можно встретить, иногда — как нападают.       Правда, кроме описания мутантов было еще много разной информации: странные карты местности с непонятными отметками, описание артефактов, история возникновения Зоны, огромная библиотека книг — от учебников по химии, радиотехнике или слесарному делу до энциклопедий по истории, сказок, сборников кулинарных рецептов и стихов разных поэтов. Пэр удивился такому разнообразию и горестно вздохнул — все это добро было ему недоступно, потому как было написано на русском.       Чтобы хоть как-то сориентироваться на местности и начать читать эти книги ему нужно было зарядить свой телефон — в нем была нормальная карта и программа-переводчик. А еще там были учебники русского на шведском и вообще все книги, что были у него с собой, да только где в Зоне найти то электричество?       Огорчившись по этому поводу, он ещё какое-то время пошарил в странном телефоне. Нашел чат, где местные люди переписывались, но в нем опять-таки все было на русском и он не смог ничего разобрать. Выругавшись очередной раз, он вдруг подпрыгнул на ровном месте — его осенило. Нужно было поменять местами карты памяти в устройствах, тогда он получит доступ к своим файлам. Поковырявшись в чужом телефоне, он нашел необходимый слот, вынул карту памяти из своего телефона и вставил в новый. Проверил результат и вдруг резко зажал себе рот ладонью, чтобы не заорать от радости — устройство распознало карту.       В итоге он просидел с телефоном в руках почти до самого рассвета. Скачивал и просматривал книги, установил приложение-переводчик, пролистал разговорник и учебник русского языка, которые скачал ещё дома.        Дома!       Эта мысль как выстрел грохнула в голове да так, что аж в ушах зазвенело.       Он скачивал книги в телефон дома. Лежа на диване, в зале, на полу стояла кружка с кофе. Тогда ещё один из щенков хаски прибежал и запрыгнул ему на ноги, стал трепать за штанину и он сбросил его на пол так, что тот перевернул кружку.       Яркая, как кадр из фильма, картинка вспыхнула перед глазами, ослепила, испугала. Он слабо охнул и схватился за голову, уронил телефон. Вцепился мысленно в этот образ, потянулся, стараясь дальше размотать ленту событий, что-то смутно стало вырисовываться из мути в голове — щенок, кофе, он вышел в кухню за тряпкой вытереть лужу, там кто-то был. Неясный силуэт, но как он не напрягал память — так и не смог вспомнить, кому он принадлежал. В ушах зазвенело, он часто задышал, чувствуя, как тело быстро немеет, лег понимая, что из-за усталости и недосыпа снова отъезжает. Стало обидно. Он же помнит, информация из головы не стёрлась, почему он не может получить к ней доступ?       Перед глазами все закачалось, стало покрываться темными пятнами — ему нужно было лечь спать, а не сидеть всю ночь в этом чертовом телефоне. Он ещё не настолько оклемался, чтобы лишать себя отдыха, сейчас тело забирало свое. Он успел это понять и отрубился.        Спал очень долго. Проснулся и выбрался наверх ближе к полудню — растерянный и вялый, осторожно высунулся из-за двери убежища, огляделся вокруг — рядом никого не было. Туша кровососа на площадке перед убежищем была сильно обгрызена крысами, но их самих уже не было. Значит, за новой едой теперь нужно выбираться дальше или сидеть ждать, пока крысы придут снова.       Посидев немного на пороге, он растормошился, проснулся и понял, что нужно составить себе режим дня и всегда держаться его, чтобы по максимуму использовать светлое время суток для охоты и изучения местности. Ночью судя по звукам, живности в этих краях прибавлялось, а зная, какая она тут, можно было с уверенностью сказать, что добычей в таком случае станет он сам, а не живность.       Посидев ещё немного, он окончательно собрался с силами. Вернулся в убежище, там доел остатки жареного мяса (консервы он запретил себе трогать, оставив на случай, когда не в состоянии будет выбраться на охоту), выпил воды и стал собираться в свою первую более-менее далёкую вылазку.       Сложил в рюкзак все, что могло пригодиться, взял лук и стрелы, автомат закинул на плечо — решил использовать его только для защиты от мутантов, ибо патроны были дефицитом.       Взял телефон мужика, который в описании почему-то назывался ПДА, запер дверь в убежище и двинулся на юг. Хотел через заброшенное поле выйти к развалинам деревни (почему-то казалось, что там он сможет найти для себя что-то полезное), но едва ушел метров на триста в бурьяны — ему стало нехорошо. Появилось уже знакомое ощущение скованности в груди.       На всякий случай он включил дозиметр — тот изредка потрескивал, показывая еще допустимый фон, пошел дальше. Тягостное ощущение под ребрами становилось сильнее, он оглядывался по сторонам, но ничего не видел. Никаких пространственных искажений. Ещё шагов через сорок стало почти больно. Мышцы свело судорогой, он едва смог вдохнуть. Все так же не различая перед собой ничего странного, он стоял и несколько минут смотрел на ближайшие развалины домов, выглядывающие из зарослей на краю поля, потом попытался обойти непонятное нечто впереди со стороны. Отошёл метров на десять влево — ничего не изменилось. В другую сторону — то же самое. Ещё немного потоптался вокруг, побросал вперёд мелкие камушки и только ещё больше растерялся — с камнями за невидимой преградой ничего не происходило. Тогда он прошёлся ещё взад-вперед подальше, ища проход, понял в итоге, что наткнулся на огромное аномальное поле, плюнул, выругался и побрел обратно. Переламывать себя и идти дальше было бесполезно — впереди было что-то такое, в чем, как он уже понял, можно только убиться.       Обратная дорога была легче. Он свернул немного в сторону с пройденного пути и через минут десять ходу наткнулся на каких-то больших птиц. Заметил их в траве в нескольких метрах перед собой. В миг выхватил стрелу, присел и замер, прицеливаясь — птицы, видимо, услышали его, засуетились, одна взлетела, другая — не успела. Он подстрелил ее и осторожно двинулся забрать. Возле самой добычи пришлось повозиться и обойти место — земля была подозрительно голой и растресканной. Птица оказалась обычным фазаном.       Уже вечером, сидя у вкопанного в яму костра, он ощипал его и выпотрошил, обмазал глиной, найденной во время копки ямы, и запек в углях — получилось, наверное, вкусно, но совершенно без соли.       Есть он ушел в убежище. Старался есть медленно и понемногу, чтобы насытиться небольшим количеством мяса, перебирал в голове события дня и чувствовал, что он им доволен, хотя и устал, как загнанная лошадь. На обратной дороге из степи он подстрелил этого фазана, затем уже почти рядом с убежищем нашел в траве ржавую, но ещё прочную лопату без ручки. Сходил в овраг по воду, там в зарослях кустов выломал хорошую, толстую ветку для держака, плюс набрал охапку тонких и ровных веток для стрел. По дороге нашел несколько видов трав, которые почему-то были ему знакомы. Он помнил, какие у них свойства, помнил, как их собирать и сушить, помнил, что отец его учил этому, с болью понял, что при всем этом он не помнит ни имени отца, ни того, как тот выглядел. Да и вообще детства своего не помнит.       Всю дорогу до дома он маялся этой мыслью, а вернувшись, снова переключился на насущные дела: развесил в убежище под потолком собранные травы, доделал лук — сделал его мощнее, дополнительно приладив вырезанные и согнутые над огнем полосы дерева, обточил держак для лопаты и тут же опробовал ее. Выкопал нормальную яму для костра, чтобы не так заметно было его снаружи. Приготовил фазана.       Наелся, и в сумерках уже выбрался с луком на улицу, спрятался на большом дереве за аномалией — хотел было ещё себе настрелять добычи на следующие дни. Стал ждать, пока придут крысы к туше кровососа, только в этот раз на кормежку пришли совсем не они.       Две какие-то жуткие, человекоподобные образины выползли из бурьянов и по-ящеричьи быстро проковыляли к останкам кровососа. Из своего укрытия Пэр хорошо рассмотрел их: уродливо-тощие, костлявые тела, обтянутые грязно-коричневой кожей, маленькие, сильно растянутые в стороны головы, непропорционально длинные руки. Он видел, как шустро и зло эти существа кинулись разрывать кровососа, как жрали оторванные куски мяса, запихивая в раскрывающиеся как у змеи головы и поразился их неимоверной силе и прожорливости. За несколько минут они сожрали столько, сколько крысы не смогли за те несколько дней, что кровосос валялся перед его жилищем. Затаив дыхание и не шевелясь, он наблюдал за ними. Ждал, когда свалят — ему не хотелось с ними связываться.       У них, видимо, были свои планы на этот счёт. Одно из существ оторвало кровососу левую руку и, размахнувшись ею, бросило в сторону, где Пэр спрятался. От неожиданности тот дернулся и айкнул — твари тут же определили его место нахождения и ломанулись туда. Видимо, давно учуяли живую жертву, но не могли понять, где та спряталась.        И достали бы его, только Пэр не зря обдирался и бился коленями и локтями, пока лез туда, где сидел. Едва первый из монстров оказался в зоне поражения — из-под земли взметнулось пламя, огненная аномалия активировалась и подожгла его. Второго опалило раскаленным воздухом, он с визгом отпрыгнул назад и ринулся прочь. Пэр хотел было застрелить его, но не успел — слишком шустро оно удрало в заросли бурьянов за убежищем.       Его самого обдало жаром от аномалии, торопливо слезая вниз, он почти свалился с дерева, отполз дальше в кусты и несколько секунд сидел, переводя дыхание. Что бы он себе не говорил и в чем бы не убеждал себя — появление монстров и близкое нахождение рядом с работающей огненной ловушкой его испугали.       Обойдя ее по широкой дуге он, вышел к насыпи со входом в бомбарь. Ругаясь, на чем свет стоит, сжег останки кровососа в аномалии — не понравились ему такие гости. Затем засыпал землёй следы крови, вымыл руки и заперся в убежище, пережить еще одну ночь. Он уже сбился со счету какую в Чернобыльской зоне отчуждения.       Спал, как убитый. Только ближе к рассвету начали приходить какие-то образы — он пытался их рассмотреть, слышал знакомые голоса — они звали его, просили вернуться, но не видел лиц. Не различал этих людей, метался между ними, пытался схватить, удержать, но не мог. Они сначала звали, потом ругали его, потом стали прогонять. В итоге он проснулся с дико колотящимся сердцем и мокрым лицом, злой и обиженный. Кто бы там ни был — они ощущались близкими, но они прогнали его и это ранило. Не зная, куда себя деть и чем унять охватившее его щемящее чувство, он вскочил с места, где спал и заметался по убежищу, пиная ногами все, что подвернется. От двери кинулся к дальнему углу, оттуда — к стене, на которой был закреплён непонятный железный короб. Кто был в его сне? Кто звал его, а затем прогнал? Родители? За что? Он даже не мог вспомнить, мужской был голос или женский.       За спиной послышался шорох. С жутким вскриком он обернулся на звук, выхватил нож из ножен, ощетинился в защитной стойке…и понял, что звук издал упавший с полки свёрток с травами, который он сам туда положил.       — Н-ннннгх… — Тяжело застонав, он шагнул к стене, ткнулся головой в нее, рядом с железным коробом, закачался и вдруг закричал — во весь голос, жутко, насколько хватило сил. И резко, с силой двинул кулаком по железной дверце короба так, что она со скрежетом вогнулась. Руку обожгло болью, он согнулся, хватаясь за кисть, затем упал на колени и ткнулся головой в пол. Заскулил. Что с ним? Куда ему возвращаться? Он не помнит адреса, не помнит людей, не знает, куда ему вообще идти. Карта есть, но в ней ничерта не понятно, потому он не может даже определить, где именно находится в этой чертовой Зоне отчуждения. Ему нужно зарядить телефон. В нем есть нормальная карта.       Ему нужно электричество.       Электричество! С этой мыслью он вскочил, забыв об ушибленной руке, кинулся к коробу на стене — он мог быть распределительным щитком.       Только чуда не случилось — это был не щиток. Отодрав погнутую дверцу, он увидел два непонятных рычага. Под ними было написано «Откр.», над ними — «Закр.». Оба были в верхнем положении. Понимая, что лучше их не трогать, он все равно потянул за один — со скрипом он поддался и тут же по всему убежищу под потолком что-то утробно заскрежетало. Пэр вздрогнул и аж присел от этого звука, сжался, ожидая непонятно чего, но когда ощутил, как потянуло сыростью с улицы и воздух пришел в движение — понял, что это была вентиляция. Потом вернул рычаг в исходное положение и потянул за другой. Скрежет повторился, но теперь воздух не поступал, а уходил из помещения — это была вытяжная вентиляция.       Расстроившись несоответствию ожидаемого и реальности, он какое-то время сидел на полу под стеной, раскачиваясь из стороны в сторону и прижимая к телу ушибленную кисть. Затем все же стряхнул с себя охватившее оцепенение, встал, выбрался наружу.       Осмотрелся — в округе было тихо, небо затянуло тучами, и, казалось, собирался дождь. Чертыхаясь и ворча себе под нос, он умылся в ведре с водой, что притащил от родника, немного остудил руку — боль притихла. Потом вернулся в убежище, с грехом пополам поел и стал собираться обратно в дорогу — на север от места его нахождения располагались какие-то недостройки. Идти до них было далековато, но у него была надежда найти там электричество. Вдруг где-то что-то все же было подключено и осталось с тех пор не обесточено? Но даже если и нет… стройплощадка была местом, где можно найти много чего полезного в хозяйстве.       Добрался он туда за пару часов: аномалий по дороге было немало, но они были заметны издали и вокруг было достаточно места, чтобы их обойти. Пару раз попадались представители местной фауны — те странные, громоздкие существа на тонких ножках, что он уже видел. Они бродили стайками в низинах между холмами, что-то выискивали в траве.       Он старался не приближаться к ним и держал автомат наизготовку — мало ли чего им взбредёт в их бронированные головы. В итоге дошел благополучно, а на подходе к стройплощадкам ещё подстрелил зазевавшегося в траве зайца. Подобрал и двинулся к ближайшим строениям.       Два четырёхэтажных корпуса были закончены полностью, ещё два строителям не дала доделать первая авария на станции. Много чего за время запустения было вынесено оттуда мародерами, но много чего ещё осталось и его мысли относительно полезных вещей подтвердились.       Он потратил весь день на осмотр одного из недостроенных зданий, но так все и не обошел — слишком много комнат было раскидано по этажам, а кроме них еще был большой подвал. Зато раздобыл пилу, топор, ещё одну лопату, целую канистру из нержавейки, большой коробок с гвоздями, обрывок брезентового тента и бобину прочной веревки. Вытащив все это на улицу, стал собираться обратно. Садилось солнце и ему не хотелось ночевать в развалинах.       Сложив найденные предметы в кусок брезента, он закинул получившийся баул себе на плечи и двинулся домой. Идти с грузом было тяжело — пусть не слишком большой, он вместе с его рюкзаком и автоматом были серьезным весом для долгого перехода. К тому же он сам по-прежнему был не в лучшей форме.       Добирался долго. Мимо аномалий шел очень осторожно, больше ориентируясь на ощущения, чем на зрение — сумерки делали их неразличимыми. На полдороге надолго остановился, затаившись в неглубокой яме, пережидая, пока жуткие твари на тонких ножках перекочуют мимо на свое лежбище. Пока ждал — немного отдохнул. После остановки идти стало полегче.       Уже по темному дошел до своей стоянки. Снёс в бомбарь найденные трофеи, развел костер, разделал убитого зайца и приготовил его — еды теперь было почти достаточно и он мог съесть столько, чтобы ощущение голода прошло полностью. Воды тоже хватало — в роднике она была довольно чистой и ее можно было закипятить и пить, не отфильтровывая. Чтобы ночью не мерзнуть в убежище на полу, он набрал горячую во фляжки и сунул себе под одежду вместо грелок. Заснул с ПДА в руках — читал об артефактах.       Следующий день прошел, как и предыдущий. Ранний подъем, перекус из мяса и пары сухарей с водой, короткие сборы и переход к недостройкам. Обследуя второй незавершенный корпус, он нашел ящик со столярными инструментами, пилку по металлу, пару кастрюль и погнутый алюминиевый таз. Забрался на верхние недостроенные этажи и разглядел в бинокль округу далеко во все стороны.       Понял, что на западе, километрах в двух от его места нахождения находился большой промышленный объект — комбинат или завод, черт пойми, на юге за деревней — лесок, на севере за недостройками была дорога на Припять, а с востока рядом располагался ещё один объект — не-то очередной завод, но помельче размером, не-то хранилище сыпучих материалов с огромными элеваторами. За ними, за широкой полосой зеленки тонкой черной лентой тянулась река — видимо, тезка города атомщиков.       Какое-то время возился с картой в ПДА покойника, пытаясь разобраться, где он находится, нашел наконец место, похожее на свою локацию и понял, что его утащили довольно далеко от кордона. На карте локация была именована как темная долина, и по сравнению с ближними к тому же кордону частями была практически не описана. Ни обозначений, ни названий объектов, только заснятая со спутника местность с дорогами и постройками, как они есть. Поразмыслив над увиденным, Пэр понял, что хотя и вляпался основательно, все же положение его не было безнадежным. Он знал свое место нахождение и знал теперь, куда ему нужно идти. Можно было хоть сейчас все бросить и выдвинуться в сторону кордона, там пройти за периметр и дальше двигаться в цивилизованный мир, только сойти с места не получалось.       Осознание того, что он понятия не имеет, что скажет военным на заставе, как будет доказывать свою сомнительную даже для себя личность, объяснять, откуда он и куда ему нужно вернуться приводило его в ступор. Языковой барьер и странное, острое ощущение любопытства, азарта исследования, приходившее во время хождения по этим местам, довершали картину. В итоге вместо того, чтобы думать, как дойти на кордон, он мысленно стал прокладывать обратную дорогу к своему дому. Поймал себя на мысли, что стал называть убежище домом и криво ухмыльнулся.       День перевалил за полдень. Чтобы дойти засветло, нужно было выдвинуться раньше, потому как, трофеи в этот раз у него были более чем неудобными. Кастрюли он связал веревкой и забросил на плечи, инструменты сложил в рюкзак, таз пришлось нести в руках. Он хоть и помятый, был целым, и Пэр не хотел его бросать — вещь была нужная в хозяйстве.       Так, нагрузившись, как последний ишак, двинулся обратно. По дороге сперва продолжил свои размышления на тему возвращения домой, потом пришлось снова переключить все внимание на текущую ситуацию. Он напоролся на собак: обходя сместившуюся аномалию, свернул в небольшую низину и там увидел стаю. Они его тоже увидели и кинулись прогонять со своей территории. Не поворачиваясь к ним спиной, он стал убираться прочь, моля всех богов чтобы не споткнуться и не упасть со всем своим барахлом, иначе запутается, а пока будет вставать — собаки на него навалятся всем скопом и разорвут.       Уйти удалось, но избавиться от собак — нет. Они увязались за ним и тащились следом почти до самого убежища. Он не хотел их приводить туда, потому пришлось остановиться и пальнуть по ним очередью из автомата. Тратить патроны было ой как жалко, но это подействовало. Видимо, ещё не слишком знакомые с людьми и оружием, собаки шарахнулись в стороны, одна влетела в аномалию и была разорвана, остальные в панике разбежались кто куда.       Озираясь на каждый шорох и замирая на месте, он прошел последние несколько сот метров до бомбаря, там свалил на землю вещи и тяжело бухнулся сам на большую кочку недалеко от входа.       Какое-то время отдыхал, чувствуя, как от усталости мелко дергаются мышцы на ногах, прикидывал, что ему нужно сделать еще — на первый взгляд казалось, что много. Понимая, что нечего тянуть резину дальше, отнес найденное вниз, поел, ещё немного полежал и побрел обратно наверх — пока не стемнело окончательно, нужно было сделать то, ради чего тащился как придурок с тазом по кочкам.       Взяв ведра и канистру, он сходил в овраг за убежищем, притащил воды. Развел костер, подвесил над ним одно из ведер, а пока вода грелась — песком вычистил найденный таз. Принес ещё холодной воды, потом уполз со всем этим добром в убежище, там разделся и старательно вымылся первый раз за все время пребывания в Зоне. Испытанные ощущения не получалось описать даже нецензурными словами.       Потом золой от костра как смог выстирал одежду, раскинул сушиться, сам переоделся в вещи из рюкзака и повалился спать. Среди ночи вдруг проснулся. Не понимая спросонку, чем себя занять, стал разбирать рюкзак и найденные трофеи. Потом какое-то время почитал, потом починил две полки, висевшие на стенах на честном слове, убрал туда все столярные инструменты, составил примерный список вещей, которые ему нужны будут для обустройства жилища, в итоге опять заснул с ПДА в руках.       Проспал еще пару часов до рассвета, но проснулся совершенно разбитый: все тело ныло, как после судорог, не хотелось шевелиться. Ругаясь, как черт, он все же поднялся, попил воды, высунулся на улицу — моросило. Было тепло, сумрачно, где-то в стороне заброшенной деревни лаяла собака. Сырой воздух немного освежил голову, разбудил, Пэр осторожно выбрался из убежища, огляделся. Увидел на кусте свои так и не просохшие вещи, выругался еще злее. Подошел, забрал, унес в бомбарь, выбрался опять наружу и побрел к своему импровизированному нужнику — большой яме, которую вырыл между кустов за убежищем.       Возвращаясь обратно, заметил следы на мокрой земле, присел, разглядывая внимательнее — кто-то совсем недавно прошелся здесь босыми ногами. Не слишком тяжелый и почему-то раздетый… Мысль не успела закончиться, он не успел встать с корточек, как что-то большое и темное с треском выскочило из тех же зарослей и кинулось на него — едва удалось удержаться на ногах.       Костлявое, сильное, оно повисло у него на боку, вцепившись руками в плечи и спину, ногами обхватило бедра. Выхватив нож, Пэр ударил им себе за плечо, туда, где по идее должна была быть голова или грудь существа, резко разогнулся, стараясь стряхнуть его с себя — не получилось. Оно завизжало и вцепилось ему в голову зубами (да, он видел тогда, как оно может раззявить свой рот), замахнулось ударить когтистой лапой по незащищенной шее, да не успело. Не отдавая себе отчета, Пэр подпрыгнул на месте и с размаху рухнул на бок, всем весом прибивая мерзкого противника к земле. В этот раз удалось — резко вякнув, оно разжало хватку и отвалилось. Не теряя времени, он развернулся и с размаху всадил нож в ротатую голову мутанта. С противным скрипом тот дрыгнул ногами, двинул его костлявой рукой по уху так, что потемнело в глазах, и распластался на раскисшей от дождя земле.       Отдышаться удалось не сразу. На четвереньках он отполз подальше от дохлого мутанта и некоторое время просидел на земле, дрожа от пережитого адреналинового всплеска. Немного придя в себя, ощупал голову — в волосах и над бровью сочились кровью мелкие ранки, потрогал ухо и вскрикнул от резкой боли. Оно опухло и жгло, а прикосновение к нему было невыносимым, как и попытка открыть рот.       Неожиданно накатила бешеная, неконтролируемая ярость, он вскочил на ноги, кинулся к трупу твари и, рыча, как ненормальный, несколько раз пнул его куда попало. Потом схватил за ноги и отволок к аномалии, скинул туда и долго стоял, с ненавистью глядя, как огонь уничтожает костлявую, коричневатую тушу. Только когда гудящее пламя окончательно погасло, отвернулся и, пошатываясь, поплелся в убежище.       Там зажег факел, прицепленный на стене, запер дверь. Достал из рюкзака аптечку, разложил остатки медикаментов перед собой, понял, что все с ними совсем кисло. Обработать нынешние повреждения можно было, но на что-то более серьезное такого набора не хватит. Шипя и ругаясь, на ощупь промыл укусы спиртом, ухо трогать не стал. Съел пару таблеток — антибиотик и обезбол, потом, когда стало полегче, встал, набрал во фляжку холодной воды, приложил к уху и все равно взвыл от боли.       — Доброе утро, твою мать… — Прошипел сквозь зубы и зло усмехнулся сам себе.       Пролежав пару часов в своем гнезде-постели, он решил все-таки встать и еще раз выбраться к недостройкам — никакое добро само к нему не придет, к тому же заканчивалась еда и по дороге нужно было еще кого-то раздобыть на ужин. Стараясь не делать резких движений головой, стал собираться, но как-то все не клеилось. Все валилось из рук, терялось на ровном месте и вообще не хотелось никуда идти. Понимая, что это могло быть из-за травмы, он упрямо продолжал складывать нужные вещи в рюкзак — не хотел поддаваться слабости.        В итоге на сборы ушел почти час. Перед самым выходом он присел на перевернутый ящик возле стены немного отдохнуть и незаметно для себя задремал. Проспал буквально несколько минут, потом дернулся всем телом и очнулся, испуганно огляделся по сторонам. Поняв, что еще в убежище, шумно выдохнул и встал с ящика — идти теперь не хотелось с удвоенной силой. Накатило противное, удушливое ощущение тревоги. Он было подумал, что боится наткнуться на новых мутантов снаружи, но когда все-таки выбрался наружу — понял, что не в мутантах дело.       Что-то случилось с окружающим пространством. За время, пока он сидел в убежище, распогодилось, вышло солнце — яркое, даже теплое, как и положено в середине весны, над заросшим бурьянами полем носились какие-то мелкие птички, пронзительно чирикали, издали слышался звук работающего мотора.       Поняв, что слышит его, Пэр похолодел. Откуда здесь было взяться чему-то, что имело работающий мотор?       Он лихорадочно огляделся, взбежал на насыпь убежища, осмотрел всю округу, но ничего не увидел, только звук приближался и приближался со стороны деревни. Какое-то время он напряженно выглядывал уже в бинокль приближающуюся машину, но кроме тех самых мелких птиц ничего не видел, а когда убрал прибор от лица — прикусил себе язык, чтобы не вскрикнуть. По зеленым бурьянам, не сминая их, не оставляя за собой никакого следа двигался темный силуэт трактора старого образца.       — Что за чертовщина… — Слабо охнув, пробормотал Пэр. Потер глаза, мотнул головой и айкнул от боли в ухе, снова посмотрел — трактор никуда не делся. Так и ехал вперед, в его сторону, не сбавляя скорости и не сворачивая никуда.       Как ошпаренный, он сбежал с насыпи, шмыгнул в убежище и заперся. Ззаклинил колесо на герметичной двери куском арматурины, забился в дальний угол и стал ждать сам не зная чего.       Просидев несколько минут, понял, что звук мотора пропал. Подождал еще какое-то время, прислушиваясь — ничего. Не-то стены бомбаря гасили все звуки, не-то трактор наверху остановился — вылезать и проверять это на деле не было ни малейшего желания.       В темноте, в дальнем углу напротив неожиданно показалось шевеление — будто большой комок чего-то еще более черного, чем темнота, отделился от стены и стал растягиваться в стороны. Стянув с плеча рюкзак, Пэр выхватил телефон из бокового кармана, включил встроенный фонарик и направил луч в сторону, где увидел непонятное движение — кроме кучи тряпья и мотка веревки ничего другого там не увидел. Застонал, схватился за голову, закачался на месте, ругаясь сквозь зубы — что же это такое происходит? Неужели от очередного удара по башке у него уже галлюцинации начались?       Желая убедиться, что не спит, он заглянул в наладонник — как-то давно еще он понял, что во сне невозможно прочитать ни одной надписи, которая тебе снится. Светящийся экранчик показывал дату — двадцать шестое апреля, и меню устройства с подписанными иконками. Судорожно выдохнул — получается, трактор ему не приснился. Хотел было встать, что-то сделать еще, подойти к двери, прислушаться, но смог только задушенно всхлипнуть. Что-то неописуемо-тяжелое навалилось и разом вытеснило из убежища весь воздух, парализовало мысли, а потом наверху, на улице случился ядерный взрыв.       Другого сравнения не пришло, чтобы описать внезапно грянувший выброс. После оглушающего грохота на секунду наступила ватная тишина и следом вся земля затряслась, как эпилептик в припадке. Пэр так и не понял, что произошло, вжался спиной в стену, закрыл руками голову пытаясь защититься сам не зная от чего, а потом его скрутило. С жутким криком он развернулся из своей позы, вытягивая ноги и выгибая спину, потом как одержимый, противоестественным рывком перевернулся на бок. Хрипя и задыхаясь, задергался весь, треснулся головой о бетонный пол и затих, ткнувшись лицом в собственную руку.       Очухавшись под вечер, долго не мог собрать себя в кучу. Какое-то время лежал, тупо глядя в пол перед собой, потом стал осторожно напрягать отдельные мышцы, чтобы понять, что с его телом. Почувствовал, что оно болит от перенапряжения, почувствовал, что усы и губы слиплись от крови, натекшей из носа, пришел к выводу, что еще живой.       Но этот выброс дался ему тяжело. Почти трое суток он отлеживался, проводя большую часть времени во сне. Ненадолго просыпался, понемногу пил воду, но есть не мог. К концу третьего дня получилось подняться и привести себя в порядок: он умылся, обработал раны на голове от укусов мутанта, открыл банку консервов, съел несколько ложек застудневевшего бульона. Еще чуть позже выбрался на улицу.       Выбросил остатки пропавшей еды, от которых в убежище повис гадкий запах дохлятины, осмотрелся — ничего катастрофического с природой вокруг не случилось. Ни разрушений, ни выжженной земли, ни поваленных деревьев нигде не было, только между кустов на противоположной стороне площадки перед убежищем пульсировал большой, колеблющийся шар новой аномалии.       Какое-то время он стоял неподвижно, глядя на нее, прислушивался к себе и в какой-то момент понял, что Зона и в этот раз ничего ему не сделала. Следом пришла совсем дерзкая мысль: она ничего ему и не сделает. Она не настолько страшна, как он себе представлял. Да, не похожа на нормальную природу, да, непредсказуема, но постигаема. Ее можно было изучить, понять ее законы и жить, как люди живут в лесах, в тайге или в пустыне.       От этой мысли, казалось, добавилось сил. Он вернулся обратно в убежище, поел уже нормально и решил остаток этого дня еще потратить на отдых и свое самостоятельное обучение новому языку.       На следующий день еще до свету встал, собрался и выдвинулся на охоту — нужно было запастись едой. Откуда-то он знал, что в Зоне есть не только мелкая живность и птицы. Повинуясь своим ощущениям, он направился к заброшенному полю, что до этого было перегорожено аномалиями. По дороге как не высматривал — ни трактора, ни следов от хотя бы какой техники он так и не заметил. Шел очень осторожно — от воздействия выброса аномалий меньше не стало, но они заметно рассредоточились, и после долгого, изматывающего поиска прохода между ними, он вышел к опушке редкого леса, окружавшего поле. Там взял в руки лук и одну из новых стрел, осторожно двинулся вглубь.       Бродил долго и трудно. Между деревьями в высокой, сочной траве аномалий было как грязи. Он с трудом различал и выбирал дорогу между ними, иногда цепенел от невозможности вздохнуть, но потом успокаивал себя, сосредотачивался на окружающем пространстве, отходил назад от близкой невидимой ловушки и снова искал безопасную дорогу. Потом стал замечать едва различимые протоптанные тропинки. Весь обратился во внимание и слух, присел, стараясь разглядеть следы и с силой прикусил губу, чтобы не произнести ничего, когда увидел на земле отпечатки кабаньих копыт. На секунду у него сжалось сердце — опасная дрянь, если не удастся застрелить сразу — можно самому получить по самое некуда, но потом в нем будто что-то проснулось. Древнее, сильное, оно всколыхнуло в памяти яркие образы действий, которых от него требовала ситуация, подстегнуло тело к движению. Он от отдался в его волю и следующие несколько часов для него прошли в непривычном еще состоянии поиска и преследования.       Медленно, долго, пробираясь между аномалиями и корявыми деревьями, он двигался по следу — тропа вывела его по дуге на ту же опушку леса, откуда он пришел, но в пару сот метров дальше от места входа. Там он огляделся, чутко прислушиваясь к окружающим звукам, заметил чуть поодаль от тропы достаточно толстое дерево, взобрался на него. Осмотрел окрестность и слез обратно — оно было слишком лохматым, ветки преграждали путь для выстрела. Перебрался на другое, более высокое, снова осмотрелся — здесь обзор был многим лучше, устроился удобнее и замер.       Просидел очень долго — солнце перевалило за полдень и клонилось к заходу, когда он услышал приближающихся кабанов. Их было четверо — они выкатились из зарослей на относительно чистое пространство на краю между лесом и бывшим полем, принялись выискивать среди зелени корм. Пэр, затаив дыхание, растянул лук, прицеливаясь — вот они, родные. Дождался-таки. От неподвижности тело затекло и слушалось с трудом, кабаны не стояли на месте, перемещались, что-то их вечно закрывало — то одного, то другого, потом все-таки один из них — самый мелкий, повернулся должным образом, и он выстрелил. Стрела со свистом пролетела разделявшее их расстояние и вонзилась кабану в лопатку. Он взвизгнул, качнулся в сторону и тут же рванул с места в кусты, остальные тоже бросились кто куда. Пэр отметил, куда двинул подранок, взмолился всем богам, чтобы подстреленная добыча с дуру не угодила в аномалию, с трудом выждал еще несколько минут, затем сполз с дерева и пошел по следу крови в траве. Пройдя метров сто, нашел, выждал еще немного для верности, и только потом приблизился, держа автомат наизготовку — он взял его с собой на всякий ядерный.       В тот раз он впервые за много дней заночевал не в убежище. Отойдя под прикрытие двух больших аномалий, он устроился на ночлег в небольшом углублении, перетащил туда кабанью тушу, набрал сушняка и развел костер. Спать не ложился — помнил встречу с давешней мерзкой тварью, понимал, что на запах крови могут припереться новые, потому до утра караулил.       Не зная, чем себя занять, стал вырезать ножом на луке руны, содрогнулся от понимания, что знание их значений и комбинация, нужная для оружия, всплыли в памяти сами по себе, но больше не пытался заставлять себя вспоминать еще что-то. Наоборот. Расслабился, отпустил все мысли, погрузившись в свое занятия и слушание ночной Зоны, потом вдруг тихо запел:

Вспышка боли, вспышка пороха —

Единственный путь отсюда.

И все мучения в прошлом.

Ты покинула меня,

Но теперь конец уже близок.

Умоляю, не забывай меня.

Не забывай меня.

      Слова пришли сами и снова испугали. Он оборвал себя, зажал ладонью рот, лихорадочно огляделся по сторонам и прислушался — его голос в ночной тишине леса звучал слишком громко. Потом укусил себя в основание большого пальца, давя рвущийся наружу стон.       Он сам сложил эту песню. Он уже пел ее, но когда и в каких обстоятельствах — вспомнить не удавалось. Зато вспомнился весь текст и до утра он промаялся, раз за разом повторяя про себя строчки с начала до конца. Ментально измотал себя, но так ничего и не добился, а когда рассвело до безопасной видимости, собрался, сгреб за ноги кабанью тушу и стал выбираться из леса домой.       Еле добрался. Несколько раз по пути думал бросить чертова кабана, но из упрямства не сделал этого. Дотащил. Несмотря на жуткую усталость, взялся разделывать его. Это нужно было сделать еще там, в лесу сразу, как только он его уложил, но зная о возможных мутировавших гостях он не рискнул браться. Запах свежины привлек бы столько желающих, что ему вряд ли хватило бы патронов, чтобы отстреляться.       Когда дело было закончено — все тщательно убрал за собой. Долго глядел на полученные части туши, уложенные в таз, вздыхал. При всем желании он не сможет съесть все мясо до того, как оно испортится. Нехорошо это было, но делать было нечего.       Еще несколько часов он потратил на то, чтобы приготовить мясо: кастрюли были, огонь тоже. В убежище нашлось несколько больших стеклянных банок — он их тщательно вымыл и прокалил над огнем, потом сложил туда некое подобие тушенки, которое у него в итоге получилось, закрыл и унес в убежище. Там было холоднее, чем на улице. Часть мяса развесил сушиться на треноге возле костра, но все равно много еще осталось. Понимал, что нужно его куда-то пристроить, но сил уже не было. На улице стемнело, он валился с ног. Сложив остатки мяса в железный ящик, он унес все в убежище, спрятал в одном из углов, заперся и, едва добрел до своего спального места — рухнул, как подрубленный.       Следующий день отдыхал: читал, пытался дальше переводить — на этот раз куски диалогов из чата в ПДА, штопал порванную одежду, приводил себя в порядок. Попробовал получившуюся тушенку — кажется, он привык уже к несоленой еде, и она больше не казалась больше такой противной, а вот с сушеным мясом ничего не вышло.       Когда он выбрался из убежища, то увидел, что тренога перевернута и все, что было на ней развешано, бесследно пропало. Крысы. Вспомнив о них, он выругался и пообещал себе настрелять этих тварей побольше, нанизать их трупы на палки и растыкать вокруг убежища, чтобы их сородичам было чем еще поживиться, вместо его запасов, но так и не сделал этого.       На следующее утро более-менее отдохнув, он отправился обратно к недостройкам. Обыскивая территорию вокруг второго незавершенного корпуса, нашел старую двухколесную тачку и после этого в его убежище добра стало прибавляться гораздо больше.       Он собирал все: большие целые ящики, кирпичи, инструменты и арматурины, куски труб, брезента и резины, канистры, ведра, банки, кружки, даже пару железных бочек — все, что только подворачивалось под руку. Пробирался с грузом между аномалиями как по минному полю, а дома со всем собранным обустраивал бомбарь, как ему того хотелось. Из шести больших ящиков сделал себе подобие кровати — все ж лучше, чем спать на голом полу; среди кустов за убежищем вырубил площадку и собрал на ней из бревен и досок простой стан для распила все тех же бревен на новые доски, вырыл еще одну яму и из кирпичей сделал коптильню для мяса, из досок поставил навес для сушки вещей и хранения дров. Из новых досок сколотил несколько чистых ящиков для провизии, в одной из бочек приспособился стирать одежду и тряпье, которое потом еще кипятил и собирал как перевязочный материал. На притащенном куске рельсы мастерил наконечники для стрел из обломков железа, из толстой, прочной ветки и длинных шиферных гвоздей сделал дубину, которую припрятал потом в убежище прямо за своей койкой. Из брезента сделал что-то вроде больших подвесных карманов, навесил их по обе стороны ящиков кровати — для вещей, которые нужно было держать постоянно под рукой, потом приволок еще несколько ящиков и огромный толстый текстолитовый лист, сделал себе стол. На нем ел, мастерил предметы из дерева, а в ящики складывал все новые и новые пожитки.        В одном из подвалов достроенных зданий нашел склад с ядохимикатами и лакокрасочными материалами — оттуда притащил бензина, щелока, растворителя для краски, самой краски, несколько бутылок с соляной кислотой, а еще полмешка селитры и чуть меньше — серы. Из последних сделал пороху. Из обрезков труб, смолы и старого тряпья соорудил несколько пороховых гранат, опробовал — с большой осторожностью и в крайнем случае пользоваться было можно.       При этом, все, что он делал — делалось либо по старой, въевшейся в тело памяти, либо по подсказкам из сети и книг, да по наитию. Он ошибался, портил вещи и материалы, обжигался, получал противные травмы, но упрямо продолжал работу, аж пока не получалось то, что было нужно.       В подобных делах и поисках проходили дни. Однообразная, не жаркая, не холодная пасмурная погода превращала их в одно бесконечное, неопределенное состояние времени и Пэр, после того, как после очередного выброса сбились настройки в ПДА, вообще потерял ориентацию в нем. Отмечал смену дня и ночи, считал дни, записывал их в заметки и мог сказать себе, сколько прошло их с того или иного момента, а вот точной даты уже определить не мог.       По ночам, если не валился с ног от усталости, читал коряво переведенные машиной книги и записи из сети, упрямо учился самостоятельно читать на русском и переводить записи из чата, чтобы иметь представление о том, что говорят люди в этих местах, много записывал своих мыслей. Было трудно, особенно учитывая, что все часто делалось в пограничном со сном состоянии, но все же русский оказался для него не настолько сложным, как он себе его представлял.       Поначалу он заставлял себя говорить на нем какие-то самые простые фразы, которые узнавал, потом читал вслух куски разных записей и вообще заставлял себя говорить, когда был в убежище. На русском, на шведском, сам с собой или комментируя свои действия, потому что в долгом молчании можно было окончательно одичать и разучиться собирать слова в кучу. И в этом ему сильно помогали песни. Они приходили в голову неожиданно: одни были уже законченные и он понимал, что это были старые песни, которые он когда-то придумал, другие — складывались по частям. Он старался записывать строчки, но из-за того, что приходили они в неподходящее время — часто не мог этого сделать, а потом и вовсе забывал их.       Кочуя по окрестностям, собирал и сушил травы, знакомые ему грибы, а когда начался сезон плодоношения — еще фрукты и ягоды. После очередного выброса, окончательно разогнавшего аномалии на поле за убежищем, он добрался до заброшенной деревни и получил доступ к растущим во дворах старым яблоням и вишням. В огородах попадалась земляника и малина, кое-где даже встречалась голубика и плети одичалых огурцов, правда ходить за этим всем добром можно было только с автоматом. В некоторых более целых домах жили уродливые карлики, которые силой мысли могли поднимать и швырять предметы. Первый раз, когда он столкнулся с ними, подумал, что спятил окончательно, но увидев хороводы из хлама, которые они поднимали при его приближении, а потом получив обломком доски по спине, понял, что все вполне реально. Не желая тратить драгоценные патроны, обходил стороной такие дворы, благо они отличались жутким запахом — карлики тащили в свои гнезда всякую дрянь, жрали и гадили там же, где и спали.       В сараях и домах нашел еще некоторые полезные вещи: топор, две лопаты, паяльник, большую двуручную пилу, несколько больших стеклянных бутылей и немного целой одежды — куртку, военного образца штаны, крепкие ботинки, которые оказались впору, еще одеяло, а главное — мешок окаменелой соли. Все утащил домой.       Несколько раз по дороге в деревню и к недостройкам издали видел кровососов — инстинктивно замирал на месте или падал не землю, сливался с местностью и переставал дышать до тех пор, пока твари не убирались прочь. Часто и густо отбивался от собак — они большими стаями прикочевали в его локацию и сильно досаждали — падали на хвост, пытались окружить или выкатывались наперерез по дороге. Он истратил почти все патроны, отбиваясь от них — оставался последний рожок, который он стал беречь, как свое сердце. Понял, что кроме собак могли попасться более паршивые противники, стал действовать многим осторожнее и хитрее. Там, где мог убежать — убегал, где мог хитростью заманить слепых, уродливых псов в скопление аномалий — так и делал, где можно было спрятаться — прятался и пережидал, пока стая отвяжется.       Все так же охотился, но больше не старался брать большую добычу — не хотел почем зря убивать нормальных животин, зная, что большая часть мяса все равно испортится. Не охотился на мутантов ради еды — понимал, что ничего хорошего после нее с ним не случится, и вообще старался сам их не трогать, если они не лезли в его дом.       Преследуя жертву или выжидая в засаде, натягивая тетиву лука перед выстрелом, ощущал что-то необычное. Сильное, глубокое, оно не имело названия, но хранилось в его крови, тянулось от забытых корней и будоражило, взвинчивало нервы и обостряло восприятие. Он буквально сливался со своим оружием, весь обращался во внимание и растворялся в чертовой распроклятой Зоне, испытывая необъяснимое, приятно выматывающее возбуждение. Пугался этого ощущения — оно было настолько сильным, что от него на секунды подкашивались ноги, делая его неловким и беспомощным.       Чуть позже осмыслил, что охота издревле для человека была естественным процессом и потребностью, таким же, как умение пить и есть из посуды, одеваться, спать под кровом над головой. Она позволяла выживать: защищаться от хищников и добывать пропитание. Когда понял происхождение этой потребности — переосмыслил свои ощущения. Освоил их назначение и скрытую в них силу, понял, как призывать ее в нужный момент, а после этого без страха стал отстреливать мутантов.        Выслеживал коричневых ротатых тварей, которые уже много раз подбирались к его жилищу (их оказалось много в округе, но откуда они берутся — понять не получалось), отстреливал из засады снорков — прыгающих человекообразных уродов, которые время от времени тоже набегали и громили все вокруг его убежища. Один раз убил еще неизвестное гуманоидное существо: отвратительное, бледное, без глаз и со ртом как у угря-миноги. Оно напало на него, когда он шел к оврагу с родником набрать воды. Выскочило из щели между большими камнями, окружавшими источник, но Пэр в последний момент отпрянул в сторону и оно, вместо того, чтобы навалиться ему на спину, плюхнулось мордой в воду. Он мог уложить его ударом гвоздястой дубины на месте, но не стал этого делать, чтобы не загаживать источник, поманил на себя, а когда оно погналось — завел в аномалию. И пожалел об этом, потому что когда мутанта разорвало — дышать стало невозможно. Запах повис такой, что казалось, не живое существо разорвало, а труп месячной давности. Вернувшись домой после этого он долго отмывался и выстирывал одежду – не мог отделаться от ощущения, что насквозь провонялся мертвечиной.       Да и вообще старался держать себя в чистоте. Не-то из привычки прошлой жизни, не-то из соображений безопасности — частицы радиоактивной пыли и ядовитых испарений от химических аномалий оседали на коже и одежде, что ясен хрен пользы ни разу не приносило. Потому после каждой долгой вылазки старался вымыться и постираться. Из золы делал щелок, разбавленным — мылся, тем, что был погуще — отмачивал шмот.       Начал собирать артефакты. Раньше их практически не попадалось возле ловушек, которые он видел вокруг, но постепенно то тут-то там стал находить необычные предметы. Яркие, похожие на куски расплавленного, светящегося стекла и невзрачные, странной формы и с еще более странными свойствами. Одни едва ощутимо вибрировали, и если подержать в руках — кожа надолго теряла какую-либо чувствительность, другие были горячими — они уже были ему знакомы, третьи давали яркий, бледно синий свет, иные как предмет в его ПДА были заполнены молниями. Он доставал некоторые из аномалий, что стоило огромных усилий, некоторые подбирал на местах, где раньше находились скоплений ловушек. Тоже тащил домой, но когда из любопытства проверил их дозиметром — сгреб все в один большой ящик и вынес к чертовой матери подальше от убежища. Вся эта аномальная красота фонила.       Через пару дней проснулся среди ночи от оглушительного взрыва, грохнувшего с той стороны, где был припрятан ящик. Спросонку не понял, что случилось, а когда немного пришел в себя и сообразил, что и где бахнуло — выругался и решил больше не собирать их, и тем более не тащить домой. Черт пойми, как они между собой взаимодействуют.       Время шло и шло. Дни сменяли друг друга, одни заботы сменялись другими. Если сначала он обшаривал округу, ища для себя что-то, что помогло бы ему обжиться в бомбаре, то потом пришлось выискивать логово коричневых ротатых гадов, которые расплодились и обнаглели до невозможности: гадили в округе, кидались на него с верху насыпи, ломились по ночам в вентиляционные люки.       Он потратил на поиски больше недели, но таки нашел — уроды поселились в канализационном коллекторе возле здания фабрики, что располагалась восточнее от его дома. Пробрался туда ранним утром, когда монстры сползались в свою нору после ночной охоты, и забросал гадючник связками самодельных гранат вперемежку с бутылками с коктейлем Молотова. Вместе со скопившимся в коллекторе сероводородом рвануло знатно — яма получилась метра на три в диаметре, тварей, кто не сдох от взрыва, завалило землей и обломками бетонных перекрытий коллектора, правда и сам Пэр схлопотал осколок в мякоть левой руки повыше локтя.        В горячке сразу не заметил, а дома на пару минут оцепенел, когда снимая куртку, увидел кусок ржавой железяки, торчащий из руки. Только после этого начала доходить боль, но она отрезвила его.       Стараясь действовать осторожно и быстро, пока не отошел окончательно от шока, он вкатил себе последний шприц-тюбик с анальгетиком в плечо и вытащил осколок — это оказался кусок его самодельной гранаты. Промыл рану и туго перевязался, чтобы остановить кровотечение, выпил полкружки водки, которую хранил с тех самых пор, как попал в бомбоубежище, а когда голову повело от выпитого и анальгетиков — надолго залип. С непонятной тоской сидел, глядя на пустую аптечку и покачивался в такт тяжелому дыханию. Медикаменты кончились — он израсходовал последнее. Патронов оставался последний рожок, но то было не так страшно, отсутствие лекарств пугало больше.       Когда его покусал один из уродов, он за несколько дней оприходовал почти всю упаковку антибиотиков, чтобы избежать заражения. В этот раз оставалось две таблетки и непонятно было, хватит ему их или нет — пакость осколочных ранений была в том, что они практически всегда были сильно инфицированы.       Нужно было идти к кордону. Выбираться из этой гребаной дыры, иначе точно загнется.       Подстегнутый этой мыслью, он в тот же день начал собираться, но вышел в дорогу утром. Было холодно — до осени было еще далеко, но ночи уже были холодными и утра тоже. Его мелко трясло, и он не мог понять, от холода это или его уже начинало лихорадить, шел быстро, как мог, на запад, в сторону, где на карте были отмечены желтыми точками непонятные места и локация была подписана, как свалка. За нею начинались обжитые территории.       За половину дня прошел много. Аномалий как-то сильно поредело, из живности попадались только огромные туши на ножках, но они были заняты какими-то своими делами и внимания на него не обращали. Шел не отдыхая. Знал, что если остановится, а еще хуже того — сядет — встать уже не факт, что получится. Остановился только тогда, когда с небольшого пригорка увидел впереди за деревьями знакомые горы строительного мусора, поросшие кустами. Эти самые горы он видел, когда выбрался из ямы, очнувшись в своем нынешнем состоянии. И без того быстро бьющееся сердце зашлось в горячечном восторге (неужели, он уходит?), он судорожно вздохнул, поправил рюкзак на плечах, придержал здоровой рукой раненую и стал спускаться к дороге — казалось, Зона отпускает его и открывает дорогу домой. Аномалий не было. Он не чувствовал вокруг ничего, прошел по дороге еще метров сто и вдруг будто налетел на что-то. Казалось, воздух впереди загустел до плотности толстой резины и не давал идти дальше.       Он огляделся — вокруг было чисто. Взобрался на ближайший мусорный холм, достал бинокль, и посмотрел по сторонам: за поворотом дороги до самых заводских построек, что просматривались между деревьями метрах в четырехстах впереди, во все стороны, сколько хватало обзора раскинулось огромное аномальное поле. Воздух и само пространство пузырились и колебались, ловушки были разбросаны по земле и висели над нею, деревья, вдоль дороги были переломаны и скручены, склоны старых мусорных холмов будто надорваны в некоторых местах огромными лапами.       Убрав бинокль от лица, он потер глаза, потом посмотрел снова — не показалось. Аномалии были на месте и никуда деваться не собирались. Казалось, они все с территории, где он жил, переместились теперь в одно место и перегородили ему дорогу на свалку. Судя по карте, к кордону можно было выйти еще напрямую, если двигаться на юго-запад через какой-то непонятный лесок. Правда он был почему-то обведен оранжевым контуром и в углу закрашенного участка красовался красный значок черепа с костями. Что это значило — не объяснялось, но не трудно было догадаться, что ничего хорошего в том лесу не было. Мутанты, аномалии, повышенный радиационный фон — могло быть все, что угодно. Можно было сунуться туда и проверить, но силы вдруг куда-то все делись.        Вся тяжесть рюкзака и даже собственного тела навалилась на Пэра и пригнула к земле. Он уронил руки с биноклем, ссутулился, покачнулся. Огляделся, будто только что проснулся, судорожно вздохнул и нетвердым шагом поплелся вниз с холма. Никуда Зона ему дорогу не открыла, а даже наоборот. Прочнее заперла вольер. Отвела большой кусок пространства для жизни, оставила небезопасные лазейки на волю, как загоняемому зверю на охоте, чтобы не ощущал себя совсем уж обреченным, и стала наблюдать, что же он дальше будет делать.       А делать ему ничего уже на душу не лезло. Скатившись с холма, он поплелся обратно, откуда пришел, тяжело переставляя ноги — болела раненая рука, его знобило, и все как-то вдруг стало безразличным. Уйти быстро на горячечном запале не получилось, а искать новую дорогу попросту не было ресурсов.       Только из-за мысли, что в убежище будет в покое, он не остановился и не лег на землю, хотя этого хотелось до судорог в ногах, заставил себя идти. Медленно, тяжело побрел, спотыкаясь на кочках и обходя редкие аномалии, не думая больше ни о чем. Фоном в голове повисла тоскливая безысходность — у него не было сейчас других вариантов, кроме как вернуться, — и он возвращался.       Уже в потемках ввалился в убежище, запер дверь, поджог факел на стене и сбросил с плеч рюкзак. Доковылял до полки, где хранил собранные травы и ягоды, набрал из нескольких мешков понемногу, на бачок от керосиновой лампы поставил большую консервную банку, налил туда воды и поджог фитиль. Отдаляясь от реальности, дождался, пока закипит, сунул в банку растения и снял с огня. Через пару минут ощутил горьковатый запах трав и голубики, поплывший от настоя, осторожно взял банку и сделал пару мелких глотков. Горячо. И горько настолько, что горло сжалось в рвотном спазме. Он не хотел пить дальше эту гадость, но тем не менее минут за десять по глотку осилил всю банку. Согрелся, а еще через несколько минут ощутил прилив сил. При свете горелки смог найти среди своих травяных запасов коробку с сушеными грибами, выбрал несколько нужных и тоже сунул в банку, залил водой и поставил на огонь. Пока закипало, разделся, снял повязку с руки, достал чистое тряпье. Осмотрел руку: кожа вокруг раны опухла и покраснела, сама рана сочилась мутноватой сукровицей. Когда отвар грибов настоялся и немного остыл — он промыл ее и перевязал себя заново. Только после этого лег на свои ящики, накрылся курткой и старым одеялом, что нашел в деревне, закрыл глаза.       После выпитого отвара сон не шел — он долго лежал в странном пограничном состоянии, чувствуя свое тело будто со стороны. От жара ломило кости и мышцы, боль в плече притупилась и теперь медленно пульсировала в такт биению сердца. В голове было абсолютно пусто — краем плывущего сознания он понимал, что снова его ведут подсознание и память, но никак это не оценивал. Просто лежал, глядя в пространство перед собой из-под опущенных век, затем через время все-таки незаметно для себя отъехал.       Почти сутки провалялся в полубредовом состоянии, потом стал медленно очухиваться. Приходя в себя на каком-то автопилоте доливал бензина в горелку, снова заваривал себе своих ведьмачьих снадобий, пил их, обрабатывал раны и засыпал обратно — благо чистой воды он натаскал в убежище несколько канистр, тряпья и бензина тоже хватало, так что вылезать на улицу необходимости не было. Еще несколько суток прошли в таком пограничном с жизнью режиме. Он то впадал в тяжёлое, горячечное забытье и лежал, как убитый, то метался в кошмарах так, что падал с ящиков. Просыпался, долго не мог опомниться и понять, где он и что с ним, потом вставал, снимал с себя мокрую от пота одежду, голый ложился обратно на постель, тянул не себя одеяло и лежал. Говорил. Рассказывал, что произошло с ним, сердился, что не может найти нужные ему детали, ругался, ругал мутантов и крыс, которые несмотря на развешанные вокруг убежища трупы сородичей, все равно лазили в его запасы, жаловался, что ему плохо и делал это все так, как если бы рядом с ними кто-то был. Потом снова отключался. Стонал, дёргался, неосознанно пытался пристроить куда-то поврежденную руку, чтобы облегчить боль, а когда очухивался заново — удивлялся тому, что совсем голый, одевался и все повторялось по новому. Горький чай, грибной отвар, перевязки, беспокойный сон.       Когда оклемался до более-менее жизнеспособного состояния — понял, что стал похож на собственный рентгеновский снимок. Вяло, отстраненно, но все же испугался этого, достал из запасов еще одну банку с тушенкой, развел с водой в банке побольше, нагрел и принялся хлебать получившееся подобие бульона. Потом снова спал. Потом еще раз осмотрел руку — рана постепенно затягивалась, воспаление спало, но он все равно еще долго продолжал свое лечение.       Очухивался не быстро. Когда рука зажила полностью и он пришел в более-менее нормальную фору — на улице уже была настоящая осень. Зону полоскали дожди, сильно похолодало а после нескольких выбросов аномалии опять расплодились по округе, как грибы.       Долгое время он никуда не выбирался: сидел в убежище, читал, спал, ел, потом все же был вынужден выйти наружу. Запасы провизии были не бесконечными, от сырости и холода бутылки с горячей водой уже не спасали. Подловив более-менее ясный день, он выбрался на охоту, а после — в деревню за убежищем. Вместе с небольшой добычей приволок домой маленькую железную бочку и две широкие трубы. Долго возился, пока все разрезал и скрутил должным образом, в итоге собрал буржуйку с длинной трубой, которую можно было вывести в вентиляционный люк убежища. После этого жить стало веселее: горячий дух огня разогнал сырость и согрел воздух в подземелье, запах дыма выгнал набившуюся с улицы комарню, а небольшое пространство на крышке бочки давало возможность постоянно держать в тепле маленькую алюминиевую кастрюлю с водой.       Когда кончились дожди и похолодало еще больше — Пэр уже окончательно оправился от ранения и продолжил свои вылазки. Теперь кроме прежней охоты и сборов всего, что плохо лежало, добавилась потребность в дровах — он рубил их по округе, таскал небольшими связками и складывал под навесом в кустах. Снова стал собирать артефакты — их было много, они едва не под ногами валялись, когда он отходил подальше от убежища. После взрыва ящика с ними, стал складывать их в отдельные коробки и банки, по прежнему не заносил в бомбарь.        И вроде бы жизнь вернулась в прежнее русло, да все равно чего-то не хватало.       Он долго не мог понять, чего же, а когда наконец понял — не испытал радости. Неосознаваемое до этого, но сильное чувство надежды на возвращение домой померкло. Превратилось в слабое, тоскливое ожидание чего-то. Какого-то чуда, знака свыше или черт пойми чего еще, что никак не приходило.       Шли недели, после сезона дождей опять наружу изо всех дыр полезло мутировавшее зверье и Пэр взялся его истреблять вокруг своего дома, чтобы хоть немного обезопасить себя. Совсем обнаглевшие и оголодавшие порождения Зоны уже не раз ломились к нему в двери и в вентиляционные шахты, переворачивали и громили все, что он оставлял снаружи, нападали рядом с домом.       По причине того же голодного времени он старался особо не шастать нигде: патроны кончились совсем, а автомат вычищенный и смазанный лежал в бомбаре на одной из полок, завернутый в промасленное тряпье. Из лука много монстров не настреляешь, лезть на рожон в рукопашную с дубиной было совсем уж глупо, потому он теперь только изредка выбирался к старой фабрике на востоке от его дома. Таскал оттуда артефакты, тару для них, всякие инструменты, которые находил, и детали приборов. В одной из книг нашел инструкцию, как собрать ручной аппарат микросварки, понял, что ему нужно такой сделать и стал выискивать все необходимое для этого.       Походу дела немного разобрался с тем, как работают некоторые артефакты, в частности тот, что был вделан в его ПДА вместо батареи. У него был еще один такой, и он решил рискнуть: разобрал трофейный ПДА, разобрался, как был встроен в него артефакт, после чего разобрал свой собственный и сделал с ним то же самое. Очень долго возился: пока нашел необходимые материалы для клемм, пока приладил их к артефакту, но когда в итоге оно заработало — надолго засел за старым-новым телефоном, пересматривая фото, хранившиеся в его памяти, переслушивая музыку в плеере, удивляясь тому, что узнавал о себе.       В прошлой жизни он был музыкантом. Пел какие-то жуткие, неожиданно пророческие для себя нынешнего песни, у него, была девушка — та самая, светловолосая, у него был большой дом и ферма, были мать и отец — на одном из фото он был запечатлен в объятиях с пожилой парой, но у мужчины на голове был шлем викинга и потому лица его он так и не увидел.       На фотографиях это все вставало перед ним, как кадры из кино о постороннем человеке, а когда это же приходило во снах — он жалел, что у него не было еще и хорошего анальгетика от того, что драло ему под сердцем и заставляло со стонами и слезами просыпаться среди ночи.       Растерянный, ошеломленный своими эмоциями, он подолгу сидел после такого пробуждения в непонятной прострации. Сознание никак не могло сопоставить его болезненную реакцию с отсутствием в памяти какой-либо информации о людях и местах, которые он видел во сне, и это заставляло его надолго зависнуть.       Не в состоянии долго выносить это копание в себе, он снова выбирался в Зону. Уходил дальше, к окрестностям леса на юго-западе (там, действительно, сильно фонило), подбирался к свалке — аномалий там изрядно поредело, но совсем пространство еще не очистилось, ходил далеко на восток, почти к самой реке. По идее — Припяти. Видел новых мутантов, огроменных, выше своего роста кабанов, одну еще более ужасающую размерами тварь с недоразвитыми ногами и толстенными руками, которые она использовала вместо ног, странного вида кровососов — длинных, худых, заросших бурой шерстью. Видел непривычные еще аномалии — летающие по определенной траектории шаровые молнии, тучи едкого газа, висящие на одном месте в воздухе и не рассеивающиеся, совершенно непонятные столбы не-то света, не-то плотного воздуха, поднимающиеся от земли в небо. Видел остатки былой жизни — брошенные на дорогах БТРы, автобусы, узорчатые остановки и павильоны возле дорог, полуразрушенные дома. Только людей так ни разу и не увидел за все время.       В перерывах между вылазками и на стоянках в дороге дорабатывал свою одежду и оружие: нашил вставок из плотной резины на куртку на груди, боках и спине, сделал из нее же защитные накладки на локти и колени, вырезал из ветки какого-то необычно прочного дерева новый, более мощный и вместе с тем легкий лук.       Чувствовал, что холодает все больше и больше, понимал, что пришла зима, ждал снега, но его все не было. Вместо этого погода стала совершенно непредсказуемой: то подмораживало так, что он замерзал в убежище возле печи, то внезапно теплело и начинал лить дождь, то следом же холодало опять и вода на земле превращалась в гололед, делая без того опасные от аномалий дороги практически смертоубийственными.       Опять приходилось подолгу сидеть в убежище. Выбросы зимой никуда не делись и после них несколько дней нельзя было высунуться наружу из-за нестабильных, блуждающих аномалий, к тому же мерзкая погода никак не способствовала активным перемещениям. Пару раз раз в две недели он выбирался на охоту, все остальное время проводил за книгами. Откровенно одолевала тоска и скука: ощущение одиночества, поначалу не осознаваемое, навалилось неожиданно тяжелым, сминающим комом, набило голову черными мыслями, потом вовсе вогнало в апатию.       Он утратил интерес ко всему происходящему и какое-либо понимание его смысла. Вернется ли он домой? Хочет ли он этого? Сможет ли он вернуться к прежней жизни с ее ограничениями и правилами? Примут ли его обратно люди, которые были близкими ему до попадания в Зону? Примет ли, вспомнит ли он их сам? А какая разница?       Часами он лежал неподвижно, глядя в потолок и перебирая как мантру в голове эти мысли. Потом вскакивал с места, мотался по убежищу из угла в угол, не зная куда от них деться, несколько раз уже хватался было за нож. Прижимал его себе к горлу под кадыком, судорожно жмурясь и дрожа от раздирающего страха и настойчивого, навязчивого и едва сдерживаемого желания рвануть руку вбок. В такие моменты подобный выход казался ему самым простым и верным, но тело отчаянно противилось воспаленному от одиночества и навязчивых мыслей сознанию.       Тогда вместо горла, он резал себе руки. Не-то пытался вскрыть вены, не-то — отвлечься физической болью от накатывающего психоза. Подолгу смотрел, как темная кровь стекает из порезов, потом спохватившись, туго перевязывался и с головой уходил в книги. Читал — уже почти свободно мог переводить то, что попадалось на русском, искал что-то, сам не зная, что.       В какой-то раз нашел схему странной штуки — называлась тальхарпа. Древний музыкальный инструмент викингов. Посмотрев, как делается, понял, что не так все и сложно, понял, что сможет повторить и загорелся этой идеей. Выргеб все свои столярные инструменты, среди дров выбрал подходящее бревно и вырезал нужных размеров доски, принялся за работу. Возился почти две недели: рисовал примерные чертежи на обрывках бумаги, выпиливал детали, вытачивал, клеил — благо клея притащил со стройки большую банку, а когда все было собрано — понял, что струны и смычок сделать не из чего. Нужен был конский волос, а где его взять здесь? Расстроился почти до отчаянья.       Несколько дней лежал, как побитый пес — уйма энергии и времени потрачена, а толку никакого, вожделенная цель не достигнута. Потом вдруг вскинулся, решил попробовать сделать струны из тонкой лески — ее было дохрена и еще ложка. В деревне в одном из домов нашел штук десять мотков. Но это положения особо не спасло - тальхарпа хоть и была сделана, играть на ней было нечем и он снова впал в уныние. Бродил по убежищу, думал, перебирал в голове материалы, которыми можно было заменить конский волос, но из всего, что вспомнил, ничего достать нельзя было.       Но, как говорилось у русских: охота — пуще неволи. Эта самая охота вместе с безысходностью и скукой заставили его побороть свою хандру, выбраться наружу и двинуться на восток, к реке (там были развалины животноводческой фермы) с надеждой найти там хоть какой-то клок конской гривы. Когда он выдвинулся в дорогу — шел дождь, было туманно и холодно, но в голове у него застряла новая заноза-цель, ради которой он хотел двигаться дальше. Которая давала возможность снова загнать поглубже все ненужные мысли и ощущать себя живым.       Во второй половине дня он добрался до пункта назначения. Обшарил вдоль и поперек все строения, но ничего не нашел, а когда собирался уже уходить — в одном из закутков во дворе таки увидел то, что искал. В углу забора между двумя толстыми поперечными балками болтался длинный клок лошадиных волос. Не веря своим глазам, он подошел, снял его, пощупал — в самом деле это был конский волос. Несмотря на то, что провисел на улице много лет, он все равно оставался прочным. Осторожно убрав находку во внутренний карман куртки, Пэр, прижал ладонь к тому месту так, будто прикрывал что-то невероятно ценное.       Обрадованный и вдохновленный поспешил вернуться обратно, двинулся немного другим путем, чем пришел, и, проходя мимо раздолбанной автостанции, неожиданно услышал голоса людей.       От этого звука его будто молнией ударило. Он чуть не подпрыгнул на месте, насторожился и следом шмыгнул с открытого пространства в облезлые кусты. Сдернул с плеча лук и выхватил стрелу, занял удобную позу для выстрела — мало ли, что за дрянь там была. С пси-собакой, наводящей галлюцинации, он уже успел повидаться и понял, что эта сволочь может тебе показать какие угодно картинки.       Сидя в своем укрытии долго прислушивался, и чем дольше сидел, тем отчетливее понимал, что это были не галлюцинации. Голоса и звуки возни людей были естественными. Он различал отдельные слова, но не мог понять их смысла, потом осторожно подкрался еще ближе. Через щель в треснувшей стене, заглянул в здание — в нем не хватало еще одной стены, дверей и половины крыши, зато под уцелевшей ее частью в бочке горел костер, а вокруг него сидели четверо человек в странных громоздких одеждах.       Сердце у Пэра забилось как бешеное. Он похолодел от увиденного, попятился, осторожно, чтобы не производить шума, выбрался из кустов, окруживших станцию, и бегом бросился прочь. Подальше. Домой. Под защиту надежных стен и бронированных дверей, но даже вернувшись в убежище, долго не мог успокоиться. Забившись в угол на ящики, сидел сжавшись, обхватив колени руками, затравленно оглядывался и думал. Что дальше?       Люди пришли сюда, значит есть открытые дороги к кордону. Люди пришли сюда, значит, им есть здесь что искать. Люди пришли сюда, значит, они могут найти его убежище и его самого, пользуясь его непониманием их речи, обмануть и опять сделать с ним все, что им взбредет в голову.       Нельзя им доверять. Нельзя их подпускать близко к себе!       Панически-заполошные мысли заколотились в голове, он вскочил с места и снова забегал по убежищу из угла в угол, потом наткнулся на свою одежду и вспомнил о драгоценной находке. Почти тут же переключился на другие мысли, достал заготовку смычка, канифоль — утащил вместе с паяльником в одном из домов в деревне, принялся доделывать начатое.       Получилось не с первого раза — от нервов руки дрожали, он не рассчитал силы, пока натягивал часть волос в смычок и порвал их. Испугался этого — больше такой материал он вряд ли где достанет, потому заставил себя успокоиться.       Отложил все, сел на колени и глубоко задышал, стараясь растягивать выдох сильнее, чем вдох. Через пару минут стало легче. Скованное напряжением тело смягчилось, плечи расслабленно опустились, он пошевелился, как спросонку и потянулся. Взял оставшуюся часть волоса, деревяшку и продолжил работу. Она заняла больше времени, чем он думал, но, возможно, потому, что он теперь все делал очень осторожно.       В итоге, когда смычок был тоже сделан, он вернулся на свои ящики, достал из-за них тальхарпу и уселся, как было показано на рисунке в книге. На миг замешкался, понимая, что не знает, как на ней играть, потом неловко попробовал повторить движения, показанные на картинках…и руки сами подхватили действие и продолжили.       От низкого, непривычного звучания инструмента всю спину ему окатило волной колючих, приятных мурашек. Он сыграл короткую, простую мелодию и надолго замер пораженный — получается, он умел раньше на ней играть!       Не в состоянии выпустить новую игрушку из рук и отойти от сильного впечатления, просидел какое-то время, беззвучно шевеля губами. Вспоминал какие-то строчки из песни, пытался вспомнить мотив — не смог. Мысли вдруг сползли обратно на людей, которых он встретил по дороге, и сознание опять заполнилось паникой. Он судорожно вцепился пальцами в рамку тальхарпы так, что побелели костяшки пальцев, потом опомнился, отложил инструмент. Голова закружилась, в глазах потемнело от замешанной на страхе ярости. Он не хотел видеть никого на своей территории! Это его место, его угодья и другим здесь делать нечего.       Он взбесился от этой мысли и, вместе с тем понял, что никто, а тем более он один, не сможет запретить другим людям ходить по Зоне, где им вздумается. Если военным этого не удалось, то что он может думать о себе?       А еще осознал, что ему просто необходимо было опять возвращаться к людям. Торговать с ними, чтобы получить медикаменты и патроны, взаимодействовать и общаться как-то, чтобы найти дорогу домой, но вместе с тем он до судорог в груди, в горле боялся к ним приближаться.       Даже не он сам, что-то внутри него. Злое и сильное, оно боялось и не хотело даже пробовать с ними договариваться. И оно же настойчиво подсовывало другую мысль: люди те же животные и на них тоже можно охотиться. Только вместо еды у них можно получить много других полезных штук, главное сделать все правильно, и никто ничего не заметит.       От этой мысли становилось совсем страшно, и он начинал тихо выть. Драл пальцами поджившие раны на запястьях, сжимал до боли виски, таскал себя за отросшие волосы, но это мало помогало. Та живучая звериная часть в нем, благодаря которой он держался в жизни последние месяцы, стала слишком сильной за время его одиночных скитаний. Проснулась, расшевелилась, натренировалась во время его похождений по Зоне и теперь, казалось, собиралась полностью заграбастать себе управление его действиями.