color theory

Корочки позволяют Игорю войти в башню, поднимают его, как на крыльях, на тридцать какой-то этаж. Хром, стекло, металл, ощущение как в тюрьме или больнице, хотя если судить по количеству барельефов на стенах, скорее музей современного искусства. Разумовский не сразу встает из-за стола, сначала суетливо прячет бумаги (как будто Игорь ничего не замечает), потом прячет руки в карманы, занавешивая лицо волосами, весь какой-то кривой, маленький, неловкий, как шарнирная кукла. Игорь объясняет про дело, про Чумного доктора и про то, что ищет улики. Разумовский мямлит и юлит, а потом поднимает на Игоря глаза и говорит очень четко, закаменев красивым лицом, что свобода слова — это неотъемлемое право любого человека, и Игорь понимает, что он рыжий. То есть, он это знал, конечно. В газетах, журналах, новостных сводках постоянно пишут: рыжий миллиардер. Но одно дело знать и совсем другое увидеть, что волосы у него яркие, как медь. Апельсин. Пожар. Тысяча сравнений из книг проносится в голове, но Игорь уже знает, что ему придется посмотреть на все эти вещи новыми глазами, чтобы подобрать подходящее слово. Только после подгружаются другие детали: веснушки на носу у Сергея тоже рыжие, но бледнее. В автомате с газировкой стоят банки — красные, оранжевые, ярко-розовые, малиновые. В углу мигает красной лампочкой камера видеонаблюдения. У Игоря крутится на языке: ты тоже это почувствовал? — но Разумовский только моргает немного медленнее, чем до этого (губы у него такие бледные, что розовое на них почти не заметно, а внутренности рта красные — боже, Игорю хочется заглянуть ему в рот и увидеть больше, это что за безумие). Может быть так, чтобы связь была только в одну сторону? Игорь о таком не слышал. Может, до Разумовского еще не дошло? Или дошло, но он решил, что это не то, что стоит озвучивать? В конце концов, явился к нему мент, которого он первый раз видит, и вдруг родственная душа? Как в плохом сериале с канала Россия. Может, оно и к лучшему. Нужно многое обдумать и переварить. Поймать маньяка, в конце концов. Если судьба — действительно судьба, их еще сведет вместе. Игорь раскланивается и идет домой, пешком, потому что спускаться в метро сейчас будет преступлением. Машины: красные! Цветы в клумбах: красные! Пальто на женщине, которая прошла мимо: красное, в тон помаде (она смотрит на него подозрительно, а он не может перестать пялиться). Красно-рыжие сполохи вплетаются в серую картину мира самым причудливым образом, как темные жилы в белых мраморных плитах. Игорь, как дурак, таращится на голубей, когда понимает, что у них красные бусинки глаз и на серых шеях время от времени что-то отливает красным на солнечном свете. Любимая шаурмячная встречает вкусными запахами (а еще оказывается, что у Ахмеда поразительно красивый цвет кожи, если к темно-серому примешать немного красноты). Игорь чуть не влезает в окошко, наблюдая, как укладывают мясо и овощи: помидоры красные! аджика красная! с белым соусом смешивается в розовое! Ахмед поглядывает удивленно, но весело, и Игорь не может удержаться: — Я сегодня встретил родственную душу. Прям на службе. Прикинь? — Аййй, бедный ты, бедный, будешь знать, что носки у тебя разного цвета, аййй, — смеется Ахмед и плюхает на лаваш еще две пригоршни мяса. — По такому поводу двойная, за счет заведения... — Морковка! — Игорь вскрикивает в голос, напугав и Ахмеда, и терпеливо ждущую в ногах собаку. — Шо тебе морковка? — Морковка! Она рыжая! — Дааа, правда что, рыжая! — Ахмед смеется, но возбуждение Игоря понимает неправильно. Ай, да как тут объяснишь, что у твоей родственной души цвет волос один в один как полное ведерко корейской морковки в лавочке шаурмена? — Положи мне, — просит Игорь. Ахмед смотрит так, как будто Игорь у него на глазах снял с себя слой кожи и обнажил череп: восхищенно, но больше в ужасе. — Дорогой, ты что? — Положи морковку, — упрямо требует Игорь. — Она рыжая. — Ай... ладно, давай я тебе чуть-чуточку вот сюда сверху, не понравится — выплюнешь... Игорь вгрызается прямо тут же, не устояв, как будто от того, что он проглотит что-то рыжее, он станет к Разумовскому ближе на клеточном уровне. Оказывается, что шаверма с корейской морковкой прикольно похрустывает и становится немного острее. Не то чтобы Игорь мгновенно стал фанатом, но выплевывать это он не собирается. — Фкусно, — уведомляет он Ахмеда и бросает собаке на асфальт немного бонусного мяса из шавы. — Иди уже... закат! — Ахмед высовывается из окошка, кричит ему в спину: — Закат посмотри обязательно! Ты поймешь, все поймешь! Слышал меня? /// Закаты красные. Восходы розовые. Интерьеры казино — давяще-багровые. Кровь алая. Пламя всполохами от красного к ярко-оранжевому и почти белому в центре. Глаза у Разумовского красные, воспаленные. Красное на разбитой губе. Намокшие волосы потемнели и кажутся бордовыми. Когда его уводят, он молчит холодно, контрастно с тем, как не затыкался и захлебывался речами, гоняя Игоря по башне. Игорь долго смотрит ему в спину и потом вслед уехавшей машине (одна из лампочек ярко-красная и мигает, мигает, мигает, вколачиваясь в мозг). Его не трогают: он знает, Дима уже всех разогнал, мол, Игорь такое пережил, не давите, потом всё расскажет. А что тут рассказывать. Что обо мне говорит тот факт, что моя родственная душа — маньяк-убийца? Это вопрос, на который гугл не знает ответа (хотя предлагает на выбор двадцать статей «что делать, если ваш соулмейт в тюрьме/в коме/женат с тремя детьми/гей»). Игнат говорит: плюнь и разотри, родной, эти родственные души всего лишь маркетинговый ход, чтоб продавать цветные телевизоры, с чего ты взял, что между вами есть хоть что-то общее? Это же просто духовно обоснованное влечение. Трахнуть ты его хочешь. Да, в душу, и что с того. Игорь слушает, не меняясь в лице. Вспоминает свое «стухла эта система» и «нельзя с ними по закону». Ничего общего? Точно? Ахмед говорит: ай-яй. — Как — посадили? Неужто набедокурил? Тут, в городе, когда беспорядки были? — Можно и так сказать, — бурчит Игорь. — И ты совсем ничем не можешь помочь? Игорь хмурится сильнее. Помогать? Разумовскому? Который утопил город в (ярко-красной) крови и поджег его, заставив гореть (ярко-красным) пламенем? Черта с два. В участке теперь прописался целый отряд мужчин и женщин в строгих костюмах и с дорогими дипломатами — адвокаты Разумовского. Игоря они не касаются, все бумаги переданы следователям, и майор Гром слишком мелкая сошка, чтобы к нему пытались подбить клинья с целью повлиять на следствие. Игорь старается их игнорировать, не ловить обрывки информации сверх официальных протоколов: что ест, как спит, какие имеет перспективы. Перспективы, прямо скажем, хуевые. Каждого убийства в отдельности хватило бы на от пятнадцати до пожизненного, а их серия, да с террактами, да с массовыми беспорядками. А, еще нападение на сотрудника полиции и попытка повесить на него вину. По этой части Игорю пришлось давать показания отдельно. — Я могу доказать, что убийства совершал не Разумовский, — говорит он, не глядя ни на кого из юристов в отдельности. Доказательная база проста: он видел Чумного доктора до встречи с Сергеем Разумовским, и тогда его мир не окрасился в спектр красного. Это сложно доказать, слово майора Грома против всей стороны обвинения, но если подшить к делу вместе со справкой о ДРИ, может, что-то и получится. Юристы уходят совещаться единым строем, оставив Игоря гипнотизировать взглядом грязно-серую стену. Он успевает возненавидеть и закаты, и помидоры, и вообще все, что может напомнить о Разумовском в самый неподходящий момент. Боксерская перчатка. Майорские корочки в кармане. Ярко-розовый язык псины, которая умильно смотрит на него возле ларька с шавермой, и такие же розовые сосиски, которые он покупает специально для неё. Волосы Разумовского всё так же ярко полыхают рыжим, когда он видит его по телевизору. От шавы с корейской морковкой тянет блевать. /// Игорь возвращается домой затемно, дома и подворотни вокруг привычно серые, мрачные, как им и полагается. Петербург — это город, созданный специально для тех, кто не нашел свою пару, думает он иногда, видишь ты цвета или нет, все вокруг все равно будет в сером тумане. Игорь не торопится. Не доходя до дома пары шагов, встает возле арки, долго треплет за ушами собаку, упорно преследовавшую от ларька: прости, родная, сегодня майор поужинал у родных, никакой шавермы. Потом решает покурить. Ветер такой, что рыжий огонек на зажигалке слизывает моментально. Игорь делает шаг под арку, но получается только хуже, тут как в аэротрубе, и даже кожаную куртку натягивает и треплет на манер супергеройского плаща. Потом он долго курит. Потом медленно, лениво давит окурок. Потом поводы оттягивать заканчиваются, и он говорит в темноту: — Если ты хочешь отжать у меня мобилу, то кнопочная нокия того не стоит. А если ты хочешь попытаться меня убить, давай решим этот вопрос живее. — А коли ты добрый молодец — будешь мне братом названным, — хрипловато говорят из теней. Голос приятный, тон ироничный, но Игорь не расслабляется. Сейчас они пошутят, а через минуту нож будет у него под ребрами, знаем мы таких. — Ну так? Не делай вид, что ты тут не в засаде. — В засаде, — соглашается обладатель хриплого голоса. — И если бы я не хотел, чтоб ты меня заметил, ты бы до последнего ничего не знал. — Угу. — Не веришь? Игорь пожимает плечами. Это не первый раз, когда кто-то подкарауливает его у парадной, чтобы отыграться за всё хорошее. С некоторыми удавалось договориться. Не потому что он так против драки, но если это чей-то муж, брат или сват, то зачем множить число голодных ртов в тюрьмах? Они стоят, как два дурака, в пустом ночном дворе. Там, за аркой, проезжает машина, и пятно света очень коротко выхватывает из тени силуэт мужчины, но Игорь не успевает рассмотреть детали: капюшон, кепка, борода. Руки в карманах. Нож или что похуже — узнает, когда нападет. — Я действительно хотел тебя убить, — говорит мужик задумчиво. — Все-таки из-за тебя он сейчас в дурке. Оказывается, Игоря еще может что-то удивить. Хотя удивить — не то слово. Шокировать. Обдать холодом, как будто на него вылили ведро ледяной воды. В развилке исходов этого вечера появляется та, где его не оставляют лежать с ножом в боку у парадной, а вывозят связанным в подвал в Ленобласти и там пытают насмерть следующие пару дней, записывая все на камеру в качестве подарка товарищу. — С другой стороны, только из-за тебя он сейчас в дурке, а не в особо строгом режиме. — Что дает плюс на минус? — Игорь интересуется светским тоном, как будто череда мурашек не пробежала только что до самого копчика. — Желание разбить тебе рожу. — Может, сначала по чаю? Олег Волков — кто еще это может быть, — поднимается по лестнице первым, уверенно выбирает нужную дверь. Игорю кажется, что он и в квартиру бы проник, если бы ему было нужно. Долбанный спецназ. В квартире темно и пыльно, они сталкиваются в прихожей, когда разуваются. Игорь понимает, что у него нет гостевых тапок. Чешет в затылке. — Нормально, я и по стеклу босиком ходил, — заверяет Волков. Игорь зажигает лампу, уходит в кухоньку, чтобы поставить чайник. Волков — расхаживает по квартире, как по собственному дому, трогает вещи, изучает газетные вырезки на стенах (одну, с Разумовским, Игорь все еще не снял — она черно-белая и не так режет взгляд, когда он об неё спотыкается). Говорит: я видел суд, видел твое выступление. Хорошая речь. Про Чумного прям вообще блеск. Пипл, что говорится, схавал. Одного не пойму — зачем ты за него так впрягся. — Я не впрягся. Просто озвучил факты, — говорит Игорь. — О том, что он — твоя родственная душа? Игорь тридцать секунд тупо таращится на последние две целые чашки от старого советского сервиза: белые в мелкий синий цветочек. Не синий, скорее, нежно-голубой. — Угу. — Видишь ли, какая штука, майор. У Серёжи уже есть родственная душа. Мы с ним видели мир цветным с тех пор, как нам было по десять, — хриплый голос приближается, звучит за самой спиной, волосы на загривке приподнимаются от напряжения, а Игорь все не может оторвать взгляд от цветочков. /// Безоблачное небо в хороший день — голубое. Полицейская форма в шкафу — тоже, но чуть темнее. Вода в заливе стальная, но с примесью синевы, особенно на глубине. Глаза Олега тоже. Полоса на катере синяя, джинсы грязно-голубые от того, сколько раз их стирали. Игорь колупает торчащую из колена нитку, пока Олег не ударяет его по руке, не сильно, но недовольно. Вены на руке отчетливо вздутые, голубые, перетекают с запястья на поросшее темными волосами предплечье и дальше, под рукав. — Сейчас вытянешь и будешь весь день ходить с дыркой на коленке, как какой-то неформал. — Может, я неформал в душе. — Да хоть принцесса, ты главное в приличном виде до приемного покоя доберись, — нервничает. На нем синяя спортивная куртка. И шапочка. Тоже синяя, но на пару тонов темнее. На маленьком суденышке кроме них, капитана и пары пассажиров — никого, а озирается он все равно подозрительно, хотя Игорь убедился, что у них всё чин чином. Есть нужные бумажки, есть разрешения. У Олега даже есть паспорт и справка: свидетельство о смерти считать недействительным. Бледно-голубая, почти серая. Её они на всякий случай везут с собой, потому что на слово Серёжа может не поверить. — А дальше-то что? Игорь не отвечает. Этот вопрос интересует его самого. Приехать, показать живого Олега. Сказать: я не злюсь. Кстати, не замечал ли ты чего-то необычного вокруг себя. Я не про галлюцинации. Может, мир обрел дополнительные, ммм, цвета? Как будто это важно теперь. Как будто это что-то меняет. — У тебя руки синие. Надел бы перчатки, — говорит Игорь невпопад. Олег дергает плечами и прячет крепко сжатые кулаки в карманы. — Игорь. — Что. — Чего молчишь? — Думаю. — О чем? — Сколько в мире цветов. Олег шмыгает носом (красным, как и щеки — оказалось, что он примчался к Игорю чуть ли не сразу с самолета, ничерта не акклиматизировался и теперь его организм бунтует против низких питерских температур). — Я вижу красный и синий. Это уже... — Игорь взмахивает рукой, пытаясь описать: — Яблоки, обложки книг, урны... — Урны? — Урны! Их красят в синий... почему так? — Не знаю... — Вот и я тоже. А сколько всего я увижу, когда посмотрю на вас двоих вместе? — Понятно. Ничего тебе не понятно, думает Игорь почти без злости. Ты, мальчишка, который видел мир со всеми сложными переливами цветов с начальной школы, который точно знает, какого цвета небо, и солнце, и волосы и глаза у твоего любимого — и ты будешь говорить мне «понятно». Да иди ты. Понятно ему. А Игорю тогда почему нихрена не понятно? — А стены в парадных красят в зеленый, — говорит Олег задумчиво. — А? — В зеленый. Я раньше не замечал. И тоже — не понятно, почему. Почему бы не в красный. Или желтый. — Не надо в красный, — содрогается Игорь. — Был я в одном казино... Олег пожимает плечами. Видимо, у него свои представления о прекрасном, или Игорю просто не понять, потому что пока что он видел только малую часть... — Что еще зеленое? — Разрешающий сигнал светофора. Вывеска аптеки. — Трава? — Да травы сейчас нет, та, что в городе еще торчит — пожухлая желтая. — Приплыли, — объявляет капитан. — Вот у него куртка зеленая, но такая, темная, болотная совсем. — Угу, — говорит Игорь, как будто ему понятно (что куртка темная, он видит и в чб). Олег называет по пути еще: ель (отдающую синевой в зеленых иголках), какой-то металлический забор, выкрашенный глянцево блестящей краской. Форма медсестры, которая провожает их к стойке регистратуры. — К Разумовскому, — говорит Игорь. — Он неприемный. — Мы вчера договаривались с Рубинштейном лично. — Я сейчас ему позвоню, — медсестра явно не настроена им верить, приходится ждать, пока она созвонится с лечащим врачом, получит от него инструкции, сделает какие-то пометки в журнале. Прикрыв динамик ладонью, она смотрит на них с Олегом пристально, на Игоре задерживает взгляд. — Соулмейт? — Соулмейты, — поправляет Олег еле слышно. /// Разумовский во всем белом: рубашка, короткие штанишки, носки и тапочки. Лицо у него тоже белое, сливается с такой же белой стеной, белой дверью, санитарами в белом, которые караулят снаружи. Разумовский плачет — беззвучно и беспомощно, как будто ему приснился кошмар, и как будто утешая ребенка после кошмара, Олег баюкает его в руках, шепчет что-то на ухо. Игорю на это смотреть странно, почти неприятно, и поэтому он смотрит в другую сторону — там на стене солнечные лучи, преломившись, рисуют радужный полукруг.