Немного об идиотии

Как уже было сказано ранее, Швейк был признан идиотом, откуда следовали все его приключения, выпадающие на его долю. Идиотия — это особая болезнь, которая если не передается по воздуху, то все равно заседает в мозгах пациента так, что уже не выбьешь. Швейк ничуть этому не был разочарован, ведь даже если он идиот, то что с того, жизнь — река бурная, ее течение подхватывает и уносит вдаль независимо от диагноза. Как он оказался в мировой войне — известный факт, задокументированный по дням; после фельдкурата Каца, оказался он, так сказать, в местечке теплом, рядом с поручиком Лукашом, чьи нервы он регулярно испытывал на прочность и ни разу не был пойман на чем-то, что порочило его звание честного человека. Тайно вздыхал Швейк над своим поручиком, лелея его железные нервы и умение все принимать близко к сердцу. Таких людей Швейк всегда любил за их умение бурно реагировать на любую, ничего не значащую случайность. Обманчиво доброе лицо Швейка так и светилось, когда можно было перекинуться парой слов с сослуживцами об этих случайностях. Компанию он находил себе всегда, даже если это означало очередную бурную истерику от Лукаша, который во всем придерживался хоть какой-то дисциплины. Эта история произошла с ним на первых порах прислуживания Лукашу. Имея некоторую степень осторожности, Швейк еще не во всей красе показывал свой адски хитрый характер, приберегая все самое значимое на потом. С самого утра рота была выстроена в ряд, а Швейк был выставлен за дверь, так как к Лукашу прибыл некий гость со званием и странной звучной фамилией, к которой плюс ко всему шло не только звание, но и титул — майор барон фон Швальцкопф XII. Рассматривая этого попугая, который, нахохлившись, бродил по плацу, вытянувшись в струнку, Швейк уже выдумал пару шуточек, но все думал, кому бы их адресовать — майору или поручику, который, семеня за ним словно болонка, пытался угадать любую мысль. Взгляд Швейка, как и всегда острый, пользуясь тем, что у него появилось свободное время, заметил двоих солдат в теле, что смотрели на мир, как грудные дети. Некоторая сообразительность подтолкнула Швейка к тому, чтобы обмолвиться с ними словом, ведь, как подсказывало ему чутье, оба имели отношения к фон Швальцкопу. — А ваш барон тот еще фрукт, — как бы невзначай бросил Швейк, рассматривая обоих увальней внимательно. Те же заулыбались, распознавая в Швейке душу компании, и закивали головами. — Поди, сечет вас как в старые-добрые времена за провинность? — Барон — человек привычек, — улыбнулся один увалень. — Если чего нет так, как он говорит, то голову с плеч. — И чегой-то вас таких натренированных вдруг и приставили к нему? — заинтересовался Швейк, подмечая широкие бока обоих. — Это секретное дело, — густо пробасил второй увалень. — Не велено говорить. — Ой, да ладно, — махнул рукой Швейк. — Слышал я, что вас отправляют в Центральную Африку, когда чистил сапоги барона. Оба увальня вроде как задрожали и было это презабавнейшим зрелищем, напоминающее старый русский холодец, который только поставили на стол; Швейку как-то давала пробовать пани Мюллерова, взяв рецепт у одной знакомой. Один из увальней, тот который выглядел менее тупым, подступил на шаг к Швейку и тихо спросил: — А вы знаете как там в Африке? Кормить будут? Заулыбался Швейк, понимая, что имеет дело с полными идиотами, еще более интересными, чем он сам. Он почти ласково, как делал при подходе подпоручика Дуба, раскинул руки в стороны. — Бананов — вот столько, — сказал он тихо. Увальни переглянулись и вновь заулыбались, почти смущаясь, что веселило Швейка немало… Таким образом, Йозеф Швейк уже через несколько минут в подробностях познакомился с Дранкелем и Жранкелем. О сверхсекретном танке он услышал предостаточно, чтобы больше никогда о нем не вспоминать. Простые слова двоих солдат заставляли его подавлять смех, в хитрющем мозгу Швейка возникало понимание, что идиотия — это, как и глупость, дар божий. Он искренне пожелал удачи обоим на исходе этого дня.