Вторая отрицательная

                    Хочешь любить - заведи кота. Хочешь, чтобы тебя любили - заведи собаку. Или оборотня. У Кинна их было около двадцати. К ближнему кругу относились всего четверо. Еще двоих Кинн всегда держал при себе. Кена - потому что был профессионален и взят еще щенком в специализированном центре по подготовке телохранителей для VIP персон. А Бига - потому что влюблен был так очевидно, что грыз всех, кто к Кинну приближался. Пришлось оставить рядом - такую одержимость следовало контролировать особо. Контролировать Кинн умел. А папа Корн умел выбирать окружение, не гнушаясь видовых различий. Вот почему их семья уже столько лет единолично правила криминальным Бангкоком. Несмотря на то, что считались они вымирающим видом. Со слишком нежной кожей и непереносимостью ультрафиолета, где каждый из семьи носил вшитый в запястье дозатор со сменными капсулами, содержащими важный, необходимый, недостающий организму ингредиент. Кровь. Семья Терапаньякул была сильной, породистой азиатской ветвью, породнившейся со знатной и древней французской. В Кинне было много от матери. Белоснежная чистая кожа, крупные черты лица, пара родинок, неуловимо похожих на мушки, что клеили себе над верхней губой знаменитые куртизанки Лувра, и стойкий запах лилий, невидимым амбре струившийся вслед за ним, молчаливо подтверждающий принадлежность к королевскому роду. Кинн был породист и матёр. Старался спокойно жить с врожденной зависимостью и вовремя менять капсулы, которые с запрограммированной периодичностью впрыскивали в вену чужую, но такую нужную кровь. Это как быть больным диабетом и колоть себе инсулин, говорил себе он. Взамен получая все бонусы, что автоматом идут тем детям, кто родился вампиром. Вымирающим себя Кинн ни в коем случае не считал. И всегда думал, что разбирается в породах. Поэтому метисов в охрану не брал. Не считая Пита, конечно. Пит был эталонно преданным, беспородным дворнягой, которого подобрали на каком-то острове и взяли в дом, в семью. А этот, который вдруг ни с того, ни с сего понравился папа́, был гремучей смесью чего-то с чем-то, Кинн так и не понял - чего и с чем. Не понял он и того, почему эта особь нагло смеет кусаться. Он ему хорошую работу, вообще-то, предложил. А своевольный мальчишка забился в руках, потянулся мордой к шее и тяпнул за выступающую от усилий жилу. В общем, не стал Кинн останавливать пса, когда тот сиганул от него и его предложения в реку прямо с катера. Ну его. Таких одичалых приручать себе дороже. Но папа́ упёрся. Ладно. Через несколько дней охоты Кинн послушно притащил псёныша домой. Он красивым был, как бывают красивы только удачно заделанные полукровки. Но Кинн уже знал - не приручит и не выдрессирует. И не понять было - от того ли, что характер дурной или что подход неправильный. Папа́ прятал издевательскую улыбочку, будто о чём-то знал. Стая ни в какую не принимала этого Порша. А Кинн злился - шея всё ещё зверски болела от того памятного укуса маленьких, каких-то вообще не собачьих клычков. Укусить самому, что ли, думал. Потом фрагментарно вспоминал личное дело нового телохранителя и морщился. Имя - Порш, возраст - двадцать три года, вид - оборотень, без зависимости от лунных фаз, группа крови - вторая отрицательная. Отрицательную Кинн терпеть не мог. Горчила, знаете ли. Приобретал капсулы с дорогой и сладкой I(0)+, мог себе позволить. И мог себе позволить любое желаемое количество телохранителей-ликанов, уже выученных и преданных делу и хозяину, потому что преданность у собак в крови. Что было в крови у Порша, Кинн не знал. И пробовать не хотелось. Вторая отрицательная, напоминал он себе и мысленно плевался. Гадость. Когда муштра мальчишке, видимо, окончательно надоела, он начал ссать. Сначала в ботинки Кинна. Потом в его постель. Кинн сам не понял, как он пустил его в эту самую. Как так, скажите, получилось? Чего там Порш однажды налакался, что его так растащило? Запах его феромонов стал сильным, манящим, с ног сбивающим. Кинн повёл носом, послушал пьяные, мурлыкающего тембра хиханьки, увидел вдруг, как он, сука, хорош. Ну и. Порш случившегося греха не простил. Долго ходил и метил по углам со злости. Кинн только пожимал плечами - он вымирающий вид, но вид априори сильнейший, Порш должен был подчиниться, как подчиняются превосходящей силе все псы. Но этот не подчинился. Этот ссал. И пришлось извиняться. Потому что стало болеть сердце - мертвое, живущее на чужой крови глупое сердце, не понимающее, что не так. Ты не прав и ведешь себя неправильно, вспоминал Кинн недавние слова отца, точь-в-точь повторяющие сегодняшние его мысли. Порш другой. Особенный. Он здесь для того, чтобы научить тебя важным вещам. Которым ты так и не научился за свои..... сколько тебе там, сынок? И вот результат. Не нужно было приходить к Поршу домой без охраны. Нужно было сразу заметить слежку и не попадаться в руки наёмников. Их закинули в фургон и попытались увезти за черту города. Выбирались они, конечно, через гору трупов, но Порш дрался слишком красиво, слишком отчаянно, чтобы Кинн стал останавливать его от убийства. И вот представьте, они вымотаны и затеряны в глухом лесу: городской лощеный вампир, абсолютно без скаутских навыков и рядом этот красавчик-оборотень, который неожиданно вдруг умеет всё. И даже рыбу ловить. Ловил её Порш рукой, на секунду выпуская какие-то странно загнутые когти из изящной, длиннопалой кисти, пальцы на которой так сладко было сосать, Кинн помнил ту волшебную ночь, забыть не мог. Не мог забыть и смуглое тело, и странно прогибистую поясницу, перетекающую в мягкие ягодицы. И удивительную отзывчивость. И стон, еще стон, еще один стон... Наверно поэтому случились у них в лесу странные разговоры у костра; случилось живое тепло, идущее от сильного тела Порша и рубиновый огонек осторожной заинтересованности, сияющий в глубине черных глаз Кинна. Когда он отпускал Порша на свободу - отпускал от себя, от семьи, от договоренностей - глупо хотелось плакать. Плакать хотелось и от жгучей, всё сильнее разрастающейся боли во всём теле - капсула давно была пуста, дозатор пульсировал этой бесполезной пустотой и мир менялся, природа жестоко диктовала условия выживания, всё живое виделось добычей. И только Порш оставался Поршем - красивым своевольным парнем откуда-то с окраины Бангкока, так странно приглянувшийся главе семьи, с намешанной от разных пород кровью оборотнем. Какой он, интересно, масти? И как вообще выглядит, когда... Но Порш уже исчез в темноте, отпущенный на волю - ну как такого, единственного, было не отпустить? И сразу же откуда-то появились чужие люди, направили на него оружие, и сил не было использовать всю свою, природой данную мощь, чтобы увести тело от выстрела. Капсула раскалялась под кожей всё жарче, напоминая о смене содержимого, и мертвая кровь превращалась в жилах в пыль... Темнота разорвалась внезапно - изящный, гибкий черный зверь вытек из ночной тьмы неслышно и стремительно. Убил одного, двоих. Третьего. Медленно и хищно подкрался на мягких мощных лапах к валяющемуся на земле Кинну. Опустил к нему черную морду с желтыми глазами. Лизнул шершавым языком по лицу. Дохнул кровавым жаром из пасти. Вдруг плавно повалился рядом, как умеют только большие кошки, потерся лобастой головой о бок, перекатился на спину, выставил живот и заурчал. Кинн в забытьи проклинал и свою недогадливость, и хитроумного папа́: кто же знал, что его заставили притащить в дом такую редкость - настоящего ягуара. Потом был сумбур. Скорая летела через весь Бангкок в специализированную клинику. Медбрат трясущимися руками готовил смесь для переливания, бестолково разорвав на Кинне рубашку. Плазма подавалась капельно, лениво текла в вену и тут же пузырилась обратно - мелкие капилляры и сосуды ссыхались на глазах. Порш сидел рядом - огромный, ласковый котище в человеческом обличье с блестящими от какой-то подозрительной влаги глазами. Кинн наверно сошел с ума, полагая, что это могли быть слёзы. Свет мерк, в глазах тлели красные угли, нижнюю губу давно пропороли бесконтрольно вылезшие клыки - если у Кинна оставались силы, он бы давно уже кого-нибудь убил. И осушил. Порш о чем-то шептался с доктором, который стоял рядом с роскошной, люксовой кроватью в роскошной больничной палате для VIP персон. Врач что-то серьёзно сказал. Порш согласно кивнул. Все вон, тихо рявкнул. Кинн слабо повел головой - боже, сколько народу-то набилось, оказывается, в его палату. Никак, прощаться пришли. И все они послушно разом вымелись. Ладно, Порш приправил свой приказ достаточно агрессивным рычанием. На, сказал, когда остались они одни. И подставил свою восхитительную, длинную, сильную шею. Кинн посмотрел с ужасом - законодательство вообще-то не одобряло. А в уголовном кодексе была даже прописана отдельная статья - никакой добычи крови из живых существ. Ну, и еще один важный нюанс. - Я не употребляю отрицательную, - сказал Кинн слабым капризным голосом, чувствуя себя принцессой на горошине. - Ой, на хуй иди, а? - ответил Порш любезно и снова приставил свою шею прямо к его рту. - Доктор сказал - единственный вариант. Или останешься инвалидом. Потерся о губы и добавил: - Пожизненный больничный режим, строгая диета, никакого секса... Впрочем, эрекций, наверно, после такого и ожидать не стоит... Ну, Кинн не сказал бы, что именно последние слова оказались решающими. Просто от Порша вкусно, приятно пахло. И черт с ней, с отрицательной, лекарство должно быть горьким, разве нет? Эмаль на клыках звенела от предвкушения, когда он мягко, нежно вонзал острые кончики зубов в карамельную кожу, прокалывая её в том месте, где билась синеватая вена. И пусть вкус был горьким, полынным, слишком пряным, момент проникновения оказался сладостным и полным, у полумертвого Кинна даже встал, и он очень надеялся, что Порш это заметит. Мне так хорошо, успел подумать, прежде чем сделал первый жадный глоток и провалился в кровавое безумие... Поршу после такого, конечно же, понадобилось восстановление, и он нахально известил Кинна, что не намерен проводить его в человеческом теле. Поэтому, извини, дорогуша, если у тебя на кошачью шерсть аллергия, но ты же знаешь, это собаки спят на полу, а киси - в постельке. И когда Кинн проснулся после суточного обморока, рядом с ним на кровати лежал лоснящийся черным атласом ягуарище. Не прирученный, не выдрессированный кошак размером с лошадь. Купить ошейник с рубином, подумал Кинн решительно, осторожно запуская пальцы в густую шерсть на загривке. И огромный лоток купить, чтобы не смел в ботинки. И еще - признаться в любви. Обязательно. Должен же папа́ порадоваться, что его второй сын урок усвоил и наконец научился самым важным вещам в жизни.