Жюстина: Меж строк

Оставленная без крова, червонца и всякой надежды на добродетель других людей Жюстина бесцельно бродила по улицам Парижа. Никто не замечал растрепанную, голодную, изможденную девочку, проходящую улицу за улицей. Быть может, только пара жандармов могла обратить на нее внимание только и ожидая момента, чтобы вписать себе в табель еще одну цифру. Даже те служители закона, чье внимание заняла обездоленная дворянка, вскоре перестали обращать на нее внимание, думая, что такая мелкая рыбешка не стоит даже самых малых усилий. Жюстина видела счастье и комфорт вокруг себя - счастливые семьи, сытые, хорошо одетые франты, дамы в платьях, чьи добродетели Жюстина бы и не подумала ставить под сомнение до недавнего времени. Вид еды, семейного счастья и беспечности побуждал молодую деву к испусканию слез. Хуже всего Жюстине было от чувства зависти, что глодало ее душу. Что если все, что с ней произошло, было заслуженно? Что если это было наказанием за ее грехи? В сознании юного чуда был идеал человека сильнее, того, кто даже в ее положении, а то и хуже, не будет предавать себя греху. Похоть - лишь один из семи смертных грехов, зависть в сознании Жюстины была так же губительна. Слюни стекали с ее бледных уст, мокрые, покрасневшие глаза жалостно глядели на прилавок с фруктами. На секунду благочестивая особа даже думала о том, как украсть красный, сочный запретный фрукт, стоящий на прилавке. Хоть Жюстина никогда бы и не осмелилась на такой шаг, продавец, заметив ее взгляд, решил не рисковать. "А ну пошла вон отсюда, чертовка! Только удумай что украсть! Я даже полицию звать не буду!" Его крик был полон злости, но и страха. Торговец чах над своими товарами, видя во всех и вся воров и плутов. Жюстина сама испугалась не на шутку. Уже имев опыт с мужчинами (и женщинами), девочка просто убежала. Ее ум настолько был изрезан заржавевшим метафорическим гвоздем человеческой натуры. Хотела она того или нет - Жюстина сама начала видеть в людях зло, а не добро, и от того она испытывала еще большую горечь. Жюстина не бежала от продавца, даже не от преследователей, коих ее пылкое воображение смогло сотворить в собственном сознании. Молодая дева бежала от самой себя, от мира, в который ее выбросила черствая бездушная судьба. К тому времени, когда Жюстина пришла в себя, ее легкие были высушены, ног же она совсем не чувствовала. Взглянув вокруг, она увидела безрадостную картину - девочка была в трущобах, одних из худших в Париже. Злосчастная сточная канава общества приютила многих изгоев, тех кого общество либо не принимало, либо не замечало. Жюстина ужаснулась, задумавшись - то ли это место, где она окончит свою жизнь? Ведь у нее не было никого, кто мог бы о ней позаботиться. Даже родная сестра отвернулась от нее. Проходя зловонные мокрые злачные улочки, голодная и уставшая девица не хулила Господа за ее судьбу, наоборот, она благодарила небеса за то, что, хоть она и была униженной и оскорбленной, но ангелы небесные сохранили ее благочестие. Однако, даже не успев прочитать про себя молитву, Жюстина услышала позади приглушенный топот сапог, хлюпающим по лужам. Цепкие руки схватили героиню сей повести и ловким движением пихнули ее слабое тело в темную аллею. У Жюстины было мало времени для того, чтобы рассмотреть своего обидчика. Все, что она успела углядеть, были общие черты. Человек, что так нагло уволок ее с улицы, был не такого уж и высокого роста, лицо было явно молодо. Волнистые блондинистые волосы были ужасно растрепаны, только старая поблекшая красная повязка поддерживала эту неотесанную гриву в порядке. Этому юнцу с виду было лет восемнадцать-девятнадцать, он был одет в непримечательную поношенную одежду в виде посеревшей рубашки и черных штанов простого пошива. Даже если они были схожего возраста, все сопротивления Жюстины сходили на нет - она была слишком слаба и робка, да к тому же измучена, чтобы дать отпор. Юнец оперся на стену и прижал девушку к себе. Глаза обездоленной были закрыты, слезы сами по себе начались течь рекой. Она могла прикрыть глаза, но не нос. Прежде Жюстина сталкивалась с людьми общества поприличнее, те кто могли позволить ухаживать за собой и принимать регулярные ванны. От ее нынешнего визави несло потом и грязью, чего и следовало ожидать в таком месте. Это отторгало обедневшую дворяночку еще больше. "Неужели мне суждено быть обесчещенной именно так? В какой-то аллее, с неотесанным хамом ... о сжалься, Всевышний! Грешна я, знаю это! Но..." Губы Жюстины не успели вымолвить просьбы о пощаде, они были заключены в грязный поцелуй. Одна рука незнакомца держала деву за волосы, другая удерживала ее талию. Она не могла вырваться при всем желании. Покрасневшие горячие ушки услышали грохот тяжелых ботинок, пробегавших мимо. На секунду Жюстина даже представила картину более причудливую, чем любая былина - честные и добрые жандармы, примчавшиеся для ее спасения подобно благородным рыцарям. Такая иллюзия рассеялась, когда гул тяжелых сапог затих вдалеке. Когда все совсем стихло, молодой грубиян наконец-то отпустил свою жертву. Плачущая особа оглядела своего истязателя. Черты лица были странно женственны, особенно губы. Голубые глаза глядели на нее как-то странно, без обычной животной похоти, к которой Жюстина уже стала привыкать. Курносый носик обитателя трущоб выглядел даже мило. Загадка данного персонажа была раскрыта, когда те губы, что секунды назад впивались в Жюстину, были раздвинуты, дабы дать волю писклявому, но грубому голосу. Акцент был не из тех, что Жюстина когда либо слышала, он принадлежал тому слою населения, с которым знатной даме из богатого дома никогда не приходилось сталкиваться. "Эй...извини, я бежала от кое каких ОЧЕНЬ плохих людей и... ты понимаешь." Жюстина ничего не понимала и смотрела на возвышающуюся над ней фигуру с недоумением. Этот пустой стеклянный взгляд смутил трущобную дикарку. Стыдливый румянец появился на женственном лице местного обитателя. "...эм...вот, возьми, за причиненные неудобства." И только тогда Жюстину как торкнуло - венец творения, что стоял перед ней вовсе и не был мужчиной, это была лишь переодетая девушка. Более зоркий глаз, быть может, мог даже заметить небольшие груди под засаленной рубашкой. Когда переодетая особа сунула руку себе в карман Жюстина попятилась назад и зажмурилась, издавая жалкие всхлипы. Такая реакция обескуражила местную. Жюстина ждала удара ножом или угрозы. Вместо этого она услышала звон монет, ударившихся о землю. "...Я не собираюсь бить тебя. Очень мне надо!" Та, кто так грубо втянула Жюстину в свою проблему, была внезапно оскорблена таким поведением. Та злость все же вскоре была сменена игривой надменностью. "Да бери ты, дурёха! Судя по виду тебе это нужнее. Больше, чем мне." О почему милость не могла быть оказана без всяких колкостей? Жюстина еще не потеряла остатки своей гордости. Услышав такое от грязной трущобной крысы, Жюстина возмутилась. Когда даже самый низ мира видел ее как какую-то убогую прокаженную - сколь ниже еще можно было пасть? Хоть ответ на сей вопрос и был "на много-много ниже", молодая Жюстина и в самых своих страшных кошмарах не могла представить того, что судьба ей уготовила. Дабы не оставить читателя в полном недоумении будет, уместно сместить фокус на более взросшую нахальную особу. Она была воровкой со стажем, дитя, отданное в приют с самого рождения. Девушка не знала ни дату своего рождения, ни своего настоящего возраста. В приюте ее назвали Мадлен, но это имя редко использовалось самой девочкой. Чаще всего она называла себя просто "Мэд" или "Мэдка". Ее судьба могла быть более прискорбной, чем судьба юной Жюстины, если бы воспитатели все же смогли вбить в ее голову и ягодицы боязнь перед Богом и важность столь абстрактных понятий, как мораль и благодетель. Воровка сбежала из приюта, где забота была пропорциональная количеству клопов и крыс на одного воспитанника. Хоть Мадлен и была плутом, вором, отпетой обманщицей, ее сердце еще не полностью зачерствело. Эгоистичное нутро плутовки боролось с тем, что она считала обузой и непростительной слабостью. Ей уже давно пора было бы покинуть ту аллею, она сильно рисковала, задержавшись поглядеть на покрасневшую заплаканную куколку перед ней, те голубые глаза не могли оторвать свой зор от Жюстины. Обездоленная сирота напоминала Мадлен кого-то. Казалось, что весь мир остановился, все бытовые суеты человека вне закона забылись перед тем видом, которым Жюстина, не ведая того, давила на спутницу фортуны. Горечь и вина почти выдавили пару слез из глаз Мадлен но она успела оторвать свой взгляд от Жюстины. Эта сцена бы подошла к концу, будь Жюстина человеком менее нравственным. "Покорно благодарю, сударыня, но я не могу принять ваш дар. Я не заслуживаю его, если вам и правда нужно было укрыться моя совесть не позволит взять с вас деньги, а если вам доставило удовольствие то, что вы надо мной совершили...такие деньги мне не нужны." Мягкий усталый голос Жюстины остановил Мадлен. Мэд скорее ожидала получить камень, а то и нож в спину, чем услышать такой вздор. Мэдка развернулась и быстро оглянулась вокруг. 'Это ловушка? Может быть не такая уж она и дуреха...Аль и правда убогая совсем?' Подумала греховная падальщица в меру своих взглядов на жизнь, навсегда закреплённых в ней жестокими уроками природы и общества. "А ты у нас шутняра!" Мэд позволила себе тихий но грубый смех. Жюстина лишь потупилась вниз на монеты у ее ног. Почесав свою грязную голову, Мадлен тяжело вздохнула и огляделась по сторонам еще раз, что бы убедиться что в засаде и впрямь никого нет. Хоть у Мэд и было много знакомых, нельзя было сказать что у юной, так рано повзрослевшей, бегуньи был хоть один человек, которого она могла бы назвать другом. Все лжецы, убийцы, шлюхи и мухлежники которых она знала были личностями с которыми приходилось быть не просто осторожным, а всегда на чеку. В глубине души Мэдка была ужасно одинока. В той же душе полученные метафорические шрамы отторгали дружбу. Злое, но рациональное эго хулило девочку за проявление излишнего дружелюбия, колко напоминая чего это стоило в темном холодном мире. Что то заглушило привычную осторожную натуру блондинистой девушки. Жестокая ирония никак не могла свести гиену и лань до того как последняя уже успела начать осваивать основы правил природы. Не всегда внешность соответствовала нутру, Жюстине рок судьбы это уже хорошо показал. Если веры не было даже благороднейшим филантропам, как могла она доверять грубой мошеннице? Однако голод и отчаяние давали о себе знать, все силы веры и убеждений могли идти на компромисс, когда тело чувствовало свою собственную погибель от своего же организма. "Ну ладно, лааа-ааадно. Какие мы гордые!" Мэд вновь приняла вид бахвальной хищницы "Тогда как насчет горячего ужина? Теплой кровати на ночь? Ванной? Буду честна, сегодня мне некому составить компанию, а тебе нужно...очень нужно поесть. Поверь, я знаю голод, я могу его видеть, чувствовать. Ты напоминаешь мне..." Слова Мэд смягчились под конец, ее орган речи и удовлетворения похоти соскочил с зубов, а затем спрятался за ними на секунду. "...Меня саму! Но более глупую и мягкую!" С такой легкой колкостью Мэд позволила себе посмеяться. Острый язык девушки много раз служил началом конфликтов. Некоторые побои, к коим привел ее язык, Мадлен все еще могла чувствовать на своем теле. В жизни Мадлен было много ошибок, на которых она научилась, но она никогда не могла обуздать слова, выходящие с ее уст. Она ожидала колкость в ответ, или хотя бы миловидно-надутые губки и хмурость избалованной принцессы. Все, что получила Мэдка в ответ, был еще один потупленный взгляд в землю. Этот монолог начинал походить на избиение слепых щенков. "Решено! Мы идем!" Сказала Мэд. Жюстина не сопротивлялась, когда Мадлен увела ее за руку. ********** Мадлен хорошо знала лабиринты трущобных аллей и улочек. Спустя примерно десять минут две молодые представительницы прекрасного пола были в одной из многих с виду неприметных харчевен. Хоть заведение и называлось "Адское Пекло", Жюстина чувствовала себя чуть ли не на земле обетованной. Жидкая похлебка и черствый хлеб с соусом казались ей деликатесами, а разбавленное дешевое вино - священной амброзией. Какофония пьяного хора и громкий спор крепких грубых мужчин держали Жюстину в напряжении. Она ела аккуратно - маленькими кусочками и глотками. Как и подобает дамам хорошо воспитанным, Жюстина соблюдала столовый этикет. Ее спутница была полной противоположностью. Мадлен ела быстро, громко и без всяких манер. Рыгая, причмокивая и порой сплевывая, юная бандитка не показывала какого-либо дискомфорта. Словно вяленая рыба на маслянистой газете среди таких же рыбешек, Мэд чувствовала себя в харчевне как дома. Ее манеры и поведение никак не укладывались в голове у Жюстины. Воспитанная в парижском монастыре дева не могла себе представить, как девушка могла себя так вести, пусть даже простолюдинка с самых низов. И в правду, даже среди трущобных крыс Мадлен скорее походила на дерзкого юношу, чем на существо прекрасного слабого пола. "Ешь-ешь! Не говно тебе подставили. Ну, чего нос воротишь?" Мадлен нахмурилась. Она восприняла медленный темп ее гостьи как оскорбление. Жюстина перестала шкрябать тарелку супа и взглянула на Мэд. "Ох! Достопочтенная госпожа! Я бы и подумать не посмела, как вы говорите, воротить нос от такой доброты! Я благодарна вам безмерно! И эта еда - вкусная...первый теплый обед... спустя столько времени...Я просто...пытаюсь не есть слишком быстро...растянуть удовольствие" - произнесла она робко. После этого девочка все же прибавила темп поглощения еды. "Ха-ха! Еда - не ебля, смысла растягивать сие удовольствие мало!" - поделилась своей мудростью достопочтенная госпожа Мадлен. Упоминание темы столь греховной смутило Жюстину не на шутку. Красная, как сточный желоб скотобойни, она вновь уставилась на свою похлебку. "Хочешь - еще возьмем. Я ныне не в нужде! Да и, в конце концов, стоит же мне как то отблагодарить моего спасителя, а?" - Мадлен сказала ухмыляясь. "Если-б не ты...Быть может валялся бы мой труп уже в той самой аллее. Ах да, точно! Тебя вообще как звать то?" Спросить имя было лучше поздно, чем никогда. Мэд ждала ответа. Она не отводила своих очей от Жюстины. "Меня зовут Жюстина, госпожа." Сказала ей в ответ хранительница благодетели. "А меня - Мэд. Так меня и зови, без всяких госпожей. Лады?" "Как изволите." "И давай на ты, Жулька. Не у жандарма на допросе аль на хую сидим." "К-как изволите....ишь, Мэд." "Ну и ладушки. А ну...давай еще чего съедим! Эй, корчмарь! Неси еще!" Экю сыпались на стол. Через полчаса стол, за которым они сидели, походил на место "пира нищего". Жюстина ела и пила, пока она могла. Хоть голод и щекотал ее желудок, она старалась сохранять манеры и темп. Обездоленная жертва судьбы старалась не думать, какие злостные мотивы могут быть у ее кормилицы. Мадлен была навеселе - ее вино было менее разбавленным. К концу трапезы она даже подпевала пьяному хору. Жюстина никогда не слышала таких песен и, честно говоря, слышать не хотела. "Слыхал-ль ты песнь злостных кры-ы-ыыс? Песнь злую - люда простого! Тех кто не ИК не будет вновь рабо-о-ом!" Остатки вина выплескивались из кружки Мэдки. К концу песни она захохотала и даже вскочила. Не сказать, чтобы посетители данной корчмы были сплоченным братством. Многие из присутствующих были готовы порезать друг друга за пару звонких экю , мало кто из них протянул бы руку помощи сидящему рядом собутыльнику только из альтруистских соображений. Но было то, что их объединяло - ненависть к тем, кто был над ними: буржуазия, дворянство, законники и все те, кто как либо преуспел в жизни, не поднявшись с самых низов. Мадлен не тратилась на благородную парию только лишь из своей доброты душевной. Были причины, по которым она инвестировала свои нечестно заработанные деньги на смиренную пташку. Одна из причин была тщеславием - ощущение превосходства над кем-то и собственного благородства. Опека над Жюстиной, в глазах Мадлен, была подобна кормлению брошенного котенка на улице. Мадлен нравилось видеть ту благодарность, робость и притупленное счастье, которые давала ей Жюстина. Второй причиной было сходство Жюстины с личностью, которую Мэд знала в прошлом. Третья же причина останется для читателя таким же сюрпризом, коим она была для Жюстины. "Ну что-ж! Нажрались, можно и в ванну! Я б сказала, и тебе и мне это нужно ого-го." Жюстина согласилась. Ей и в правду нужно было помыться. Конечно же, привычную для нее привилегию приватной теплой ванны ей не предоставили. Вместо этого две девушки вошли в маленькую, тускло освещенную комнату с большой деревянной бадьей. Вода внутри неё выглядела довольно чистой, но без жаркого пара. Мадлен, хоть и не была уже столь трезва, быстро разделась. Ее мальчишеские обноски были сброшены неряшливым комком на пол. Только красная повязка осталась на голове девушки. Присутствие Жюстины ее нисколь не смущало. Женственные части тела Мадлен больше не были скрыты грубой тканью. Ее груди были довольно малы, но все же больше чем у Жюстины. Кожа на теле Мэд была грубой, на животе виднелся шрам, который выглядел достаточно зловеще, хоть он и был уже залечен. Внизу живота своей спутницы Жюстина увидела срам, полностью прикрытый неряшливой золотистой порослью. Ниже срамного места были атлетичные ноги с небольшим волосяным покровом. Тело Мадлен было грязным, заметить это можно было невооруженным глазом. Жюстина не хотела таращиться на свою спутницу - это было неприлично и не по-христиански, но вид сей диковинки приковывал взгляд юной дамы. Мадлен ухмыльнулась и скрестила руки на животе так, что бы ее маленькие груди выпячивались. Ноги юной бандитки были широко расставлены в уверенной позе. "Так и будешь пялиться, или разденешься наконец?" - спросила она с дерзким вызовом.