Починке не подлежит

             Большая. Сильная. Храбрая.       Севика всегда напоминала ей Вай.       – Та-а-ак... Ну и что это тут у нас?       Шестерёнки, много шестерёнок – крутятся со скрипом, оживляя механизмы, щёлкают, запущенные ядовитой магией шиммера. Как кровь по венам. Вены вскрыты, плоть раскурочена, жилы торчат наружу. Кап-кап. Джинкс ловит пальцем фиолетовую каплю, сбежавшую вниз по металлической стенке.       В её голове тоже шестерёнки. Но они, в отличие от механизмов, никогда, ни на минуту не затихают – скрипят голосами прошлого, перекрикивают мысли, не позволяют сосредоточиться ни на чём. Кроме...       – Ай!       ...боли. С шипением Джинкс отдёргивает палец от нагретого металла. И тянется к нему снова, орудуя отвёрткой, потрошит механическую руку с таким остервенением, будто перед ней не огрызок протеза, а его хозяйка. Изучает изнутри – раньше могла только разглядывать. Сначала было стыдно. Внезапно отросшая обратно, когтистая лапа Севики служила напоминанием: это сделала ты. Ты её изуродовала. Из-за тебя Майло, Клэггор и Вандер мертвы.       Ты – моё проклятие!       Даже здесь они с Вай похожи. У Севики навечно застывшая сталь в теле, у Вай – в голосе. Этот холодный-холодный взгляд, тон с нотками снисхождения – или презрения.       От неё одни беды!       Джинкс помнит, с какой ненавистью Севика кривила губы. Джинкс не забудет, с какой ненавистью это делала Вай.       – Кто ты теперь без своей игрушки, с-с-сучка? – огонёк шиммера загорается ярче под злорадный смешок.       В треснувшей капсуле – и в её глазах.       Севика со всем разберётся. Севика поможет. Отдохни.       Сраная Севика! Ей-то он всегда доверял больше, как и Вандер – Вай. А ты, сопля, вечно на вторых ролях. Нет, разумеется, кое-в-чём ты первая. Несравненная. Просто бомба...       Когда не промахиваешься, ха!       – Заткнись! Вы все, заткнитесь!..       Отвёртка с грохотом отлетает в самый дальний угол. Джинкс бешено трясёт головой, и косы змеями бьются в конвульсивном танце. Выпадает из дрожащих рук механолапа, ногти впиваются в плечи – до глубоких отметин.       Слабачка. Размазня, только и умеешь, что жалеть себя. Думаешь, такой ты ему нужна?       Джинкс рычит свирепым котёнком, хлещет себя по чумазым щекам – она должна стать сильной для него. Такой же, как Севика... Да ну, к чёрту! Лучше Севики. Тогда он простит ей все ошибки. Не бросит и никому не отдаст.       простит?       Фиолетовая лужа растекается по полу под ожившим, стрекочущим оружием. Заинтересованно склонив голову набок, Джинкс осторожно тянется – от металла исходит тепло. Но не жар. Протез постепенно остывает, маня её: прикоснись, ну же. Кончик живого тонкого пальца касается кончика железяки, и на несколько секунд Джинкс застывает, околдованная интимностью момента. С Севикой они никогда так друг друга не трогали. У Севики на лице при виде Джинкс неизменно читалось лишь одно: "Ох, въебать бы тебе, мелкая дрянь". Давай! – каждым жестом кричала Джинкс, с вызовом выставляя вперёд подбородок, но эта страхолюдина только смотрела, сжимая кулаки и играя желваками.       Большего ты не достойна – руки ещё об тебя марать, пф-ф.       Вот в чём они с Вай точно не похожи. Та с малых лет сперва пускала в ход кулаки, а потом – если повезёт! – слова.       Выпрямив скрещённые ноги, Джинкс подтаскивает механическую руку к себе, укладывает между коленями и трогает смелее. Хихикает, как нашкодившее дитё. Теперь ей за это ничего не будет.       Не замарала ты – замараю я.       В мастерской густая, чёрная тьма: свет Джинкс уже не нужен. Изредка на поверхности металла отражаются неоново-зелёные всполохи, тысячи глаз, подглядывающих отовсюду – стаи бабочек, они тут не первый день. Дополнение к её многочисленной публике.       – И не надо на меня так смотреть. Я просто... Хочу проверить, – поймав укоряющий взгляд мистера Кролика, распятого над замусоренным столом, бросает Джинкс через плечо. Другие тоже смотрят, но молчат.       О да, она давно хотела проверить. Почувствовать, как ложатся смертоносные когти на щёку всей своей тяжестью, как скользят по коже – от шеи вниз, сдавливая, как разрывают плотную ткань топа одним резким движением.       Знакома ли тяжесть этой руки Силко?       От мыслей о том, что именно Силко наградил Севику чудо-протезом, Джинкс стискивает зубы. Сколько раз при очередной заварушке она надеялась – мечтала! – что Севика не вернётся. Растворится в туманной мгле Зауна. Предаст Силко, погибнет в бою – похрен, лишь бы не возвышалась грозной тенью за его спиной, подчёркивая всем своим видом: тебе никогда не стать ему ровней, соплячка.       К кому ты хотела быть ближе, когда украла её? К папочке или к сестре, которой на тебя плевать?       У меня больше нет сестры.       А он – есть?       Она закрывает глаза. По гладкой, тёплой поверхности ползут ладони, ощупывая каждый миллиметр совершенной машины для убийств. Местами засохла кровь – Вай? – ногтями Джинкс с удовольствием скребёт по пятнам. Безупречный – я не просила – нюх кружит голову, ноздри трепещут от давно привычных, но по-новому острых ароматов, и она жмурится. Кровь, порох и пот. Нотки табака. Пережжённый шиммер – ни с чем не спутаешь.       Гниль.       Глупый, любопытный воронёнок, тащишь в своё гнездо всё, что плохо лежит и ярко блестит. Признавайся, за кого болела?       Жёсткая пятерня ложится Джинкс на щёку, большой и указательный – на подбородке, словно дёргает её в немом приказе: в глаза смотри. Сейчас тебя некому защитить, а?       Джинкс мотает головой, но пятерня держит крепко, ведёт когтём по грязной коже, очерчивая скулу. Замирает на губе. Молчать. Ни следа от былой беспощадности, с которой эти пальцы таскали Вай за волосы. Чьей смерти в тот момент она хотела по-настоящему?..       Я хотела, чтобы они исчезли. Чтобы всё исчезло, и стало тихо.       Перед глазами пляшет калейдоскоп картинок: мокрая от пота ткань, прилипшая к коже, мельтешение кулаков, вздутые вены; стоны и яростные крики... Удар, ещё удар, хруст, лязг лезвий. Брызги – слюней, шиммера, крови. Механическая рука, вырванная из могучего тела, как тростинка. Блестящая в тусклом свете, прямо посреди разрухи, шепчущая наперебой разными голосами: забери. Почини.       починипочинипочини       Большая и сильная Севика дала слабину.       Всевидящий и мудрый Силко не разглядел подвоха.       Все рано или поздно сбоят... Их всех пора починить.       О, уж я-то тебя починю, соплячка! Проблема Силко в том, что он так и не обучил свою шавку манерам. Ничего, я об этом позабочусь.       Иллюзорный толчок – и Джинкс падает на спину, придавленная рукой Севики. Не открывает глаз. Глубокий вдох, шумный и рваный выдох. Может, ей тяжело. А может, тоненькие, изодранные штаны в полоску взмокли уже совсем не от шиммера.       В детстве Силко рассказывал ей сказки. О древних богах и чудовищах, о принцессах и драконах, о племенах, что купались в крови врагов и пили её, чтобы насытиться вражеской мощью, впитать в себя чужие знания. Подставляя под горьковатую, тёплую жидкость губы и шею, слизывая её с металлических когтей, размазывая по голой коже, Джинкс спрашивала у всеслышащей Бездны: станет ли она такой же сильной, как Севика? Узнает ли тайны Силко, разделённые с Севикой на двоих?       Знания ты, конечно, не впитаешь, зато кое-что другое...       Джинкс жмётся к грубому металлу – покажи мне, за что он тебя ценил? – всем телом льнёт, выгибаясь, и жалобно пищит, когда маечка с треском рвётся под напором своевольного механизма. Голоса, звучащие в голове, сливаются в один.       И отныне Джинкс ничего не контролирует.       Огромная лапища вмещает в себя сразу всю её маленькую грудь, зажимая по очереди меж двух когтей-пальцев беззащитно торчащие соски.       Разве я разрешала тявкать?       Джинкс вздрагивает, взвизгивает, упирается всеми конечностями в руку и пытается отпихнуть её, но лишь делает хуже. Когти впиваются в фарфор кожи так крепко, что оставляют за собой кровавые борозды.       Ни звука. Усекла?       Она кивает, кивает, кивает, сглатывает слишком громко для той, кто не желает выдавать слабости, и не различает уже, что же течёт по щекам. Горячо. Больно.       Заслужила.       Когти крадутся дальше, ниже, и под ними невольно твердеют мышцы плоского живота.       Знаешь, что любил повторять твой драгоценный папочка? Боль – это искупление, Севика.       В спасительной темноте вспыхивают образы, мигают цветные точки, отдаваясь пульсацией где-то в висках. От кончиков пяток до макушки, шиммерный жар заполняет тело целиком, будто она вновь на койке у Синджеда, её трясёт и выворачивает, но железная хватка не даёт сдвинуться с места. Джинкс цепляется пальцами за рваные лоскуты одежды и вскидывает брови, скребёт по полу, не заметив обломанных ногтей. И губы кусает что есть дури – нельзя, тише, тише.       Так ты тёрлась об подлокотник его кресла, да?       – Да, да-а-а...       Стиснутая между бёдер рука-убийца вынуждает двигаться навстречу. Она слышит хриплый, прокуренный смех и почти видит полные, ухмыляющиеся губы. Так же Севика ухмылялась когда-то, подливая тощей трусливой Паудер свой ядрёный вискарь в сок; заплетая косички – чересчур туго, пальцами работала порывисто и неуклюже. Сейчас наверняка может половчее...       Задушенный всхлип рвётся наружу – Джинкс затыкает ладонью рот. Как раньше: чтобы папочка не услышал – но – папочка – видит. Уверенное давление когтей там, внизу, раз-два, и стальной нажим – БУМ!!! –       – напряжение взрывается в теле острыми искрами, стекает по бёдрам вместе с кровью; в ушах оглушающий гул.       Умница.       Первое, что понимает Джинкс, инстинктивно пытаясь накрыться протезом – залезть под железное крыло мамы-птицы: вокруг вдруг стало непривычно тихо. Даже собственное сбитое дыхание, кажется, слышно аж в самом Пилтовере. Зажмуренные веки нехотя раскрываются.       Второе: пялился на неё вовсе не мистер Кролик.       Папочка видит.       Ай-яй-яй, Джинкс. Стоит мне только отвести взгляд, так ты сразу находишь какие-нибудь непотребные занятия... Как же, скажи на милость, оставлять тебя одну?       – Силли? Не оставляй! Подожди, Силли! – заметавшись, Джинкс вскакивает, полураздетая и растрёпанная, разбрызгивает по полу разноцветные капли и подрывается к нему. Наконец-то он заговорил с ней! Он больше не злится!       Я никогда не злился. Девочка моя... Не надо. Не подходи.       Джинкс умирает от желания уткнуться ему в грудь, вдохнуть самый родной на свете запах с помятой рубашки, потереться щекой об его шершавую – только с одной стороны – все эти деловые встречи ужасно утомляют, детка, даже побриться не успеваю, представляешь?..       Её ловкое, наполненное Силой тело способно выгнуться под любым углом и удержать равновесие в любых условиях, но она падает на колени, как подкошенная, едва достигнув цели.       Его тела.       Третье, что понимает Джинкс: вместо бабочек над ними всё это время кружили мухи. Жирные, неоново-зелёные. Одна с противным жужжанием отделяется от роя и садится ей на плечо.       Не плачь, моя маленькая. Ты починишь, я знаю. Ты нас всех починишь...       Где-то за спиной согласно скрипит протез.       Но начни, пожалуйста, с себя.