Ты всё равно получил свои любимые цветы

Воск со свечей падал на бумаги, которые так не давали мне покоя в столь позднее время. Я вновь засиделся за документами, прибавляющимися каждый новый день. Разумеется, я не мог пойти спать, не покончив с ними. А потому я сидел и писал, чувствуя, как кисти рук начинали ныть без отдыха. Как же я иссяк. Среди рабочих записей лежал свиток, написанный иначе, не как обычный документ, но так же аккуратно и чисто. Я вдруг отвлёкся на него, снова принялся перечитывать. Письмо сестры. Казалось бы, зачем так официально? Вот ведь, прямо сейчас она могла бы зайти ко мне высказать то же, что написала. Но это было куда сложнее обычного разговора. И всё же, бесполезно и глупо. Аяка вела себя как ребёнок, совсем не меняясь с детства. Сейчас она спрашивала, какие растения больше всего любит Тома. А зачем она вообще этим интересуется? Риторический вопрос; я ведь знаю ответ.

***

Ответ был в нежности, с которой тёплые пальцы Томы трогали голубые волосы Аяки в тот вечер, когда я впервые застал их. Застал, пока они обнажали свои души друг перед другом. Они улыбались и смотрели в звёздное небо, считая каждую светящуюся точку в нём. На несколько мгновений я подумал, что если приближусь к ним, непременно коснусь ауры персикового цвета и ванильного запаха, исходящего от этой пары. Пары? Как быстро они стали парой? Осознавали ли они всю серьёзность этого слова? Я не узнал бы ни тогда, ни сейчас. Возможно, они даже не успели признаться друг другу в своих чувствах. До чего же тепло мне было от улыбки сестры. Я хотел бы дарить ей то же, но увы, уж сколько лет я не могу даже вымолвить что-то вроде «я люблю тебя». Это так просто, но так недостижимо и тяжело в то же время. Я обнаружил, что положил свою руку на щёку, когда Тома сделал то же с моей сестрой. Я точно повторил его движение, сглатывая слюну и неловко перетаптываясь на месте. Я сделал шаг назад, не разворачиваясь, а потом застыл, глядя на золотые волосы прекрасного Томы. И только тогда я почувствовал сильную, режущую боль в груди, будто что-то прорезается сквозь моё сердце. Я начал кашлять, сильно-сильно, сжимая ткань одежды в месте, где ощущалась боль. Одна мысль за другой проносилась в моей голове, но абсолютно в каждой звучало имя парня, который, в свою очередь, молниеносно сдвинулся с места, услышав мой громкий кашель за спиной. – Господин Камисато! И я закашлял ещё. Они оба подбежали ко мне и обеспокоено взглянули на моё жалкое состояние. Во рту уже чувствовался металлический привкус крови и чего-то ещё. Я будто не смог извергнуть из себя нечто вместе с кровавым кашлем. – Простите, господин, я не уследил за вами, позвольте мне… – Не подходи ко мне. Я справлюсь сам. Аяка, ты тоже уйди, – я заметил, что и сестра, и подчинённый не ожидали такой серьёзности от меня, а потому слабо улыбнулся. Кровь стекала по моим губам тёплой струйкой, но я почти не заметил этого. Я лишь продолжил идти, и дыхание у меня восстановилось почти сразу, когда Тома исчез из моего поля зрения. В тот момент я не сразу осознал, что со мной произошло. А потом прошло несколько дней. Сначала я позволял ему входить ко мне, но один его голос заставлял моё сердце стучать чаще, ладони потеть, а глаза жмуриться от нарастающей боли. Вскоре я совсем запретил навещать меня. Я почти не выхожу из кабинета, лишь терплю боль. Я почувствовал, что мне осталось недолго, когда посмотрел на своё отражение в зеркале и увидел огромные мешки под глазами. Даже мои глаза стали тусклыми и безжизненными. Я благодарил Архонтов за то, что никто не видел моего состояния. Аяка верила, что я просто простудился на прогулке, а заражать кого-либо желания у меня не было. Это оправдание казалось мне очень глупым, но, судя по всему, моя сестра была предана лишь своим чувствам к Томе. По этой же причине она не особо волновалась за меня. Я завидовал. Зависть сводила скулы, учащала дыхание и приносила сильную душевную боль. Как бы мне хотелось принять свои чувства и отдаться пленительному удовольствию любви. Но сердце трепетало, а мозг мыслил. Я доверялся разуму. Тома слуга, а я его господин. И как бы сильно я ни ненавидел ярлык «главного», я не отказывался от него. Он улыбался, когда звал меня, а я улыбался в ответ, искренне и чувственно. Сейчас я глядел на остриё своей катаны, не до конца понимая, как пришёл к такому. Лепестки сакуры, смешанные с кровью, лежали на письме моей любимой сестры. Надеюсь, я доходчиво объяснил ей, какие цветы предпочитает наш общий возлюбленный. – Мой милый Тома, и почему ты не сказал мне раньше? Я ведь столько времени надеялся, что смогу заполучить твою любовь. Я и сам не замечал, как начинал говорить вслух. Чувство, что он слышит меня, не покидало меня никогда. Еле поднявшись с места, я двинулся к комнате Аяки. Я знал, что Тома рядом с ней, она доверяет ему и давно отдалась и телом, и душой. Я тоже хотел отдаться перед своей погибелью, подарить цветок, который так любил мой светловласый. Сейчас я как никогда сильно ощущал где-то в голове гибкие ветки растения. Они давили, заставляя меня сжать оружие в руке. Я сходил с ума. Разве такое может быть? Мои движения бесшумны, как и всегда. Я не боялся, что кто-то услышит меня. Образ сестры будто выделялся в моих глазах. Аяка лежала на спине, полностью открытая и чистая. Она спала до невозможности умиротворённо и прелестно. Я подошёл совсем близко и замахнулся обеими руками, держащими катану. – Спасибо, что родилась и шла со мной все эти годы, сестра, – последнее, что, возможно, услышала она перед тем, как вскрикнуть от секундной боли. Кровь тут же полилась из раны в сердце, совсем чёрная в темноте. Стало интересно, кому из нас больнее физически? Это разбудило не менее прекрасного Тому. Он был обнажён. Я ведь знаю, что они делали здесь. Когда мой потускневший взгляд задел его зелёные, будто светящиеся во тьме глаза, боль вновь начала разрывать мои внутренности. Он был испуган и устрашён. Я действительно напугал своего возлюбленного. – Господин… зачем вы сделали это? Что вы натворили? Он говорил это, смотря на застывшее в гримасе ужаса лицо Аяки. Я заметил, что он оцепенел, глядя на меня, такого исхудалого и постаревшего, как я примерно представлял видение Томы в тот момент. – Как бы я ни менялся, моя душа всё равно прорастёт твоими любимыми цветами, затмевая вспышки чувств к тебе. Ты - парень, который заставил меня ощущать любовь, сильную и неподдельную, но скрытую ото всех вокруг. Я подарю тебе кое-что перед тем, как огни в наших сердцах погаснут навсегда. Я говорил не думая, будто читая наизусть выученное стихотворение. Его испуг сводил меня с ума сильнее, я начинал осознавать, что вскоре совсем не смогу совладать с собой. Ритм моего сердца замедлялся, пока я продолжал смотреть на Тому. – Аято, прекрати, ты сделал неисправимое, так перестань же, не гневайся и на меня. Я не прощу тебя, пока ты не прочувствуешь боль утраты, которую подарил мне. Он стал серьезнее и решительнее, но продолжал быть напуганным. Слёзы текли из невинных добрых глаз, капая вниз. А я протянул руку и положил её на тёплую щеку парня. Я вложил в это движение остатки всей своей душевной нежности. Но уже через несколько секунд я понял, что задыхаюсь. В горле начало першить от боли, я приоткрыл рот и начал жадно глотать воздух. Я до последнего надеялся, что смогу сказать Томе что-то ещё, но ветка Сакуры внутри мешала мне произнести что-либо. Катана выпала из рук. Я надеялся прикончить и себя в порыве гнева и страсти, но ничего подобного уже не чувствовал. Напротив, вместе с сакурой наружу выходили остатки моих эмоций и чувств, которые я так мечтал отдать Томе. Я не осознавал, что лишил его всего почти в один миг. Тёплые губы соприкоснулись с моими. Розовый кровавый цветок оказался во рту у так и не доставшемуся мне парня. Он не двигался. Я почувствовал ещё большее количество крови на языке и нёбе, а потому медленно отпрянул от ещё живого на тот момент Томы. Глаза неосознанно посмотрели вниз. Моя катана вонзилась в живот светловласого, но он не издал и звука. Он сам на это решился. – И хоть я никогда не любил тебя… Я всё же дорожу тобой даже сейчас, – мне льстило обращение на «ты» от умирающего. Я слушал его, но уже не чувствовал абсолютно ничего. Цветок моего духа уже упал на его обнажённую грудь, пачкая кровью. Его рука, держащая оружие, сделала несколько движений в разные стороны, рассекая худощавый живот и смешивая внутренности. Лицо Томы корчилось от ужасной боли, которую я уже не смог понять. Я умер, глядя на свою любовь, окружённую его любимыми цветами. Всё, о чём я подумал напоследок - эти двое погибли напрасно, а моя прогнившая так скоро душа никогда бы не заслужила жалости со стороны самых дорогих мне людей.