(не) пройдет

У Уилла в груди здоровенная черная дыра, в которую влетает без следа все, что только попадется: неловкая поддержка Джейн, странные шутки Джонатана, любовь мамы и комплименты от одноклассниц. Единственное, что остается, что цепляется за самые края — существование Майка. Он как будто оплел его собой, въелся в вены и артерии, прилип к небу, его не удается ни соскрести, ни забыть; только остервенело раз за разом касаться кончиком языка этой язвы, только чесать кожу над сонной, в надежде, что зуд пройдет, только, только, только… И все было хорошо, у него почти получилось, у него получилось переключить острую боль на фоновую: она не стала меньше, она сменила интенсивность. С ней стало можно жить. У него получилось, но Майк приехал. Майк приехал в своей тупой рубашке, с разметавшимися кудрями и мерзким красиво очерченным ртом, из которого не вылетает нихуя приятного уже несколько лет. И он целует этими губами Джейн, и он говорит Уиллу этими губами «привет», и он не притрагивается к нему как следует; наверное, ему противно. Майк колупает концом ногтя черную слизь на краях дыры в его груди, Майк смеется в ее пустоту, совсем-совсем не зная, что эта пустота и чернота могут ему ответить. И они отвечают. Уилл не помнит ничегошеньки, ни того, как они оказались на кровати, ни как из его рук выпали джинсы, которые он собирался запихнуть в рюкзак; он не помнит ничего и хочет забыть все, что в перспективе случится: лишь бы чувствовать чужие горячие руки кожей бедер через плотную ткань и слышать его дыхание на своей щеке. Майк все еще не говорит ничего приятного, но ему достаточно, боже, ему достаточно, пусть только не останавливается. — Стоп. Уилл как будто просыпается, его отрезвляет моментально, и он разом чувствует все: и как мерзко вспотели ладони, и как тесно и больно в этих чертовых джинсах — зачем Джойс их купила, почему он согласился? — и как Майк смотрит на него: с отвращением и сожалением. Глаза Уилла бегают, бегают вверх-вниз по фигуре Майка, и тело говорит больше, ведь он зеркалит позу Уилла, у него все те же самые неудобства; а за стеной топот и грохот, и вот они уже сбежали. В машине подозрительно воняет травой, и Джонатан одновременно расслабленный и на подгоне, и всем абсолютно все равно на Уилла, так что он позволяет себе задуматься. Майк никогда не держал так Джейн, он никогда не прижимал ее к себе с таким голодом, он не пытался выпить ее до дна. То, как Майк в него вцепился, стоило только Уиллу потянуться, сначала обрадовало — а теперь только злило. Майк готов умереть у ног Джейн Хоппер, у ног Элевен, от ее руки или за нее, ему все равно, потому что Майк Уиллер невытравимо влюблён в идею о возвышенном чувстве и приключениях. Но Майк Уиллер все еще подросток в разгаре пубертата, и это самый главный подвох. Он не любит ни ее, ни Уилла. Он больное уебище. Но Уиллу так резко становится все равно, когда Джонатан и Аргайл выходят многозначительно перекурить, и Майк сам — первый! — набрасывается на него с поцелуями. Ему так все равно, дыра все еще не стягивается, нет, но она перестает ныть такой тянущей болью. Совсем как когда он спер бутылку вина у Джойс, совсем как когда он стащил косяк у брата. Не любит — и пусть. Сейчас это не важно. Сейчас, пока у них есть немного времени, пока Уилл играет сам с собой в «семь минут на небесах» в голове, пока он представляет, что это какой-нибудь чулан на тусовке, где Майк признается ему в любви, а не прокуренный фургон Аргайла; и у них все космически хорошо и взаимно, где они прячут холодные, сцепленные в замок руки, под столами и в темноте, где Уилл счастлив, а Майк не превратился с годами в придурка. Где Джейн о него не обожглась. Где Уилл о него не обжегся. Где все хорошо. Но это в его голове, в неприлично развитом воображении, а на деле: он держит Майка за шею и царапает ногтями под линией роста волос, в то время как Майк не понимает, за что ухватиться — за спину уже мало, а за задницу все еще стыдно. Прошло всего минуты три, а Уилл уже переполз к Майку на колени и успел получить болючий укус в ключицу. Неужели это было бы так всегда? Если бы была вселенная, где они правда могут быть вместе, тоже пришлось бы прятаться? Не от родителей, плевать на них трижды. Прятать Майка от самого себя в темноте и тесноте чужих тачек, за прикрытой шторкой, в жаре и духоте? Четвертая минута: он наклоняется и целует Майка за ухом, тянет за волосы назад, вырывает вздох. Окна открыты, кстати. Все слышно, наверное. Майку больше не стыдно, он все-таки пересиливает себя и кладет руки на задницу Уилла и прижимает к себе с придыханием, зарываясь лицом в плечо. Уилл отстраняется и видит, как у Майка на лбу выступает пот, как его глаза потемнели от возбуждения и всплеска адреналина, как дрожат его губы. И позволяет себе одну простую слабость: один раз и больше никогда. Берет его лицо в свои руки и просто целует, мягко прижимаясь губами, абсолютно невинно и нежно, пытаясь положить Майку в рот всю свою любовь за эти долгие годы — по-другому же не дойдет, он это уже выяснил, слова значат ровно ничего. Майк замирает, как загнанный зверь, но кладет одну руку Уиллу на затылок и отвечает так же легко и невесомо. Уилл не знает, на самом деле, и не хочет знать, что это было — положительный ответ, отрицательный, или Майк не понял вообще ничего. Он выбирает верить в последнее. Это не так больно. Он утыкается носом Майку в волосы, на секунду делая вид, что это не обжимания в ебучем фургоне, а какой-то особый момент, и потом вздыхает и делает то, что должен: толкается в пах Майка и закусывает губу. То ли плакать хочется, то ли тихо застонать, но он не может остановиться думать. Так что Уилл пытается сделать все сразу, и в принципе ситуацией доволен. Пятая минута, и они просто стараются быть тише, беспорядочно потираясь друг об друга и хватаясь за руки, за лицо и плечи и судорожно выдыхая друг другу в рот. Уилл прикусывает ладонь и дышит носом, чувствуя скорее интуитивно, что Майк уже скоро. От этого факта ему сносит голову ненадолго, настолько, что он наконец-то преодолевает чертов внутренний голос и получает удовольствие в последние минуты «на небесах». Ему застилает глаза волной все же подступивших слез: то ли от удовольствия, то ли от тупой злости на ситуацию, а руки трясутся и не слушаются, а сам он ускоряется, чтобы побыстрее уже все это закончить. Майк все равно спускает прямо в джинсы первым и Уилл хмыкает куда-то в сторону на этот факт. На седьмой минуте он наконец-то кончает, зажмурившись и подавившись вдохом, вцепившись Майку в шею зубами. За стенами фургона слышатся шаги и Уилл расслабленно стекает обратно на свое сидение, прикрыв ладонями покрасневшее лицо. Он рад только тому, что догадался надеть штаны потемнее. Вот тебе и первый поцелуй, и первый раз, и все в один день по программе «ол инклюзив»: парень твоей мечты, твой кинк на трение, что-то, что можно расценить как признание в любви. А мерзко все равно до тошноты, до кислотной желчи подступившей к самому горлу. Примерно десять минут на заднем сиденье фургона, с парнем собственной сестры, пока брат вышел поссать в кустах, потрясающе, похлопаем Уиллу Байерсу, королю неудачников. — Слушай. Майк говорит хрипло и тихо, и его пробирает чужой тембр до самого позвоночника и обратно: он такой красивый сейчас, с распухшими от поцелуев губами и чахоточным румянцем на скулах. Надо бы нарисовать. Уилл слушает, правда, но он знает за секунду до, всë, что скажет Майк. — Это недоразумение. Я люблю Эл… Джейн. А ты мой лучший друг. Нам нужно это забыть, и как можно быстрее. Понимаешь? Для лучшего будущего. Он говорит сбивчиво и зажевывая буквы, как и всегда раньше, много лет назад, еще в детском саду. Уилл усмехается. — А твой член думает иначе. И смеётся. Смеется, пока Майк ужасается пустоте, которая улыбнулась ему в ответ. Уилла разбирает истерический хохот, который он с попеременным успехом подавляет. — Я понимаю твои чувства, — Майк пытается снова, — но я не гей. Это просто случайность, из-за жары наверное. — Ничего ты не понимаешь, — отрезает в ответ, холодно и грубо. — Да и мало ли что ты думаешь, твое тело говорит за тебя. Это все тебе еще аукнется, Майки. И отворачивается к окну. Остаток поездки проходит в тяжелом смятом молчании, пока Майк напряженно думает, как поудачнее скрыть синяк на шее, а Уилл злится на него, на Вселенную, на чертову Элевен «девочку-мечту», но больше всех на себя. За то, что поверил, за то, что повелся, за то, что отдал ему первый поцелуй, свое сердце и половину и так недолгой еще наполненной пиздецом жизни. На привале Джонатан хлопает его по спине, тяжело вздыхает и говорит как будто вникуда: всë пройдет; и это тоже. Уилл с подозрением косится на брата, но решает в кои-то веки не думать ни о чем. Не унизил и не дал подзатыльник? Ну и отлично. Всë пройдет, и это тоже. Уиллу хочется верить, и он мысленно начинает зашивать свою дыру, стягивая ее края красными нитями. Один. Без Майка.