Ловись, ведьма!

Если прижаться щекой к груди Калеба, можно услышать, как внутри него журчит и перетекает жизнь, а еще - любовь. Целая река любви! Прозрачная, розовая, между пряничных берегов. Филипп прижимается и, затаив дыхание, позволяет реке любви Калеба закрутить себя и увлечь в сон. Отмыть его от страха, прячущегося под кроватью, от одиночества, подглядывающего из-за неприкрытой ставни, согреть и утешить. Калеб что-то сонно бурчит, видимо, недоволен, что Филипп снова его разбудил, но не выпихивает с узкой кровати, а прижимает к себе, даже в полусне укутывая одеялом. Но еще укутывает и любовью. Ее горячие завихрения покалывают ладони и стискивают грудь, хотя руки Калеба обнимают не так и крепко. Можно и крепче. Филиппу все равно ничего кроме Калеба тут не любо: ни этот дурацкий дом, ни дурацкие люди. Пусть обнимает и не надо ничего другого. Когда Филиппу пять, он чувствует себя маленькой ракушкой под толщей любви. Абсолютное плещущееся счастье. Калеб немногим старше, но когда Филипп приходит к нему досыпать, сопит и возится, устраиваясь спереди, он, даже во сне понимает, какой брат еще маленький. Ужасно хочется не открывать глаз, брат теплый и быстро угоманивается, найдя свою удобную позу, так что Калеб снова разрешает ему остаться, обдумывая, что завтра с утра нужно будет объяснить Филиппу, что взрослые спят каждый в своей кровати, и иного не принято. Да, сейчас он уже не в состоянии соображать, но утром, полностью отдохнувший, придумает нужные слова. Точно. Калеб подбирает брата к себе поближе и утыкается носом в затылок. К утру Филипп сползет куда-то вниз, жесткие волосы растреплются в гнездо и он напускает слюней Калебу на живот. Он так смешно смущается, вытирая брата рукавом, пока отрицает свою вину, что и ругаться не получается. Речь о том, что взрослые спят раздельно, вылетает из головы сразу, как кричат петухи. Калеб понятия не имеет, что он – река. Калеб понятия не имеет, что Филипп не умеет плавать. --- Калеб рассматривает красное пятно на руке, зная, что проступит синяк. Маленькие пальчики брата выкручивали кожу, пока Калеб не обратил на него внимание. - Ай! Ну ты чего? Не видишь, я разговариваю! – голубые глаза Филиппа холодны, но соседка Петерсон смеется. Виттбейны - замечательные ребята. Младший ходит за братом, как хвостик, во всем ему помогает. Он застенчивый, но, смотрите-ка, какой ревнивый! Когда Филиппу семь, он не знает, что такое «ревнивый». Все с ним в порядке и в ощущаемой розовой реке, наполненной пузырьками, он может стоять в полный рост. А соседка ему не очень нравится, потому что слишком болтливая, постоянно мешается на пути, задает глупые вопросы, смотрит, смотрит. Что может быть хуже, чем когда на тебя смотрят?! Филипп провожает брата, возвращается и срывает все ее цветы, не зная, что младшие Петерсоны следят за ним. Драка завязывается такая, что детей растаскивают силой. Даже после выяснения причин взрослые мальчики получают большую часть наказания, а с дрожащим всхлипывающим Филиппом, хромающим в сторону дома, оставляют разбираться брату. - Не вылезу! Никогда не вылезу! Будешь приносить мне еду? Раскрасневшийся Калеб находит брата в его закутке. Говорить, что поступок плохой и так делать нельзя, смысла не имеет, в глазах Филиппа достаточно раскаяния, а еще там страх. Окружили, кричали, избили, конечно, он напуган. Сейчас уместнее не строгость, а сочувствие. Калеб втискивается в закуток тоже, пусть коленки упираются, и получается это с трудом. Филипп обиженно сопит ему в плечо, хотя ему нравится, что брат с ним так тесно. Ради этого стоило потерпеть трепку. - Ладно. Вылезу, - бубнит он. - И? - И извинюсь, - настроение Филиппа снова портится. Зачем извиняться перед этой…ведьмой?! Калеб улыбается сварливости в голосе брата, гладит его по голове и, поддавшись порыву, заваливает на прогретые солнцем доски пола и начинает щекотать. Филипп повизгивает от восторга, забыв свое горе. Он хохочет, когда Калеб покрывает поцелуями его щеки, лоб и нос, попадая уворачивающемуся брату в шею и плечи. Шее щекотнее всего, так что ей и достается больше всего поцелуев. Филипп запоминает, где ему приятно, и разочарован, когда брат отстраняется с улыбкой. Филипп замирает, ожидая объяснений, но Калеб уже на ногах. - Итак, - говорит он. – Вперед. Налаживать хорошие отношения с соседями! Особенно с теми, которые дают нам работу. – Калеб подмигивает. - Что мне сказать? – Филиппу плевать на соседку, но ради брата он готов помириться даже со священником. Филипп обдумывает это, да, с ним тоже. - Что тебе понравились ее цветы, - предлагает Калеб. - Мне соврать? Они мне вовсе не нравились. - Зато ей нравятся. Нравились. Она за ними ухаживает. Ухаживала! И ей будет приятно, если какой-нибудь замечательный молодой человек, будущий отважный охотник на ведьм, это отметит. Калеб улыбается от того, как светлеет лицо брата. Еще такой маленький, манипулировать им совсем не трудно. Он хороший мальчик, но у него непростой характер. Ему нужна не строгость, пастор Клауд ошибается, ему нужно помочь перерасти все его непростости. - Сходить с тобой? – предлагает Калеб. - Спасибо, тут я должен сам, - серьезно отвечает Филипп, и Калеб одобрительно кивает. Правда, поддавшись любопытству, все же крадется следом. - …отвести глаз от их великолепия. Я не подумал, сколько усилий и любви вы вложили в каждый из них. Наверное, поэтому ваши цветы самые красивые на нашей улице. Да, даже, если пройтись до конца следующей, и то… Услышав часть беседы, Калеб трет переносицу. «Ох, Фил, не перегибай». Но мамаше Петерсон явно приятно. Она грозит в окно наказанным сыновьям, а Филиппа гладит по голове и прощающе машет рукой. Калеб рад, что Филипп больше не шарахается от других, а границе между откровенной лестью и приятными словами от сердца он еще научится. Пастор Клауд поймет, что ошибался. То, как Филипп сейчас разговаривал, он про себя называет «ключ». Мальчик-ключ чувствует себя способным открыть любую дверь.