Не уходи безропотно во тьму...

1. Терцо пробуждался от глубокого тревожного сна. Ему снилась красная хохлатая птица, которая порхала над кладбищенскими крестами. Он почти мог вспомнить название этой птицы - кажется, красный кардинал. А потом были крысы, много крыс. Они текли под ногами живым морем, текли туда, откуда доносился птичий щебет. По мере того, как отходил эффект наркоза и к Терцо возвращалась сознание, странные образы отступали, и в какой-то момент он обнаружил себя лежащим на полу в темноте, со связанными за спиной руками. Последним, что он помнил, была комната в здании Министерства, где Сестра оставила его с братьями, пока они с Папой Нихилом решали какой-то важный вопрос. Трое мужчин играли в карты. Терцо отчаянно не везло: все время попадались не те масти, нечем было крыть. Он помнил, как вошла Сестра, чтобы сообщить им приятную новость: их следующий тур не за горами, и в нем будут участвовать все трое. Видимо, в этот момент один из гулей, что охранял их, получил условный сигнал. Этот гуль предал Папу, вероломно подкравшись со спины и впрыснув анестетик ему в шею. Терцо мгновенно потерял сознание, а очнулся уже здесь, на полу темного помещения, с обмотанным веревкой запястьями. Он мог только догадываться, чем тот вечер закончился для его братьев. Досталось ли им по такому же шприцу, или до этого их склонили к сотрудничеству? Пытались ли они сопротивляться или сами выступили в роли предателей, ни о чем не предупредив своего младшего брата? Он не знал. В замке скрипнул ключ, и дверь открылась, впуская в комнату свет из коридора вместе с фигурами четверых рослых мужчин. Щёлкнул выключатель. Комната осветилась тусклым светом потолочной лампы. Это было помещение средних размеров без окон, заставленное по стенам старой мебелью, офисными принадлежностями и спортивными снарядами. Ничего маломальски острого, обо что можно было бы перетереть веревки. У дальней стены примостилось накрытое крышкой ведро, намекавшее, что ему здесь сидеть не час и не два. - А вот и он, - сказал один из мужчин, пока другой запирал дверь на ключ. Папа тут же узнал Альфу (иначе именуемого Огнем), а вслед за ним Землю, Воду и Воздуха. Все четверо гулей были без масок, одетые в свою повседневную одежду. Он быстро поднялся на ноги, пытаясь угадать намерения вошедших мужчин и соображая, что ему делать дальше. Двое гулей тут же оказались у него за спиной, крепко ухватив за локти. Терцо рванулся из захвата, но не сумел справиться с двумя конвоирами. Ему осталось только стоять, подавшись вперёд и сверля взглядом лицо гуля напротив. Альфа встал перед ним, уперев руки в бока. - Сестра передает привет, - коротко сообщил он. И тут же врезал что есть силы Папе сбоку по скуле. Терцо всегда умел держать удар, но тут он попросту растерялся. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы опомниться и рывком вернуть голову на место. Тряхнув волосами, он отогнал упавшие на глаза пряди и взглянул гулю в глаза. Он знал, что мало кто способен выдержать его взгляд, когда он действительно зол, однако зрачки Альфы остались неподвижны. Глаза излучали твердость и холодную решимость. - Здравствуй, Папа. Прости, что не поздоровались сразу. Мы пришли, чтобы пообщаться с тобой чуть ближе, чем обычно. Обещаю, будет весело. - Огненный гуль склонил голову и изящно скользнул в сторону, уступая место стоявшему рядом Воздуху. Вот, значит, как решила поступить с ним Сестра. Сделать его игрушкой для ее любимых гулей. Воздух бил не больно, но обидно - все равно, что пощечину от женщины получить. Родная мать била Терцо и то сильней. Пару раз Воздух засадил ему кулаком в живот, отчего у Папы перехватило дыхание. Он согнулся пополам в руках гулей, хватая воздух ртом, но его тут же снова оттянули назад за волосы, заставляя выпрямиться. Чувствуя, что его насильно подставляют под удары, Терцо напрягся всем телом, чтобы защитить от ушибов внутренние органы. Но вместо этого Воздух принялся обрабатывать его верхнюю часть, видимо, вознамерившись наставить ему синяков на всю оставшуюся жизнь. Дальше его сменил Альфа. Этот основательно прошелся по Папиному лицу: его острые костяшки рассадили Терцо вторую скулу и губу, рассекли бровь. - Не налегай особо сильно, нам его еще сдавать в товарном виде, - заметил Воздух. - Ерунда. Грим все поправит. Голову Терцо мотало из стороны в сторону, и лишь когда его ненадолго оставляли в покое, он успевал сплюнуть кровью на пол или смерить обидчиков уничтожающим взглядом, чтобы тут же вновь получить затрещину. Его руки напряглись в инстинктивном желании вырваться из пут, отчего веревки больно врезались в кожу запястий, но он этого не замечал. - Все равно без грима он урод, каких поискать. Пара синяков не сделает погоды. Через некоторое время Альфа оторвался от работы, чтобы полюбоваться содеянным. Он поднял изможденное лицо Папы за подбородок, разглядывая кровоподтеки под глазами и губой. Терцо выкатил зрачок из-под опухшего века и выдавил из себя лишь три слова: - За что, Альфа? - За все хорошее, - усмехнулся гуль. Терцо не понимал этого. Не хотел понимать. Ему казалось, что он всегда относился к гулям уважительно, давая им свободу самовыражения, никогда ни к чему не принуждая. На концертах он вечно отступал в тень, когда звучало гитарное соло, или собирал все внимание публики на солирующем музыканте, жестами заставляя ее рукоплескать ему. Откуда же в них столько жестокости? Неужели Сестра умудрилась промыть им мозги? Что она им наплела, чтобы так настроить их против него? - Думал, что ты весь такой неприкосновенный? Что твоя публика или твой Грэмми защитят тебя? Думал, стоит повертеть задницей на сцене, и Духовенство тебя не тронет? Меня тошнит от тебя. - Уже закончил, Альфа? - выплюнул Терцо, глядя ему в глаза. - Только начал. Альфа отпустил его лицо, грубо дернув за подбородок в сторону. Голова Папы мотнулась и на секунду безвольно повисла, пока он собирался с силами. Когда он снова поднял ее, в его взгляде читалась тревога. - Где Омега? Почему его здесь нет? Что с моими братьями? Альфа не ответил ни на один из вопросов. Вместо этого скомандовал товарищам: “Сюда, на стол”. Терцо почувствовал, как его хватают сзади за воротник рубашки и толкают в спину. Он затравленно озирался, ища хоть какой-то путь к бегству, но дверь была заперта на ключ, а руки конвоиров держали его слишком крепко. Он не знал, стоит ли воспринимать отсутствие Омеги как хороший или плохой сигнал: он надеялся, что тот в безопасности и не испытывает особых проблем. “Только бы они ничего с ним не сделали”. Когда его водрузили грудью на офисную парту, грубо прижав лицом к столешнице, ему стало не до этих мыслей. Он понял, что последует дальше, и пытался унять предательскую дрожь в свесившихся с края ногах. Эти тюремные ритуалы. Эти обезьяньи способы доминирования. С руками, все ещё заломленными за спину, он прижался щекой к холодной поверхности. Он не понимал, как до такого могло дойти. Была только одна слабо успокаивающая мысль, которую он постоянно себе твердил: “Они не сделают ничего такого, что я не позволил бы им сделать со мной в других обстоятельствах”. Он почувствовал, как чьи-то руки обхватывают его под поясницей и расстегивают пряжку ремня и ширинку. Потом с него одним резким движением сдернули брюки. А затем нижнее белье. - Вы похожи на кучку дебильных школьников, дорвавшихся до власти, - почти выкрикнул Терцо, чувствуя, как в его голосе проскакивают панические нотки. - Нет, хуже. На обезьянью стаю. - Еще хуже, - Земля внезапно появился перед ним. - Мы как свора собак, которым бросили недообглоданную кость. - Он приподнял голову Терцо за волосы, заглядывая в лицо. Зрачки Папы почти закатились под веки, пока он сверлил гуля тяжелым взглядом. Окровавленные губы сжались в тонкую линию. Земля швырнул голову Терцо обратно на стол и отошел. Остальные сгрудились у Папы за спиной, отпуская смешки и короткие замечания. - Много уже там побывало? - Смотри, а дырочка-то неразработанная. - Терцо почувствовал, как кто-то раздвигает его ягодицы, и сдавленно зашипел. - Кто бы мог подумать. Было слышно, как гуль расстегивает ширинку и возится с резинкой на трусах. - Что ты там копаешься, Альфа? - громко проговорил Терцо, отыскивая у себя в голосе властные нотки, которые так хорошо проявлялись в нижней октаве. - У тебя же всегда так хорошо получалось нападать исподтишка, со спины. После этих слов он тут же схлопотал серию жестких шлепков по заднице, заставивших его злобно зашипеть. Папа прекрасно знал, что это именно Альфа подкрался тогда к нему, чтобы сделать предательский укол. Он понял это по каким-то малозаметным признакам: звуку шагов, шороху дыхания, прикосновению рук - он и сам в сущности не знал. - Что, хер не встает? Какой же ты после этого Альфа? В следующий момент грубый толчок в область заднего прохода вырвал из его груди сдавленный хрип. Он услышал, как гуль плюет на свои ладони и, потерев пальцами друг о друга, должно быть, проводит ими по своему члену. Крепко ухватив Папу за бедра, он резкими толчками начал проникать тому меж ягодиц. - Ч-ч-черт! - зашипел Терцо, выгибая спину и упираясь лбом в столешницу. Четверо сильных рук тут же прижали его плечи обратно к парте и продолжали так держать, пока Папа содрогался, пытаясь вырваться. Его анус взрывался болью, и ему пришлось до скрипа стиснуть зубы, чтобы не закричать. Поняв, что со связанными руками ему все равно никуда не деться, разве что ползти, как гусенице, его вскоре отпустили. Терцо подозревал, что ни один из гулей не является геем. Но он также понимал, что у происходящего безобразия нет никакой связи с однополой любовью. Это был акт доминирования, и в нужный момент их организмы реагировали на ситуацию крепкой эрекцией. Таковы были правила игры. Альфа уже двигался в нем в полную силу, твердый, как металлический штырь. Терцо тяжело дышал, уперев в столешницу лоб, по которому стекали крупные капли пота. Он не позволял ни одному стону сорваться с губ, лишь цедил горячее дыхание сквозь стиснутые зубы. Не переставая дрожать от напряжения, он скосил глаза вбок и заметил, что кто-то движется мимо него. Кажется, это был Воздух. Гуль оказался рядом с его головой и, не теряя времени, стал расстегивать ширинку. - Давайте повернем его поперек, - предложил он, как будто говорил о неживом предмете. Совместными усилиями гули слегка развернули туловище Папы, теперь его голова оказалась на краю стола. Воздух поднял его за волосы, как это раньше делал Земля, и Терцо встретился нос к носу с его стоящим колом членом. От интенсивных толчков сзади он почти врезался в него лицом. - Ну что, как лежится, сученыш? - ядовитым голосом вопросил Воздух. - Что-то ты стал неразговорчивый. Вроде, раньше любил поболтать. - Омега, пожалуйста, - лепетал тоненьким голоском Альфа, передразнивая Папины реплики на каком-то из концертов. - Ласкай меня, как ты ласкаешь свою гитару… - Открывай ротик, Папа, - бормотал Воздух, продолжая оттягивать голову Терцо за волосы. - Here's Johnny. Терцо глядел на него снизу вверх с вызовом, плотно сжав окровавленный рот. Затем он опустил взгляд и шевельнул губами, прошептав что-то невнятное. Воздух с любопытством склонился к его лицу, надеясь расслышать, что он там бормочет, и придвинул ушную раковину к его губам. - Я тебе хер откушу, идиот, - прорычал Терцо ему на ухо. Он поднял на Воздух взгляд, исполненный такой ненависти, что гуль мгновенно отпрянул. Он отошел, встревоженно косясь на Папу, заправляя свое сокровище обратно в штаны. - Парни, я, пожалуй, воздержусь. Альфа, судя по учащенному дыханию, был уже близок к своему финишу. Вскоре он извлек свой член на свет божий и принялся надрачивать его рукой, кончая с серией коротких стонов. Теплый эякулят брызнул Папе на поясницу, и тот на несколько секунд сник на столе, позволяя себе ненадолго расслабиться. Следующим на очереди был Вода. Он пристроился сзади Папы, широко расставив ноги, и вошел внутрь серией стремительных толчков. - Ох, какой тугой, - простонал он. - Альфа, ты оставил мне его практически нетронутым. Хотя движения Воды были более размеренными, Терцо все равно захрипел от боли, мучаясь от давления члена, движущегося по его израненным стенкам. Он уже давно разодрал себе ногтями ладони, выкручивая кулаки и пытаясь освободиться от пут. Веревки взрезали ему кожу на запястьях и теперь постепенно промокали от крови. Он мог думать только о том, чтобы это все скорее закончилось. *** Кто-то снова оттянул его голову за волосы. Терцо разлепил тяжелые от усталости веки и взглянул наверх сквозь мокрые от пота пряди волос: перед ним маячило лицо Воздуха, который с любопытством его разглядывал. Лицо уплыло вверх, а его место занял напряженный от возбуждения член. - Ну давай же. Он ткнулся головкой в стиснутые зубы, поводил ей по внутренней поверхности губ и снова ткнулся. Он вел себя так, словно мягкая плоть могла шепнуть зубам “сезам, откройся”, и те распахнулись бы в принимающем жесте. Воздух попытался рукой оттянуть вниз Папину челюсть, но это были нелепые потуги. Когда Земля (а это был уже он) в очередной раз навалился на него сзади, Терцо подался вперед, разжимая зубы. Член Воздуха почти зашел в его рот, и в следующем отстраняющемся движении Терцо яростно клацнул зубами, едва не чиркнув резцами по головке. - Ты что?! - испуганно вскрикнул гуль, рывком отшатываясь от Терцо. Больше Воздух не решался подходить к Папе спереди. Он занял свою очередь, как прилежный мальчик, и когда Земля через десять минут сдал свой пост, Воздух принял его. Он наконец-то получил возможность пристроить свое достоинство, причем так, чтобы ему ничего не угрожало. Папа к тому времени уже лежал на столе ничком, не сопротивляясь, отвернув лицо туда, где, как ему казалось, никто не видел его выражения, только его тело ритмично сотрясалось под толчками. Воздух кончил, вгоняя член по самое основание в Папино нутро, с силой стиснув его ягодицы. Затем он отстранился и, отерев кончик члена о бедро Терцо, натянул белье и штаны. Вечеринка подходила к концу. Гули переговаривались, временами слышались взрывы хохота. Терцо продолжал лежать на столе неподвижно. Кто-то из гулей подошел к нему, чтобы прощупать пульс на шее. Живой и, вероятно, даже в сознании. - Да все с ним нормально, - уверил Альфа. - Давай, дружок, не скучай без нас. Завтра снова придем. Они выключили свет и заперли за собой дверь. В темноте Терцо медленно сполз со стола, приземляясь на колени, и остался так стоять, свесив на грудь растрепанную голову. Сестра могла бы собой гордиться. 2. Когда четверо гулей вошли в комнату на следующий день, от них тянуло алкоголем. Они нашли Терцо прислонившимся к стене в одном из свободных углов. Со вчерашнего вечера он умудрился натянуть штаны, хотя ему было не дотянуться до ширинки и застёжки ремня. Терцо тяжело перевалился на колени, собираясь встать, но двое мужчин опередили его, подхватив под локти и рывком поднимая на ноги. Взгляд Папы из-под сдвинутых бровей был таким же недобрым, как и всегда, и множественные кровоподтеки и ссадины на лице отнюдь не делали его смиреннее. - Как Папа я приказываю вам сейчас же развязать мне руки, - заявил он приказным тоном. Он не то что бы ожидал мгновенного эффекта от своих слов, но не мог не воспользоваться возможностью заявить о своих притязаниях на свободу. Гули в ответ на это лишь обменялись насмешливыми взглядами. - Ты уже не Папа, - усмехнулся Альфа. - А мы сегодня не с пустыми руками, а с подарком. - С этими словами он раскрыл ладонь, в который лежала баночка вазелиновой смазки. Терцо лишь сощурился на это, показывая, что принесённый лубрикант не произвел на него впечатления. - Ладно, кладите его на стол, - скомандовал Альфа. - Пора начинать. Терцо неистово задергался в руках конвоиров, так что гулями пришлось изо всех сил толкнуть его к столу, на котором он был распростёрт вчера. И все повторилось: его поставили раком, уложив грудью на стол, прижали за плечи, сдернули с ног одежду. Пока другие гули весело переговаривались, Альфа гремел пряжкой своего ремня. Он будто нарочно долго с ней возился, понимая, как тяжело даётся Терцо каждая секунда ожидания. Зашуршал презерватив. Затем, вскрыв баночку из-под лубриканта, Альфа несколько раз макнул туда палец, удовлетворившись содержимым, вымазал конец члена в смазке и принялся водить им между Папиными ягодицами. Пока он прицеливался, ища точку входа, Терцо тяжело и напряженно дышал, не в силах унять дрожь во всем теле, не желая знать, что случится через секунду. - Как видишь, мы заботимся о тебе. Вскоре Альфа навалился на него, на выдохе проталкиваясь внутрь. Терцо протестующе зарычал, извиваясь и брыкаясь на столе, так что двоим гулям вновь пришлось схватить и вжать его в опору. Несмотря на смазку, все еще не зажившие раны отзывались такой жгучей болью, что весь вчерашний день показался Папе лёгкой разминкой. Он уговаривал себя молчать, но сдавленные стоны вырывались у него невольно, вместе с жестокими толчками, сотрясавшими его тело. Он понятия не имел, сколько еще таких дней он сможет выдержать, пока боль и усталость не сделают свое дело. Гули тем временем продолжали отпускать легкомысленные замечания, словно все еще были на коктейльной вечеринке. - Если меня спросят, я скажу, что он спровоцировал меня своим вызывающим поведением на сцене. - Это будет виктимблейминг. - Ну, это была явная провокация. - “Топни, Омега”, - тоненьким голосом. - Он ведь и про тебя что-то говорил. - Но по заднице не шлепал. - Take me in turns internally… - напевал Альфа сбивающимся от движений голосом. - Forever yours nocturnal me… - Сегодня он действовал более изощренно, то ускоряя, то замедляя темп, дразня и распаляя себя. Он явно намеревался получить максимум удовольствия, а заодно и доставить Папе максимум неудобств, оттягивая момент своей разрядки. Содрогаясь, Терцо чувствовал, как злые слезы катятся у него по щекам, затекая в рот. Эта соль на зубах снова и снова возвращала его к реальности, не давая погрузиться в спасительное беспамятство. Когда спустя четверть часа второй гуль принялся за него, Терцо удалось найти и закусить зубами ткань рубашки у себя на плече. Это было отвратительное ощущение - вкус сухой ткани, ее резкое поскрипывание на клыках, но Терцо просто необходимо было что-то кусать, и рубашка с грехом пополам сыграла роль кляпа. Давясь стонами, которые он пытался удержать внутри, просто чтобы не доставлять насильникам удовольствия, он цеплялся мыслями за прошлое, пытаясь напомнить себе, кто он такой. В сущности, эта ситуация ничего для него не меняла. Он всегда старался казаться хуже, чем он был на самом деле. С самого рождения, еще в родной семье, когда он знать не знал ни братьев, ни отца, ни Сестры Император, ему внушали чувство собственной порочности и испорченности. Он вел себя вызывающе и эксцентрично, чтобы сильнее позлить мать. Весь мир твердил ему, что он родился от первородного греха, что он плох от рождения, и ему было необходимо доказать всем вокруг, что он еще хуже. Не подросток, а настоящее бедствие, трикстер, черт из табакерки. Первородный грех стал флагом, похоть - поводом гордиться. Поэтому, едва достигнув возраста согласия, он перепробовал на себе все возможные сексуальные практики. Ему хотелось плюнуть гулям в глаза за то, что они думали, что спускают его с небес на землю, что прямо сейчас ломают его. Он всегда был там. На самом дне. Боль и унижение не были тем, что могло сломать Папу Эмеритуса. Как ни странно, после второго гуля (это был Земля) музыканты стали закругляться. Терцо с надеждой подумал, что, возможно, у кого-то из этих ребят ещё остались крохи совести, или хотя бы жалости. Гули собирались, приводя себя в порядок. Альфа швырнул полупустую банку со смазкой на пол, и ее содержимое растеклась по покрытию. Бывший все это время заводилой, он подошёл, чтобы в последний раз шлепнуть Папу по заднице. - Не волнуйся, мы никому не расскажем. А ты молодец, хорошо держался. Я бы на твоем месте уже глотку сорвал. Извини, если мы тебя немного попортили. Ну да тебе уже все равно не помочь. - С этими словами он развернулся на носках, и все четверо направились к выходу. *** Вода подождал, пока все остальные гули выйдут за дверь, и прикрыл ее с тихим щелчком. Ему было необходимо задержаться на некоторое время. Он обернулся. У Папы был жалкий вид. Он оставался лежать на столе, тяжело дыша, свесив ноги, измазанные в запекшейся и свежей крови и чужой сперме. Черные волосы растрепаны, лицо в ссадинах и разводах от пота. Добротно они над ним поработали. Пока Вода двигался вокруг него по сужающейся траектории, Терцо следил за ним прищуренными от боли глазами. Интересно, кого он сейчас видит в нем? Ещё одного подонка, пришедшего его истязать? Насмотревшись вдоволь, Вода склонился к его изголовью и уже в который раз за эти дни приподнял его лицо за волосы. - Какая же ты всё-таки шлюха, - произнес он наконец, разглядывая Папу. Взгляд Терцо налился свинцовой тяжестью. Когда он заговорил, его голос был хриплым и сдавленным, словно что-то его душило. - Вы правда решили, что на меня можно воздействовать вот так? Через сексуальное унижение? На меня? Серьезно? - Да, да, я понимаю, - протянул Вода. - Ты же Жиголо Армагеддона номер два. Что ж, вот еще одна монетка в твою свинячью копилку. Тебе довелось поучаствовать в гомосексуальной оргии. Если, конечно, с тобой раньше этого не случалось. Вода сам не был уверен, что произошедшее можно назвать такими словами. Он провел большим пальцем по щеке Терцо, словно пытаясь смахнуть уже высохшую слезу. Потом не удержался и скользнул пальцем по окровавленным губам, на что Папа ощерился. Вода осторожно опустил его голову на стол. - Отвечая на твои вопросы. Твои братья мертвы. А Омега жив, но очень далеко. Вода выдержал почтительную паузу, чтобы позволить Папе переварить услышанное. Потом он подхватил его под поясницу, переворачивая с живота на спину. Убедившись, что Папа не свалится с края стола, лежит ровно и не рыпается, гуль склонился над ним. Теперь двое мужчин наконец оказались лицом к лицу. - Эти парни - грубияны, но поверь, они выражают свою любовь, как могут. Ты хоть удовольствие получаешь? - поинтересовался гуль. Папа ничего на это не ответил, и Вода продолжил: - Но я немного из другого теста. Знаешь, как долго мне хотелось остаться с тобой наедине? Чтобы сделать вот это. - Он скользнул взглядом вдоль Папиного торса, подбираясь пальцами к пуговицам на воротнике. - Вся эта мешковатая одежда, которую ты носишь на выступлениях и которую называешь облачением. В ней столько лишних слоев. Все эти движения, которые ты делаешь... Как будто просишь, чтобы тебя трахнули... - Его пальцы принялись расстёгивать одну пуговицу за другой. Он справился быстро, раздвигая края Папиной рубашки, открывая смуглую кожу, испещренную ритуальными татуировками. - Ничего себе! - выдохнул Вода, окидывая взглядом настоящую алхимическую карту, покрывающую Папины грудь и живот. Терцо скривил губы и отвернулся, отводя взгляд. - В чем дело, шлюшка? Тебе вдруг стало неловко? - издевательски произнес Вода, беря Папу за подбородок и с силой разворачивая к себе. Их взгляды снова встретились, позволяя гулю внимательно изучать Папино лицо. - Мне нравится эта животная ярость в твоих глазах, - наконец произнес он. Его взгляд опустился ниже, скользнул по жилистой шее, задержавшись на дернувшемся от судорожного глотка кадыке. Потом он снова переключился вниманием на Папин корпус. Из-за подложенных под спину рук его грудь слегка выгибалась, словно подставляясь под прикосновения. Осторожно Вода притронулся подушечками пальцев к черной пентаграмме на груди, отчего Терцо вздрогнул, словно ожидая нового приступа боли. Здесь были все богохульные символы, какие только можно себе вообразить. Пентакль со вписанной в него головой Бафомета, восхитительно детализированной. Символы пяти элементов на концах лучей (Вода позволил себе провести большим пальцем по своему символу перевернутого треугольника, приютившемуся возле соска). Дьявольские имена вились по контуру пентакля, выписанные строгим убористым почерком. Три нечестивые демонические короны, бесчисленные алхимические символы и сигилы, основанные на енохианских призывах, заполняли оставшееся пространство. Драконы с отверстыми пастями вились по бокам. Столько черной, проклятой магии было сконцентрировано на одном теле. Вода обводил пальцами каждую чёрточку, каждый контур. - Мне нравится, как ты дрожишь под моими руками. Продолжай в том же духе. Папа испустил тяжёлый вздох, когда Вода полурасслабленной, как у пианиста, рукой скользнул по его животу, заставив мышцы спазматически дрогнуть. Это было как дуновение ветра, щекочущее его нервные окончания. Затем самыми кончиками ногтей гуль провел по его ребрам. Терцо передёрнулся и резко втянул воздух сквозь сжатые зубы. - Тебе нравится, Папа? Приятно, когда я так прикасаюсь? Видя, как плоть мужчины отвечает на его прикосновения, Вода склонился над лицом Терцо, который старательно избегал встречаться с ним взглядом. - Я просто хочу справедливости для твоего тела. - Вода притянул к себе мужчину за подбородок, и их губы соприкоснулись. В первый момент Терцо продолжал стискивать зубы, сопротивляясь внезапной атаке. Но вскоре, неожиданно для Воды, он расслабил челюсти, впуская его язык. Папа подался к нему, упиваясь поцелуем, растворяясь в нем. Вода целовал его нежно, чувственно, словно пытаясь вознаградить за все перенесенные страдания, лаская его рот губами, опаляя страстным дыханием. Потом вдруг что-то ужалило его за язык, его середину пронзила острая боль. Вода отпрянул, чувствуя, как рот медленно наполняется металлическим сладко-соленым привкусом. Терцо укусил его. - Проклятье, Папа! - выкрикнул он, судорожно сплевывая кровавую слюну. Он прижал дрожащую ладонь ко рту, в котором пульсировала ноющая боль, и метнул яростный взгляд на Терцо. - Черт тебя побери! Папа смотрел на него с нескрываемой злобой. Его рот кривился в сардонической ухмылке, алая кровь застыла на кончиках резцов. Он не улыбался, нет - это было больше похоже на демонический оскал, полный ярости и злорадства. Вода отступил к двери, переполненный страхом и отвращением. Ему показалось в тот момент, что эта маска демона, эти перекошенные от сатанинской злобы черты и были настоящим лицом Папы. Вода дал себе несколько секунд, чтобы успокоиться, и затем сделал то, зачем, в общем-то, и приходил. - Завтра вечером тебя казнят, - сказал он. - Будет нелегко. Готовься. *** С утра Терцо принесли два больших таза с водой, развязали руки и оставили одного на час. Также ему выдали два махровых полотенца и чистое нижнее белье. С облегчением разминая онемевшие кисти и плечи, Терцо принялся за дело. Одним полотенцем, смоченным водой, он оттер кровь с лица и рук, вычистил грязь из-под ногтей, а также уделил много внимания чреслам и бедрам. Прохладная вода была тем, в чем он так нуждался, чтобы облегчить непрекращающуюся боль. Во втором тазу он сполоснулся начисто, смыв пот с верхней части тела, еще раз омыв лицо и руки и вытершись вторым полотенцем. Смоченными руками он кое-как загладил назад растрепавшиеся волосы. Провел большими пальцами по бровям, чтобы уложить волосок к волоску. Одевшись, он пожалел, что ему не принесли новую рубашку, ибо эта вся промокла от пота. Снова скрипнула дверь, и вошли две Сестры Греха, уставившись глазами в пол. Они забрали все вещи, а вслед за ними появился гример. Терцо видел его раньше, хотя конкретно этот человек гримировал его очень редко. В одной руке он нес чемоданчик с гримировальными принадлежностями, а в другой - что вызвало у Терцо усталый прилив радости - покрытый полиэтиленовым чехлом черно-белый костюм “Dead Astaire”. Прежде чем наложить основу, гример обработал порезы и ссадины, залепив некоторые из них маленькими пластырями. Он не задавал вопросов, только сосредоточенно вырисовывал кистью графичные контуры на коже своего подопечного. Терцо глядел в зеркало, с удовлетворением наблюдая, как скрываются под краской следы побоев и его лицо постепенно приобретает черты того, кем ему суждено было быть: грозной и величественной маски смерти. Когда все было закончено, он еще раз придирчиво осмотрел работу и кивком поблагодарил мастера. Гример собрал свои вещи и ушел, не проронив ни слова. Терцо сбросил старую одежду, словно старую кожу, и облачился в белый жилет и черный шелковый камзол. Он заметил, что кто-то пытался оторвать вышитый на груди силуэт перевернутого креста, но смог лишь слегка взъерошить нитки. Символ его веры остался на месте, непосредственно рядом с сердцем. Потом был сытный ужин, состоявший из молодого картофеля и жареного бифштекса, приправленного специями. Из напитков была только вода. В бифштексе он не нашел ни записки, ни капсулы с цианистым калием от тайного доброжелателя. Ел стоя, с внезапно нахлынувшим аппетитом, понимая, что это его последняя трапеза, хоть и старался не налегать слишком сильно, соблюдая все положенные церемонии. Нож в правой руке, вилка в левой, салфетка за воротником, чтобы не запачкать любимый костюм. Все, как и полагается у приличных людей. На него снизошло какое-то просветленное спокойствие, хрупкий баланс которого он не хотел нарушить. Поэтому, когда в комнату вошел молодой священник и неуверенно предложил исповедаться, он, не споря, опустился на колени. Это не было актом самоуничижения, напротив, жестом преклонения перед чем-то, что невозможно было постичь. - Вы хотели бы исповедаться перед христианским Богом или Темным Лордом подземного мира? В этот момент Терцо чуть не прыснул от смеха. Он в полной мере постиг иронию Сестры, которая общалась с ним через посредников. Их достойный матриарх предполагал, что тяготы последних дней могли подтолкнуть Папу к обращению в христианскую веру. Он с любопытством посмотрел на священника. - А ты знаешь, как исповедовать сатаниста? - Я думаю, что исповедь одинакова для всех, но в первом случае мы прочитаем стандартную молитву. - Священник крепче стиснул в руках маленький томик христианского молитвенника. - К дьяволу стандартные молитвы. Я скажу своими словами, - произнес Терцо и сосредоточился, напрягая память. У него в голове крутились строки какого-то давно умершего поэта, так хорошо подходившие к этой ситуации, и он хотел быть уверен, что вспомнит их полностью. Затем он начал: - Не уходи безропотно во тьму, Будь яростней пред ночью всех ночей, Не дай погаснуть свету своему! Хоть мудрый знает – не осилишь тьму, Во мгле словами не зажжешь лучей – Не уходи безропотно во тьму, Хоть добрый видит: не сберечь ему Живую зелень юности своей, Не дай погаснуть свету своему. Папа остановился, чтобы перевести дыхание и облизать сухие губы. - А ты, хватавший солнце налету, Воспевший свет, узнай к закату дней, Что не уйдешь безропотно во тьму! Суровый видит: смерть идет к нему Метеоритным отсветом огней, Не дай погаснуть свету своему! Отец, с высот проклятий и скорбей… На этом моменте у него перехватило дыхание. Он сделал паузу, собираясь с силами. По сути, у него было два отца: один - Папа Нихил, почетный патриарх и бесполезный старик, который не приложил ни единого усилия, чтобы быть опорой для своего сына. Где теперь Папа Нихил? Не с его ли молчаливого согласия убили двоих его детей и замучили третьего? Другим отцом был Люцифер, повелитель ада, величайший из бунтарей. Терцо знал, что этот отец никогда в жизни не покидал его, и теперь силился найти его внутри себя. - …Благослови всей яростью твоей – Не уходи безропотно во тьму! Не дай погаснуть свету своему! Терцо поднял взгляд на молодого священника, и должно быть, в этом взгляде полыхнуло пламя, потому что юноша отпрянул, словно обожженный. - Это было непохоже на исповедальную молитву, сын мой… Терцо во второй раз чуть не рассмеялся. Все логично. Парень не узнает его, не в курсе, что он Папа. Должно быть он приглашен из какого-то другого прихода. - Это и есть молитва, идиот. Всё, что покидает мой рот, для тебя должно звучать как молитва. - Твой бог простил тебя. Иди с миром… И юноша поспешил ретироваться. Под вечер в комнату зашли двое мужчин в штатской одежде. Терцо нехотя позволил снова связать себе руки. На этот раз они более основательно обмотали восьмерками запястья, накинув под конец несколько мотков между руками. Терцо сжал и разжал ладони, проверяя их функционирование. Путы врезались в свежие раны на запястьях, но он подумал, что это было уже не важно. Веревки были накручены так, что высвободиться не было никакой возможности. Поддерживая под локти, его вывели в коридор. Расправив плечи, Терцо втянул в легкие свежий воздух, радуясь, что покинул тесное душное помещение. Они спустились на лифте на несколько этажей вниз и оказались на подземном уровне. Ритуальный зал был заполнен людьми. Они стояли рядами справа и слева, надвинув на глаза капюшоны. В воздухе плыл запах сандала и ладана. По толпе пробежал шепоток, когда Терцо появился в дверях. Он проходил мимо рядов служителей, гордо подняв голову, стараясь придать обычную лёгкость своей походке. Никому из этих людей не следовало знать, какой болью давался ему каждый шаг. Он не должен был выглядеть как человек, которого в течение двух дней насиловало четверо мужчин. Его довели до центра зала и оставили там. Ему показалось, что он видит под некоторыми капюшонами металлические маски гулей. Должно быть, все четверо экзекуторов были тут. Кроме Омеги. Папа горько усмехнулся. Сестра прекрасно поработала, чтобы избавиться от всех, кто мог так или иначе встать на сторону Папы. Все, кому он был небезразличен, были или изгнаны за пределы Отроготии, или мертвы. Омега единственный не продался, остался верен Терцо. Поэтому теперь он был далеко. Впереди перед Папой возвышалась трибуна. Она пока пустовала. Справа от нее стоял Папа Нихил в полном облачении - его номинальный отец, бесполезный и дряхлый старик. Левее стоял среднего возраста мужчина в узких штанах и фраке с длинными фалдами. На груди у него был вышит такой же крест, как и на камзоле Терцо. Кардинал. Вот этот и будет его наследником? Этот клоун на лягушачьих ножках? Это жалкое ручное животное Духовенства? Да… После воцарения нового лидера многое в Церкви изменится. А ведь сколько всего Терцо собирался сделать, когда власть оказалась бы полностью в его руках… Сколько реформ планировал провести. Теперь все эти надежды умрут вместе с ним. Он давно вынашивал планы захвата власти. Это его в конечном итоге и погубило. За Сестрой стояла вся мощь Духовенства, за Папой же только его харизма религиозного лидера, его репутация музыканта да горстка приближенных, которые под конец повернулись против него. И как ни пытался он быть всегда на шаг впереди Сестры, она все равно каждый раз спускала его с небес на землю, беря вверх наглостью и стремительным напором. Она открывала рот, он произносил за нее слова, грубо оттесняя от трибуны, она же натравливала на него своих псов, и пока он разбирался с последствиями, делала все, что хотела. В руках кардинала блеснуло длинное широкое лезвие. Вот, значит, как? Старое-доброе кровопускание? Ты же не убийца, кардинал. Ты волк, ты крыса, но ты не тот, кто пойдет к престолу по окровавленным телам своих предшественников. Тебе не править. Терцо нетерпеливо переступил с ноги на ногу. У него оставалось всего несколько минут, чтобы окинуть взглядом всю свою жизнь. “Будет нелегко”. А когда было легко? Когда наваливалась всем двором толпа итальянских детишек, не давая продохнуть? Когда выводили на коже ритуальные татуировки, лежащему на алтаре, час за часом? Когда били, как боксёрскую грушу, и насиловали по очереди, не позволяя даже пошевелиться? И все же, как сказал другой мертвый поэт: “Что значит вечное проклятие для того, кто за одну секунду познал всю бесконечность наслаждения?” Он помнил, как стоял в свете софитов, раскинув руки, окидывая взглядом ликующую толпу. В этом была для него вся бесконечность наслаждения, и эта память навечно останется с ним. Все остальное не имеет значения. Ударил ритуальный колокол. Толпа подобралась. Сверкнул нож в руках кардинала. Сестра вышла на трибуну. Даже издалека Терцо видел, как она сверлит его испытующим взглядом. Она не найдет у него на лице ни тени слабости, даже если очень постарается. Папа выпрямился перед трибуной, широко расставив ноги, и постарался вложить в прямой взгляд всю несокрушимость своих намерений. Давай, молокосос! Подходи со своим пугачом! Сегодня ты узнаешь, что такое люциферианская непокорность!