Мой дорогой отец...

Дом Моцартов известен каждому в Зальцбурге. Так говорит Вольфганг, и Сальери всегда принимал это за маленькое бахвальство. Теперь ему немного стыдно, что он думал так дурно о своем друге. Действительно, первый же встреченный прохожий указывает ему нужную улицу. О жизни вице-капельмейстера Леопольда Моцарта Сальери знает немногое. Судьба улыбалась тому какое-то время, теперь же он узник своего прихода, должности и своего покровителя — Иеронимо Коллоредо, архиепископа зальцбургского. Некоторое время назад Леопольд овдовел и живет с дочерью Анной, сестрой Вольфганга, и штатом прислуги в собственном четырехэтажном доме. Этот красивый дом, выкрашенный желтым, на фоне вечно серого неба кажется в переулке будто попавшим в солнечный луч. Над Зальцбургом нависли тучи. Сальери не успевает даже отрекомендоваться — слуга проводит его в верхние комнаты, к миловидной девице. Внимательные умные глаза и быстрые движения её неуловимо напоминают Вольфганга. — Меня зовут Антонио Сальери. Я из Вены, — начинает он. Ее лицо встревоженно бледнеет. — Что с Вольфгангом? — сразу спрашивает она. — Не бойтесь сказать мне. Я сильная. Я должна подготовить папу. — Что вы. С ним все хорошо, фройляйн Анна, — говорит Сальери. — Упаси меня господь быть горевестником. Я лишь хотел бы поговорить с вашим отцом. Приватно. Она смотрит на него долгим внимательным взглядом, и он выдерживает это, ради Вольфганга он не должен взволновать ее. — Хорошо, — говорит она наконец. — Он вернется в течение часа. Я распоряжусь подать вам чаю или кофе. — Кажется, это ни к чему, — возражает Сальери, услышав снизу шум. Она мгновение смотрит вопросительно, затем ее слуха тоже достигают голоса. — Действительно. Вот и он. Ее отец появляется в комнатах мгновение спустя, будто персонаж оперной сцены. Это статный старик с холодным, будто высеченным из грубого камня, лицом и прямой спиной. Проходя в комнаты, он едва заметно хромает. Кивнув дочери, он устремляет тяжелый вопросительный взгляд на Сальери. Тот называет себя. Герр Моцарт предлагает ему пройти в кабинет и просит дочь, чтобы их не беспокоили. Кабинет — простая и скромная комната, полутёмная, невзирая на два больших окна — их почти полностью закрывают тяжелые портьеры. Сальери, невольно бросает взгляд на портреты над камином. В миловидной девушке-подростке угадывается фройляйн Анна. В пухлощеком младенце едва можно узнать Вольфганга — теперь он худ, как щепка, лишь выражение глаз осталось таким же удивленно-доверчивым. — Так чем я могу вам помочь? — звучно спрашивает вице-капельмейстер, когда все формальности соблюдены. Он безукоризненно вежлив, но Сальери чувствует, что тот намерен поскорее закончить разговор. Поэтому не церемонится и сам. — Вы нужны вашему сыну, — говорит он. — Не настолько, чтобы вы приехали сюда из Вены. — Вы полагаете? Он зовет вас каждую ночь. Лицо старика каменеет прежде, чем Сальери успевает понять, что именно только что произнес. — Кто вы? — говорит Леопольд Моцарт, и в голосе его слышится лёд. — Я назвался. — Кто вы ему? Сальери делает вдох прежде, чем ответить. — Близкий друг. — Даже настолько близкий? Словно самые стены кабинета промерзают. Сальери смотрит в немигающие тёмные глаза и видит в них то, что меньше всего ожидал бы увидеть — жалящую, жгучую ревность. Какого свойства эта ревность, он еще не успевает толком понять, как уже слышит собственный голос, говорящий с дерзновенным спокойствием: — Настолько, насколько могли бы быть вы. Поедем. Вы нужны ему, герр Моцарт. — Мой ответ нет. Сальери, как ни странно, испытывает облегчение. Лишь какое-то внутреннее упрямство заставляет его по-прежнему лезть на рожон, когда он предлагает: — Пройдемся? И Леопольд, как ни странно, соглашается. Будто у Сальери есть над ним какая-то тайная власть. Они идут по Зальцбургу, двое людей, которые желали бы никогда не знать друг друга. Эти мысли посещают Сальери лишь поначалу, затем он увлекается мыслью о том, что здесь рос Вольфганг. Что по этим мостовым ступала его быстрая ножка (как Сальери хотел бы целовать его ножки сейчас!). Что в этих арках звучал его беспечный смех (как Сальери хотел бы сейчас чувствовать губами его губы!). Что в комнатах этих домов впервые плакала его скрипка и пробуждался под пальцами клавир (как Сальери скучает все эти дни в дороге без его музыки!). Он размышляет, что всякий раз Вольфганг возвращался именно сюда — потому что здесь был его дом. Что и теперь его сердце по-прежнему здесь, хотя он уже несколько лет живет в Вене. Начинает накрапывать дождь. Леопольд предлагает укрыться в соборе. Скоро служба, во время которой будет звучать его музыка. Может быть, господин капельмейстер не откажется послушать? Сальери, разумеется, соглашается. Они входят под своды храма. Сальери опускается на первую попавшуюся скамейку, и Леопольд, помедлив, устраивается рядом. — Вы, должно быть, любите сидеть не здесь? — замечает Сальери негромко. Леопольд лишь неопределенно качает головой. Они слушают музыку, и Сальери слышит, что и музыка Леопольда скована неволей. После службы небо почти очищается — солнца все еще нет, но дождь перестал, и кое-где в серых прорехах видно небо, его синяя глубина. Они молча возвращаются обратно той же дорогой, какой шли в церковь — часть пути нужно подниматься в гору, и это требует теперь еще большего усилия. — У меня есть обязанности. И долг перед дочерью, — произносит Леопольд, когда они подходят к его дому. — Что насчет долга перед сыном? — возражает Сальери. Леопольд будто не слышит вопроса. — Когда вы уезжаете? — спрашивает он. — Нынче вечером, после заката. — Жаль. Я хотел бы пригласить вас к нам на ужин, но мы садимся в шесть. — Мне тоже жаль. Передайте мои самые теплые приветы фройляйн Анне. Они раскланиваются. Сальери обедает в маленьком трактирчике при гостинице, где оставил вещи. Он чувствует себя одновременно впечатленным и разбитым. Он видел лицо Леопольда, когда в церкви отдал ему ту записку. Должно быть, Вольфганг начинал письмо и не кончил. Там всего несколько слов: «Мой дорогой отец, мне так больно». Сальери нашел его когда-то среди остальных бумаг. Конечно, Вольфганг не собирался отправлять его. В письмах, которые Вольфганг регулярно отсылает в Зальцбург, нет места слабости. Его слабость прорывается лишь в бессознательном состоянии, ночами, когда он беспокойно мечется на простынях. Тогда лоб его покрывает испарина, щеки делаются мокры от слез и, не просыпаясь, он зовет отца, пока разбуженный Сальери не заключит его в объятия, успокаивая поглаживаниями и ласковыми глупостями. Наутро Вольфганг ничего этого не помнит. Он всегда неизменно уверяет, что спал крепко и без сновидений. Если бы не его заострившиеся в последнее время скулы и лихорадочный взгляд в минуты, когда он глубоко задумается, можно было бы никогда не узнать, что на душе у него лежит давний тяжелый камень. — Что за ссора у тебя вышла с отцом? — прямо спросил его как-то Сальери после очередной беспокойной ночи. — Не нужно пугаться, — добавил он. — Я не требую исповеди. Я только вижу, как тебе тяжело, и хочу помочь. Представь, что я — это он. Говори мне то, что сказал бы ему. — Глупая игра, — надулся Вольфганг, но по его быстрому взгляду исподлобья Сальери понял, что близок к цели. — Сядь, Вольфганг, — велел он, указывая на диван возле себя, и добавил в голос твердости: — Сядь — и говори. Сейчас я — твой отец. Что ты хочешь мне сказать? — Если бы я мог так открыто говорить с ним, как с тобой, Антонио! — воскликнул Вольфганг. — Тогда я бы уж конечно сказал ему… Сказал бы… — он запнулся, и Сальери подбадривающе кивнул и взял его за руки. — Я сказал бы ему: мой дорогой отец… — продолжал Вольфганг с заметным усилием: — Мне было больно. Я чувствовал себя преданным, покинутым в тот год. Я видел, как ты отдаляешься от меня и Наннерль, не желая разделить с нами свою скорбь… Я знаю, что ты… сердился… Ты считал меня… виноватым во всём! Он вдруг всхлипнул и прижал ладони ко рту. Сальери привлек его к себе, позволяя обмякнуть в своих объятиях. Он не мог сделать в тот момент ничего больше для Вольфганга, ведь тот хотел говорить с отцом, а не с ним. — Моих душевных сил, — выдохнул Вольфганг, сотрясаясь от рыданий, — хватило лишь на то, чтобы уехать. Я думал, здесь, вдали, это не будет ощущаться так больно. Думал, всё исчезнет под натиском новых впечатлений. Но это не вышло… ни в прошлый раз… ни теперь. Он все еще здесь, — Вольфганг отстранился, и на его залитом слезами лице появилась отчаянная улыбка. Он прижал руки к сердцу и договорил: — Он в моем сердце. Всегда. …Всё это, вместе с запиской, и становится причиной, по которой Сальери приезжает в Зальцбург, тайно от Вольфганга — Моцарту он говорит, что отправляется по семейным делам в Италию. Моцарт обещает ждать его, и той ночью они до утра не смыкают глаз, жарко прощаясь друг с другом перед разлукой. На одну ночь Сальери заставляет Вольфганга забыть о боли. О Зальцбурге. О Леопольде. Что ж, эта поездка завершается ничем. Вольфганг был прав, что не пытался отправить Леопольду откровенные письма. Теперь Сальери и сам убедился в этом: душа вице-капельмейстера навсегда скрыта в тени, как скрыт тенью холма весь этот город, построенный у его подножия. Когда подходит час отъезда и комната погружается в закатные сумерки, Сальери подхватывает саквояж и спускается вниз. Экипаж уже подан, возле кареты он видит, кроме возницы и трактирного слуги, еще одну фигуру, высокую, худощавую, в дорожном плаще. С изумлением он узнает герра Моцарта. Весь облик последнего говорит о нервозности, небрежный и наспех застегнутый плащ свидетельствует о спешке, в которой тот собирался. При виде Сальери, он склоняет голову, произносит коротко и отрывисто: — Я поеду с вами. Что-то переменилось в его лице — тёмные глаза ввалились еще глубже, набровные дуги сильнее напряжены, полные губы поджаты. Сальери открывает дверцу кареты, на этот раз предлагая ему выбрать место. Во время долгой тряски в дороге они почти успевают стать приятелями. У них неожиданно много общих тем — музыка, композиторы, прошлое, традиции, путешествия… и Вольфганг, всё время Вольфганг между строк. Возможно, думает Сальери, не один только Вольфганг просыпается ночами в слезах. Возможно, эта разлука разбила не одно, а сразу два сердца. При этой мысли в его собственной груди рождается глухая боль. Может быть, Сальери роет себе яму: он не соперник Леопольду, это ясно. Тот, должно быть, напротив, полагает, что не сможет соперничать с Сальери за сердце сына. Чем ближе к Вене, тем более потерянным становится герр Моцарт. Лицо его бледно. На смену прошлой холодной отчужденности приходит нервозность и волнение, которое заметно по его подрагивающим пальцам. — Может быть, вы хотите отдохнуть с дороги? — спрашивает Сальери, когда они въезжают в Вену. Леопольд вскидывает на него взгляд, измученный и виноватый. — Отвезите меня к сыну, — просит он. — Я довольно откладывал это и «отдыхал с дороги». Вольфганга они застают у себя. По утрам тот всегда за клавиром, так происходит и сегодня. Они с Леопольдом некоторое время стоят вдвоем под дверью и слушают музыку, не в силах прервать его. Оба в этот момент, каждый в своем сердце, переживают и то страдание, и ту радость, которые есть в Вольфганге, которые органично, нераздельно сплетаются в его музыкальных вариациях. Наконец тема находит свое разрешение, и Сальери толкает дверь, прося жестом Леопольда обождать. Вольфганг поднимает голову на звук и улыбается. — Антонио! — говорит он. — Как скоро ты возвратился! — Я привез к тебе гостя, Вольфганг, — говорит Сальери нетвердо. — Вот как? — Твой старый друг. Ты будешь рад. Он теперь здесь. Вольфганг смотрит с любопытством, Сальери отходит в сторону, давая дорогу Леопольду. Вольфганг стремительно поднимается на ноги. Сальери видит его лицо и на миг сожалеет, что не подготовил его лучше. «Мой дорогой отец, мне так больно». Никогда, даже в самые худшие свои дни, Вольфганг не выглядел таким уязвимым. — Папа? — говорит он. Щеки его заливает тёмным румянцем. Он держится за крышку рояля и не делает ни шагу навстречу, словно боится упасть. Леопольд сам делает этот шаг. И ещё один. В конце пути он берет лицо Вольфганга в ладони, властным собственническим жестом, как это прежде делал Сальери. Несколько мгновений Вольфганг будет смотреть ему глаза, удивленно-доверчиво, как смотрит всегда в первые минуты близости, а затем опустит ресницы и разомкнет губы. И Леопольд должен будет наклониться, потому что он выше Вольфганга — одного роста с Сальери. Что будет дальше — первый робкий поцелуй, похожий на глоток воды из ручья, или поцелуй-буря, поцелуй-страсть, и после — стены, подоконники, может быть, даже крышка рояля, ковер, сорванная штора?.. Сальери понимает, что достиг дна той ямы, которую собственноручно для себя вырыл. Но также знает и другое — Вольфгангу теперь не больно. Он будет счастлив. Сальери выходит в коридор и плотно прикрывает за собой дверь. Он надеется, Вольфганг пришлет за ним, когда (если) будет в нём нуждаться. Он готов ждать столько, сколько понадобится.