Наваждение

Ларри собирает волосы в хвост, чтобы те не мешались, прежде чем садиться на продавленный диван. Он как всегда пользуется одной из резинок Салли. Скорее всего, она никогда уже не вернётся к своему владельцу, но тот и не особо против: для Ларри ему ничего не жалко, а тем более такой мелочи. — Когда ты уже окончательно к нам переедешь? Твоя комната давно готова. И если по чесноку, то Тодд с Нилом тоже про тебя спрашивали, — говорит Салли, усаживаясь напротив и копаясь в бесформенном мешочке, который выполняет роль косметички. Чтобы найти чёрный карандаш, ему приходится перебрать рассыпавшиеся тени и выкинуть несколько затесавшихся среди них окурков. — Хех, не знаю, мужик. Может, на днях, — пожимает плечами Ларри, наблюдая за потугами Салли хоть как-то реанимировать засохшую подводку. — Я даже не предполагал, что у меня столько всякой нужной херни в подвале, пока не стал её разбирать. — Ты только сильно не тормози. Меня напрягает, что мы теперь живём порознь, — признаётся Салли, почти разобравшись со всеми прибамбасами для крутого макияжа и разложив их перед собой. — Скучаешь? — будто между прочим спрашивает Ларри, но в его голосе ощущается какое-то подобие надежды. И Салли почему-то сразу понимает, что ему требуется сказать: — Конечно. Вдобавок меня ещё и кошмары замучили. Теперь на мои крики среди ночи реагируют только утром. В том смысле, что никто не врывается ко мне в комнату с воплями: «Сал, орать задрал!» и не пытается меня успокоить. Ларри смеётся, запрокинув голову, отчего резинка соскальзывает вниз, а его импровизированный хвост почти распадается. — Не боись, чувак. Я прогоню твои кошмары на раз-два. Но только после того, как мы как следует потусим. Так сказать, напоследок. Салли совсем не нравится последнее слово и каким тоном оно произносится. Он делает себе пометку на будущее, чтобы чуть позже расспросить Ларри, и переводит разговор в более деловое русло. — Тебе только глаза подвести, или ещё чего изобразить? — Можешь ещё подчеркнуть мои натуральные синяки. Буду тебе ими на концерте светить, — ухмыляется Ларри, а потом спохватывается. — Бля, надо бы и причесаться, чтобы народ зря не пугать… Хотя время уже поджимает. Да и всё равно будем там башками трясти так, что мама родная не узнает… — Почему тогда сам не накрасился, а меня ждал? — интересуется Салли, сначала пробуя несчастный карандаш у себя на руке. Он отлично ложится на кожу, выделяясь на ней ярким чёрным пятном, а вот с тенями всё оказывается гораздо печальнее: часть из них просыпалась в мешочек и перемешалась в одну буро-коричневую массу. Спасти удаётся только тёмно-серые в комплекте с развалившимся аппликатором, но этого более чем достаточно для рокерского стиля. — Может, я тебе больше доверяю, чем себе! — замечает Ларри, чуть наклоняясь, чтобы Салли не пришлось тянуться к его лицу. — Поэтому даёшь возможность напортачить человеку со стеклянным глазом? — усмехается тот, подсаживаясь ближе и приготовив всё необходимое. — Как будто это хоть раз тебе мешало. К тому же у меня вечно криво получается, — сообщает Ларри, закрыв глаза. — Тсссс… Салли примеривается, взяв его за подбородок. Смотрит так и эдак, поворачивая голову Ларри, пока тот довольно улыбается. Момент почти интимный, ведь их разделяет совсем небольшое расстояние. Можно разглядеть каждую чёрточку на его лице, ставшем таким родным: длинный нос, родинка на скуле, редкая щетина на подбородке и широкие брови. Если бы Салли умел рисовать, то смог бы с легкостью изобразить по памяти. У Ларри действительно под глазами залегают синяки, которые никак не скроешь, а потому вариант с их подчеркиванием не кажется таким уж бессмысленным. Салли наносит ему тени на верхние веки, осторожно касаясь кисточкой. Несколько крупинок краски всё же просыпается на щёки. Салли пытается оттереть их пальцем, но лишь ещё больше размазывает, оставляя едва заметные следы. — Кажется, я уже всё запорол, — комментирует он. — Плюнь и разотри, — советует Ларри, смешно морща свой длинный нос. — Давай ты потом как-нибудь сам, а то с протезом плевать не очень удобно. — Лады. Тогда стрелки забабахай пожирнее, чтоб насмерть били. Салли берётся за карандаш и ведёт им по верхнему веку Ларри у самых ресниц, слегка нажимая и тщательно контролируя силу. Это действие требует от него полной сосредоточенности. Рука не дрожит, но Салли задерживает дыхание, пока карандаш мягко скользит по коже от уголка глаза к виску. Сначала один раз, а потом второй. Линии получаются ровными и чёткими, а стрелки почти симметричными, хотя раньше их приходилось перерисовывать по много раз кряду. Определённо им сегодня несказанно везёт. — Всё? — спрашивает Ларри, когда Салли его отпускает. — Ага. Ларри открывает глаза и хитро подмигивает, явно красуясь. — Как тебе? Салли собирается ответить, но слова застревают в горле, когда он вдруг замечает, что глаза Ларри изменились. Причём совершенно не так, как следовало ожидать, ведь тёмные тени и стрелки обычно делают взгляд более выразительным, но никак не мёртвым. Глаза же Ларри теперь кажутся пустыми и блёклыми, как у привидения. Салли замирает в шоке, когда понимает, что это не иллюзия и не игра света. Карандаш выпадает из его ослабевших пальцев на диван и скатывается на пол. — Ты чего? — доносится до Салли, словно откуда-то издалека. На лице у Ларри проступают чёрные вены и трупные пятна. Салли часто моргает, чтобы прогнать наваждение. Но ничего не меняется — картинка остаётся прежней: Ларри предстаёт перед ним живым покойником. Холодный ужас стискивает грудь и не даёт вздохнуть. Салли трясёт головой, хватает себя за волосы и тянет до боли, чтобы морок исчез. Ему кажется, что он попал в продолжение ночного кошмара, где все его родные умерли. И безумно надеется на пробуждение. Он чувствует, как сильные пальцы хватают его за плечи и слегка встряхивают. — Хьюстон вызывает Салли! Приём, как слышно? Слова, наконец, прорываются сквозь вату почти животного страха. В голове тоненько звенит, как после подъёма с глубины. Салли выходит из ступора и поднимает взгляд на Ларри. Тот с беспокойством смотрит в ответ лучистыми карими глазами без намёка на что-то потустороннее, если не считать макияж. — Всё в порядке, чел? Салли ощущает, как к нему постепенно возвращается способность соображать. Он отмечает, что руки у Ларри тёплые, а кожа — не мертвенно-бледная и по ней не расползаются страшные чёрные вены. — Наверное, — отвечает Салли, впрочем не особо уверенно. — Твоё «наверное» мне не нравится, — произносит Ларри, сжимая его плечи. — Чего стряслось-то? Ты куда-то уплыл и даже меня с собой не позвал. Знатно тебя, конечно, жмыхнуло. Я даже чуток забздел, когда ты перестал отзываться. — Мне показалось… Почудилось, что… Фразы никак не складываются, получаясь неловкими, какими-то ломкими и недосказанными. Салли очень хочется, чтобы всё, что он недавно видел, оказалось лишь плодом его больного воображения. Глюком. Обманом зрения. Последствием недавнего недосыпа. Чем угодно, лишь бы не правдивым предчувствием или проявлением способности видеть скрытое. Ему страшно за Ларри. И не хочется пугать его ещё больше. — Надеюсь, что ты всё же не от вида моей рожи так отъехал. А то чёт как-то совсем не круто, — признаётся Ларри, отпуская Салли и намереваясь почесать накрашенный глаз пальцем, но тот его вовремя останавливает. — Нет, ты потрясающий. — Нихуясе вывод! Ты настолько потрясся, что и не докричаться было! Салли молча утыкается лицом, а точнее протезом, ему в плечо, и просто слушает его дыхание. От футболки Ларри пахнет подвалом, сигаретами и вчерашней пиццей, но никак не близкой смертью. Сердце его всё также стучит в груди, может быть, даже чуть быстрее, чем обычно. — Ларри, будь осторожнее. И береги себя, пожалуйста. Если что, сразу звони мне. Я приеду в любое время. Или лучше сам переезжай поскорее, — шепчет Салли. Он прижимается к Ларри, почти забираясь ему на колени, будто в тщетной попытке удостовериться в окружающей реальности. Тот же не отталкивает. Наоборот, обхватывает руками так, как всегда делает, чтобы отогнать кошмары, которые происходят уже наяву. Салли чувствует, как его целуют куда-то в макушку. — Окей, мамуля, я постараюсь быть хорошим мальчиком и тебя слушаться, — смиренно говорит Ларри. — Я серьёзно. — Я тоже. На концерт, судя по всему, мы уже не пойдём? — Нет, давай просто побудем вдвоём здесь. Напоследок.