"особенный"

      Виктор — робкий, нелюдимый, молчаливый до той степени, словно немой. Такое ощущение, что его рот зашит плотными нитями, даже правдивее сказать металлическими проволоками, которые сдерживают его. Только Вик, небольшая собачка, которая бегает рядом да около своего хозяина, безусловно понимает его молча, ментально, намного лучше чем все живые люди вокруг.       Эдгар — избалованный родственниками высокомерный ребёнок, видящий мир лишь сквозь мазки красок. Художник, чьи последние холсты перечёркнуты, импульсивно измазаны, порваны, выкинуты с мольберта.       Эдгар не любит шумных. Не любит льстящих, играющих на публику, громких и капризных. Он прячется от родственников в своей комнате, они перестали признавать его талант. Он рвёт полотна. Первое, второе, третье. Слышит как за стеной рыдает гостья, которая ждала пару недель чтобы увидеть восхитительный портрет. Готовый портрет, который только что был перечеркнут мертвым красным крестом, сорван с рамки и выкинут куда-то в угол беспорядочной комнаты. Виктор всегда его боялся. Даже встречать его у двери поместья, молча передавать ему письмо как почтальон. И то Эдгар мог иногда вырвать со злостью у него письмо из рук и захлопнуть дверь перед носом, когда был вновь на эмоциях из-за несостоявшейся картины.       Эдгар стал чаще улыбаться. Голубые глаза словно горят огоньками, когда Виктор на его предложение убежать ночью и посмотреть на звёзды, согласился. У Виктора ещё никогда не было таких порхающих бабочек в животе. Он все еще иногда побаивается, чувствует себя неловко рядом с ним. Возможно, просто оставшееся из прошлого опыта. Виктор никогда не думал что дворянин, которому он периодически относил письма, теперь будет сидеть рядом и класть свою ладонь на его. С таким человеком очень сложно поладить, не только Виктору, но и окружающим. Только вот Гранц даже не прикладывал усилий, художник словно сам в какой то момент начал по-своему, но стараться привлечь его внимание.       Он смотрит на Вальдена, такого свободного сейчас, не думающего о родственниках и артблоке, рассматривающего звезды на небосводе. Неряшливые мазки, в которых испачкана его одежда; частички гуаши на коже — это все он, все тот же его Эдгар, только будто совсем другой. Не такой грубый, не такой агрессивный. Даже… какой-то ласковый? Гранц гладит чужую макушку на своих коленях, пока Вик лежит рядом с ногой хозяина. Рассматривает каштановые локоны, которые перевязаны красной лентой в бантик, не может отвести взгляд. Его сердце никогда еще не было так переполнено, расписано всеми возможными красками из чужой палитры.       Он все ещё мало разговаривает. Даже если уже прошло довольно много времени. Либо совсем молчит, даже с Вальденом. Но того, кажется, это только забавляет. Он каждый раз посмеивается, когда Виктор вместо того чтобы сказать длинное предложение, предпочитает написать его на листке. Посмеивается, но по-доброму. Виктор никогда не знал как на это реагировать, но всегда чувствовал себя ещё более нелепо. Пока Эдгар не гладил его и не называл особенным. Его особенным.       Он оберегает его, как свою зеницу ока. Защищает как единственное, что удерживает его. Возможно, Эдгара все ещё раздражает эта маленькая собачка, постоянно ходящая за хозяином хвостиком, но это не мешает никому из них. Потому что Эдгару нравится. Нравится в нем все, от молчаливости до нелепой боязливости. Он совсем другой. Не такой как его семья, родственники, гости. Поэтому он "особенный".       Он часто рассматривает его, когда Виктор идёт рядом с ним; гладит по щекам, ладоням, словно старается ощутить его, когда те вновь лежат вместе на диване и дурачатся, лишь бы оставаться друг с другом подольше.       — Ты красивый, — негромко произносит Эдгар, искренне утыкаясь лицом в плечо своего возлюбленного. — Ты был бы моей самой красивой картиной, Виктор. Виктора до сих пор это порой смущает, но ему настолько уютно с ним, что, кажется, он хочет стать ближе, хочет научиться разговаривать с ним открыто, отвечать ему, без постоянных бумажек. Ему нравится, когда Вальден так же порой не сводит с него глаз, как он ласково берет его за руку, как обнимает. Порой он хочет растаять, словно снег; знает, прекрасно знает, что Эдгар превратит этот растаявший снег в произведение искусства.       Эдгар готов посвятить ему картины. Работать над ними месяцами. Не одну, не две, тысячи картин. Изобразить его черты лица, прорисовать каждую ресничку, каждую родинку на коже, его золотистые волосы.       Золотистые волосы, которые сейчас лежат на чужих окровавленных, намозоленных ладонях, ранее безустанно чинящие шифровальные машинки. Дрожащими руками гладит побледневшие щеки, притрагивается лбом к чужому лбу, который тут же мокнет от чужих слез. Хочет кричать, кричать до хрипа, но не может. Противный лязг чьей-то сабли совсем недалеко, сердце бешено колотится. Он смотрит на потрёпанную, изрезанную чужим орудием одежду. На кровавые раны на теле Виктора, на его светлом лице.       Он видит люк. Открытый люк. Видит только благодаря ему, Гранцу, успевшему в последние секунды отдать письмо почтовому псу с местонахождением, чтобы тот передал его единственному и последнему другу. Эдгар слышит скулящего Вика рядом, который все еще пытается разбудить своего хозяина путём облизывания его лица. Наверное, Вик так будил его по утрам.       Эдгар знает, пора идти. Отпустить, взять с собой пса, добежать до люка пока не стало поздно, иначе в матче не останется выживших. Только ноги будто совсем не слушаются, словно если тот отпустит бездыханное тело, то весь мир вокруг падет, время застынет. Медленно прислоняется обсохшими губами к чужому лбу:       — Ты стал моей самой красивой картиной, Виктор Гранц.