суррогат

Он старается почувствовать хоть что-то. А это тянет на задачку со звездочкой, не то чтобы у Шото к его двадцати двум были проблемы с подобным, просто… Нихуя в его жизни не «просто». На голову падают первые капли июльского дождя. Тодороки не глядя протягивает свой зонт кому-то. Спасибо, мне не надо. Я и так обсохну… Третьи похороны за год, кризис личности и эмоциональное выгорание. Бакуго бы сказал, что он тоже себя в могилу загонит, высказал бы что-то на счет вечно кислой рожи и том, что держать все в себе вредно для здоровья, сердца и мозгов, а они у тебя, Двумордый, и так по жизни набекрень. Только Кацуки уже ничего не скажет. Никогда… Шото закрывает глаза и позволяет себе на секунду не думать ни о чем, растворяясь полностью в невообразимой мутной и влажной серости сегодняшнего дня. Мицуки горько всхлипывает где-то рядом. Кажется, зонт он отдал ей. Тодороки честно старается хоть что-то почувствовать, смотря на безликий серый могильный камень. * Края дурацкой белой кружки с петухом обжигают холодные пальцы. Шото молча гипнотизирует странную смесь чая и виски в ней, не решаясь выпить. Наверное, не стоило сюда приезжать. Не стоило навязываться, не стоило… Ничего вообще делать не стоило. — Ты выпей, полегчает, — Ястреб опускается на диван рядышком. Ткань этого кожаного белого ужаса тихо скрипит под чужим весом, а Тодороки подносит обжигающе горячую кружку к губам. Пойло на любителя, легче от него не становится. От него вообще никак, как и от всего за последние полгода. Шото подумал, что… Нихуя на самом деле он не подумал. Увидел светлые пряди в толпе, по инерции сделал шаг, слово за слово (болтал то в основном Ястреб) и он очутился здесь. Какая-то не самая рациональная часть, считала, что связаться с бывшим топ Два, а ныне главой геройской Комиссии, хорошая идея. Он бьет не в бровь, а в глаз, хорошо разбирается в людях и может расшевелить что-то в Шото. Бакуго вот доводил конфликт между ними до апогея, взрывал все в его голове до звездочек перед глазами и запаха гари, доводил до слез, капитальной истерики и… Мир приобретал краски. По новой. Такой хуевый сеанс психотерапии, но лучше бестолкового мозгоправа, что все порывался поболтать с Тодороки насчет того, что он чувствует после ухода Момо. После того, как Тенью буквально разорвало на части. После того, как он похоронил своего без пяти минут мужа. Кацуки взрывал все в голове Шото. Сейчас хотелось наивно верить, что Ястреб сотворит нечто подобное. Понадрежет во всех возможных местах и, что-то из этого да получится. Только смотря в эти золотые глаза рождалась другая, тупая теория, что бывший топ Два преследует свои мотивы, что ищет в Шото свое утешение. — Еще выпьешь? Суррогат. Заменитель. Подделка. Не тот Тодороки. И не надо так заботливо приобнимать крылом и так смотреть. Шото хочет сказать: Поговорите с отцом. Шото хочет сказать: Я не он. Я не Тойя. И не Даби. Это не так работает. Шото хочет сказать: Сгоняйте к психологу, Ястреб-сан. Из нас двоих вам это, явно, нужнее. Шото хотел бы поговорить о том, что подрабатывать суррогатом на пол ставки как-то не его. Только слова застревают где-то в горле и вместо этого он соглашается на очередную порцию виски с чаем. Ястреб касается его волос, заправляет прядь за ухо. Нежно. И смотрит, смотрит, смотрит. Смотрит, так словно видит перед собой кого-то другого. Смотрит так словно старается извиниться перед тем кому эти извинения уже ни к чему. Тойя-Даби не оценил бы… — Если слишком долго подавлять эмоции, в конечном счёте разучишься чувствовать хоть что-то. Шото хочет уточнить, а прошёл ли сам Ястреб эту стадию. Да как-то слов не находится. У него вообще, сегодня со словами через рот сложно. У Тодороки тактильный голод, эмоциональное выгорание и кризис личности. У Ястреба чувство вины настолько огромное, что покроет с легкостью площадь мирового океана. У Ястреба жизненного багажа слишком много для того кому недавно стукнуло тридцать. У Ястреба глаза старика… — Сходи в бар, напейся до зелёных соплей и дай волю чувствам. Извините, а вы точно психолог? — Хочу уйти в отставку, — еле различимо говорит Шото. Он не уверен в собственных словах. Не уверен, а нужна ли ему героика. Нужно ли ему хоть что-то и не шагнуть ли ему сейчас с небоскреба? Если не сложно, займитесь моими похоронами тоже, Ястреб-сан. Эту мысль он естественно не озвучивает, но… Кейго Таками явно видит больше, чем нужно. Зрачки у него опасно, почти по птичьи, сужаются. — Не неси чепухи и хватит жалеть себя. — Я и не жалею, — допивая странный напиток и откидываясь на спинку дивана, бормочет Шото, пряча лицо в ладонях. — Просто не чувствую… ничего. — Продолжишь в том же духе и окажешься там же где и Динамит. Поверь мне, горячий парень, он бы дал тебе пиздюлей за такое. Ага. Это если в теологию ударяться. Только Тодороки не религиозен лет с десяти как. Но про «дать пизды» было бы в духе Кацуки. Горячий парень… Звал ли он Даби так же? Да не важно. Крылья накрывают Шото огромным коконом, а теплые руки притягивают к себе слишком близко, так что колени соприкасаются, а чужое дыхание обжигает кожу. Я не он. Не Даби. И не Тойя. Не тот кто нужен, херовая подделка. Не старайтесь… От чужих прикосновений по телу бежит предательская дрожь. Это похоже не на надрез ножа по коже. Скорее на удар током. На секунду мир вспыхивает яркими красками по новой. У Шото тактильный голод, кризис личности и он (на самом деле) не против побыть суррогатом, брато-заменителем, кем угодно лишь бы, огромный мягкий купол не прекращал его скрывать его от всего мира, лишь бы можно было утыкаться в чужую ключицу. У каждого свои мотивы. Он не винит Ястреба. Все естественно. — Не держи в себе, — большая горячая ладонь поглаживает Шото по затылку. Успокаивающе. Как гладят ребенка или того, кто близок твоему сердцу. Касался ли он так же Даби? Поцелуй в висок не кажется неправильным. Скорее, становится чем-то, что добивает окончательно… Первый глупый и абсолютно жалкий всхлип срывается с губ Шото.