Раны

С утра до обеда было пасмурно, шёл дождь, под которым Минхо посчастливилось промокнуть. Мокрая школьная форма вешается на сушилку для белья, Минхо проходит мимо шкафа в комнате, стараясь не смотреть в зеркало. На нём ничего кроме нижнего белья. Без большой рубашки и широких брюк он чувствует себя плохо. Уязвимо. Постыдно. Кажется, что его осуждает даже та пылинка на полке. Всё-таки приходится бросить взгляд в зеркало, чтобы открыть дверь шкафа и достать сухие вещи. Взгляд цепляется за щёки, которые выглядят так, словно в них килограммы орехов на зиму. Ну, по мнению самого Минхо. Он не спешит шкаф открывать, будучи снова поглощенным в своё гиперболизированное отражение. Пальцы-сосиски оттягивают щёки, после чего прижимают их к челюсти, создавая эффект подтянутого лица. Так было, если бы Минхо не был толстым. И живот бы не висел, и руки. И вообще, жизнь казалось бы немного лучше и как-то свободнее. Приходится себя отдёрнуть от полного погружения в эту черную массу, потому что ему нельзя сейчас плакать. Мама скоро придёт с работы. Переодевшись, Ли идёт на кухню. Есть хочется сильно. Он ел последний раз часов семь назад. Пока на тарелку выкладывается рис, внутренний голос говорит: «Да куда тебе есть». Но рис все равно накладывается, рамен заваривается. Минхо решает, что сегодня он поест немного меньше чем обычно, и откажется от шоколадки, которую купил по дороге. Всё заканчивается второй порцией и, вместе с шоколадкой, съедается еще и какой-то пирог из холодильника, пачка хлопьев, какие-то мамины консервы, и в принципе всё, что начатое лежало в холодильнике. Ничего нового. Минхо лежит в комнате, плачет и терпит тянущую боль в желудке. Хочется пойти избавиться от всего, толкнув два пальца в горло, но он боится. Боится что после одного раза не остановится. Он не такой. Это случается стабильно примерно раз в две недели. В школе, к счастью, его практически не трогают. По-крайней мере намеренно. Одноклассница, с которой они в хороших отношениях, однажды сказала, что у Минхо мягкие руки и весь он такой мягкий. Минхо знал, что в её словах не было и капли злого умысла, но слова остались в голове и на плоти раскаленной печатью. Минхо тогда поджал губы, а потом выдавил милую улыбку и промолчал. Перед глазами мелькали ужасающие картинки, на которых он вспарывает себе живот, свои толстые мягкие руки, огромные ляжки. Минхо понимал, что это ненормально. Но продолжал улыбаться. Как-то он решил голодать. Продержался три дня и сорвался. После того срыва, всё съеденное само попросилось обратно. Он блевал. Плакал и блевал. Винил себя за недостаточное желание похудеть, за отсутствие силы воли, за всё хорошее и плохое. Вскоре научился себя наказывать не только голодовками, но и лезвием канцелярского ножа из школьного пенала. Голод, срывы, голод, срывы. Бесконечная удушающая петля. А потом появился Хан Джисон с параллели. Он был довольно худым, но имел очаровательные круглые щёки, за которые его прозвали бурундуком. Он был быстрым, резким и лёгким. Лёгким на общение. Минхо завидовал. Он бы тоже хотел стать таким, но в его голове это было невозможно сделать. Не в том весе, в котором он сейчас. Джисон внезапно начал проявлять к Минхо внимание, что второго невероятно пугало по началу. Страх быть замеченным, страх того, что кто-то обратит внимание на то, что он, Ли Минхо, занимает больше пространства, чем другие. Осудит и высмеет. Но Джисон не осуждал и не смеялся над ним, он смеялся вместе с Минхо. Он заботливо подкладывал в столовой побольше овощей, делился жвачкой и искренне не понимал, почему Минхо прикрывает лицо, когда смеётся. В какой-то день случилось то, чего Минхо боялся, и что заставляло кровь застыть в жилах. Ежегодная замерка роста и веса. Минхо хотелось сбежать, спрятаться под парту, вылезти в окно, а лучше сразу умереть. Лишь бы никто не узнал то ужасно огромное и тяжёлое число. Два класса освободили во время урока, коридор был полон юношей и девушек, толпящихся у входа в медпункт. Минхо стоял дальше всех у окна, нервно ковыряя заусенец. Там его и нашёл Джисон. Он с огромной улыбкой поприветствовал друга, совершенно не зная о паническом страхе, что окутывал и рвал на части Минхо. Он не мог знать, ведь Ли не показывал. Он улыбался и реагировал на шутки, каждый раз мысленно подмечая, что скоро его очередь. Но кажется, Джисон слишком внимательный. — Ты какой-то нервный, всё нормально? — Сияющая искренность в круглых глазах. — Да, всё хорошо. — Минхо в очередной раз оглянул очередь и этого хватило Джисону, чтобы поймать секундый проблеск страха. Он подошёл чуть ближе, положив свою ладонь на чуть дрожащую ладонь Ли. — Знаешь, мне так не хочется возвращаться в класс. Давай пойдём последними? — Не дожидаясь ответа, Хан тянет друга в самый конец очереди. Минхо кажется, что он сейчас заплачет. Джисон, кажется, чувствует это, поэтому кладёт руку тому на плечо, успокаивая. Когда настала очередь старшего, Хан сделал вид, что ему срочно потребовалось отвлечься на телефон и после не стал спрашивать результаты. Минхо очень сильно хотелось Джисона благодарить. После того случая, Джисон начал с большей внимательностью относится к Минхо. Каким-то образом, он точно определял дни, когда Ли наказывал себя голодовками. Тогда он жаловался, что плотно позавтракал, и просил Минхо помочь ему доесть, ведь выкидывать мамину стряпню жалко. Когда Ли начал ловить себя на мыслях о Джисоне, не имещих платонический характер, они уже довольно хорошо знали друг друга. Теперь они виделись не только в школе, но и ходили друг к другу домой, чтобы сделать домашку и посмотреть какое-нибудь аниме. Именно Джисон развил у Минхо любовь к этому жанру. В какой-то из таких выходных, когда домашка была сделана, они сидели на двуспальной кровати Хана в его комнате. Минхо, почувствовав комфорт, которого не чувствовал ни с кем из близких, немного забылся и закатал рукава серого свитера, потому что в комнате было немного душно. Джисон тогда повернулся, чтобы выпалить очередную шутку, но вдруг замолк на полуслове, уставившись на полосованные розовыми лентами, не до конца заживших шрамов, запястья. Минхо замер в ужасе, осознав свою ошибку. — Хён... — он медленно тянется к запястьям, беря руки Ли в свои, осматривая шрамики. Минхо стыдливо отворачивается. — Прости. — Почему ты так с собой поступаешь? — Ли резко поднимает глаза, когда улавливает в чужом голосе дрожь. Джисон рассматривал последствия удушающего чувства вины за существование со слезами на глазах. Минхо чувствовал себя так, словно его ударили лопатой. И ему совершенно нечего ответить на вопрос. Он пытается отдёрнуть руки, но хватка младшего становится только сильнее. Он двигается ближе, подносит чужие запястья к своему лицу и губами касается красноватых отметин. Минхо не дышит. — Я знаю, что с тобой что-то происходит, — Поцелуй. — но не понимаю почему. Хён, расскажи мне. — Он смотрит Минхо в глаза, продолжая мягко касаться шершавыми губами старых и совсем новых полос. — Я не знаю, что тебе рассказать. — Не то что он реально не знает, скорее его пугает то, что придётся высказывать все свои ужасные мысли, преследовавшие его с детства. Придётся всё рассказать, всё произнести вслух. Он сам не хочет это слышать. — Я боюсь. — Я не осужу тебя, хён. Я никогда не осужу тебя. — Поцелуи переходят на запястье другой руки. — Я бы никогда не стал тебя осуждать или смеяться над тобой. Пожалуйста, поговори со мной об этом. Минхо требуется минута, чтобы собрать мысли и ответить хоть что-то. — Я боюсь, что тебе будет больно это слышать. — Мне гораздо больнее знать, что ты страдаешь и ничего с этим не делать, Минхо. — Думаешь, ты сможешь что-то с этим сделать? — Я могу попытаться. Хён, ты не один. Я с тобой. Минхо рассказывает всё. Про непроходящее чувство вины, про диеты и срывы, про наказания и даже про те самые кровавые картинки, возникающие перед глазами, когда он особенно сильно чувствует ненависть к своему телу. Джисон внимательно слушает, продолжая держать руки Ли в своих, не торопит, молчит, когда нужно время собрать мысли воедино. Когда старший заканчивает, Джисон какое-то время ничего не говорит, переваривая информацию. Он знал, что Минхо стеснялся своего тела, но не думал, что всё было так серьёзно. Минхо не сразу осознает, что оказался в объятиях. Джисон повалил его спиной на кровать, ложась сверху, обвивая руками. Ли чувствует горячее дыхание у уха. — Какой же ты глупенький, Минхо хён. Как ты не понимаешь, что я полюбил тебя таким какой ты есть, со всеми этими мыслями в голове и со всеми этими цифрами на весах, которые не имеют никакого значения. — Я тебе нравлюсь? — На вдохе. — Нравишься. — Ты мне тоже, Джисон. — Лучше бы ты сам себе нравился. — Минхо смеётся. — Ты такой красивый, когда не пытаешься спрятать от мира улыбку. — А ты всегда красивый. — Хён, я знаю, что просить тебя этого не делать бессмысленно, но... — Тёплая джисонова рука мягко ложиться на щеку старшего, заставляя повернуться к нему. — Обещай, что в следующий раз, когда тебе захочется это сделать, ты позвонишь мне. — Хорошо. — Хорошо. — Хан двигается немного ближе, они почти касаются друг друга носами. — Можно? После короткого кивка, Минхо чувствует чужие сухие губы на своих, и то, как младший нежно смахивает слезу с его лица. Минхо хочется верить, что всё будет хорошо. И Джисон ему обязательно это докажет, заставит все раны на теле и в душе затянуться, прилепит красивые пластыри. Такие же красивые, каким он видит Минхо.