Семь секунд

Молчи, моя Медея. Ты — мысль. Смысл. Рубикон. Молчи. Вспарывая наконец-то затихшую грудину ради действующего протокола. Механически ведя бумажную волокиту кому-то якобы нужных данных. Молчи. Обводя остекленевшим взглядом ещё трепыхающихся и ждущих, надеющихся всё ещё на что-то. Наивных. Пока живых. Жадных —как будто им было мало дано. Молчи. Можешь? Напустить туман. Заговорить. Запутать. Отказать власть имущему. Прятать и сохранять детей или убить их из чувства досады на бывшего. Можешь? Ввести в хаос. Подставить. Расчленить брата и скормить куски приманкой отцу. Использовать. Умножить на ноль. Лишь бы помочь предназначенному. Сама ли его выбрала? Или пришла слепым орудием в руках так же чьей-то пешки? Где твоё сердце? Почему молчит? Молчи и ты. О тебе, моя мысль, и не такое наговорят. И поверят сами себе. И потом сами же будут поклоняться тебе как силе пустоты перехода в бронзу. Хочешь? Молчи. Переступая через ворох опавшей справедливости, иди. Мимо бывшей красоты. Отворачиваясь от скрюченной веры. Отклоняясь нисходящей до извечной пустоты. Молчи. Оттирай распад полупереработанного. Держи пустыми проходы. Движению нужна хотя бы относительная чистота. Хорони. Протоколируй. На это ты всегда годна. Опусти глаза. Дыши без рывков. Экономь звуки. Каждый из них может стать ненужной искрой. Подожди ещё немного. Помолчи. Можешь?

***

      В учительской всегда было кожано-неуютно. Диван должен был располагать к короткому отдыху и тихим разговорам. Центральная зона с кругляшом стола обещала спокойные переговоры. Линия оргтехники дышала в сторону «быстренько уделаем скучные заполнялки и отчёты». По задумке, они все должны были расслабить педсостав на рабочий лад. Должны, но не обязаны.       Вечно тревожные глаза. Улыбки через тоскливое непонимание смысла собственного действия. Платья, превратившиеся в грубый чехол, забывшие когда легко льнули, обволакивали, игриво подпрыгивали. Стук каблуков как деревянных колодок по булыжникам древнего Коринфа.       Татьяна Ивановна сунула ноги в дежурную сменку. Уютные, испанские, когда-то модные лодочки, сегодня почему-то навевали тоску. «Надо менять, — вздох, — или туфли, или… работу» — мысль была старой, но рядом с несвежими остриями туфель вдруг округлилась сочной сезонной редиской.       Крутанувшись, Татьяна Ивановна вышла из маленькой гардеробной в зал учительской. Обвела салатным взглядом утренний пейринг.       Развалясь, хозяйственно серый Степаныч по привычке маслил глазами сидящую напротив закрытую на все пуговицы математичку и шпарил старые анекдоты.       Умотанная Антонина Векторовна по третьему кругу втолковывала седой Лидочке Петровне, фее песка и патефона, как заполнять графы в элжуре под бешеный стук клавиш физрука, загонявшего все темы разом за месяц.       Завуч с красиво замазанным бланшем под правым глазом тыкала в листовку «летучки» на срочной доске и не глядя объясняла что-то Игоряшке, земляными унылыми глазами провожавшего то палец завучихи, то шевеление её губ.       Зомби на выгуле. «Такого кризиса ещё не видел свет…»(с)       Впорхнула Юлечка. Секретарство её не портило уже десятый год: несмотря на все пропилы директрисы — вечные локоны и вечная весна в глазах. Сунув завучу документы на подпись, Юлечка победоносно обвела унылую публику.       — Куда катится мир? Публика благодарно затихла. Юлечка, бездонный колодец сплетен и слухов, насладившись паузой внимания и собственной значимости, опустила реснички.       — Представляете, вчера вечером пришёл Денисов Егор, выпуск две тыщщи шестнадцатого, звезда наша голубая, — кривые ухмылки и разгорающийся липкий интерес в тишине, — замена аттестата. Имя теперь у него другое.       Глаза Юлечки сверкали. Публика разочарованно косила глазами по углам, ожидала большего, чем банальная рутина делопроизводства.       — И кто он теперь, Жак-Ив-красная шапочка? — Степаныч помнил высоченного ладного светлого Егора, тихо пропадавшего душой по рыбам и мировому океану на пару с биологичкой.       — Нет. — Юленька победоносно взмахнула подписанным листом, раз-два-три-…-семь, и жахнула, — Он теперь Жанна. Смена пола.       В учительской повисла густая тишина. Каждый мысленно пережёвывал новость на свой лад. Не обсуждая — ну, этика же. Не здесь же. Здесь же люди. А вот потом — в кабинете, дома, на перекрёстке возле детской площадки — только своим, только чтобы… чтобы… ну, из лучших побуждений же.       Юлечка торжествовала. Учительская как будто вымерла. Глаза нездорово горели у всех присутствующих.       Ступор Татьяны Ивановны длился семь секунд. Именно столько ей понадобилось, чтобы вспомнить Егора.       Как тяжело приживался в новом «биохиме». Как всегда держался стороной и от парней, и от девчонок, с его-то внешностью полуангела. Всегда вниз глаза. Всегда быстро домой. Как долго не сходили синяки от побоев отца. Счастливым она его видела лишь дважды, на конференциях. Светился весь.       Вспомнить, как после выпуска заходил к ней один раз за своими старыми сертификатами — серый, уставший, собранный. Рассказывал, что ему остался всего один год, и он экстерном прикончит бакалаврскую, что его уже зовёт на бюджет в магистратуру гидрометеорологический в Питере. И всё это скороговоркой, с редкой улыбкой, почти не поднимая глаз.       А она тогда сидела и пыталась искренне радоваться, вырубая на корню в себе мысль о том, как же ему сейчас тяжело в этих грязных слухах, ползающих уже полгода по их околотку — «Егорка-то наш жопу за деньги папикам продаёт в своей белокаменной». Мрази. Когда же они разберутся со своими постелями и перестанут так рьяно интересоваться чужими?       В эти семь секунд вспышек памяти, Татьяна Ивановна параллельно смотрела под веками две внутренние короткометражки: «Как не потерять себя» и «Как спрятать труп сплетника». Семь секунд внешнего присоединения к молчаливому стаду. Достаточно.       — Юлечка, а вы же, кажется, тоже подписывали рабочий договор и допник о сохранении личных данных учеников? — голос Татьяны Петровны был ровен как бок «тополя-м».       Юлечке на миг взбледнулось:       — Я ничего такого… и вообще! Все говорят! — локоны секретарши сейчас напоминали серпентарий, — Я никогда!       — Настя. — Татьяна Ивановна выжигала на сетчатке этой Юли-змеи коды, которые помнили все в этой комнате. Должны помнить всегда. И стали забывать. — Юленька, помните: Настя Быкова, 14 лет, 2020 год, одиннадцатый этаж.       — Это не я, — Юлечка сжалась, её потряхивало, — я не говорила ей, что она удочерённая… это не я… не я… это соседи…       Татьяна додавила взглядом код «помни. и ты» на префронталках этого куриного мозга и молча обвела притихшую публику.       Ну что ж. Не зря. Глазки у всех виноватые, печальные, с клочками осознания «мне бы тоже тогда помолчать бы».       Вот и славно. Никто из этих уже не пойдёт трындеть «ты представляешь? пол сменил!», и будут лить свою желчь и бензин по ценам на майонез. Все крошат сезонные салаты.       Не зря утро прошло. И работу пока менять не надо, есть здесь ещё чем заняться.       Взгляд Тани опять упал на туфли. А вот их — сменить.