Поменялись!

— Да фигня, — сказал Бруно, обкусывая травинку. — Арепы готовить любой может. — Особенно ты, сеньор Руки-из-Задницы, — уязвлено проворчала Джульетта, придирчиво оглядывая стебель. — Как ты это можешь в рот совать, там же грязь и микробы… — Это у меня руки не из нужного места?! — возмутился Бруно, перекатываясь на живот и сердито глядя на сестру. — А кто восхищался: «Ах, Брунито, спасибо тебе за эту вазу, она такая красивая!» не припомнишь?! — Ладно, ладно, руки у тебя на месте, — поспешно согласилась Джульетта, подергав брата за буйные кудри, которые тот в очередной раз отказывался стричь. — Просто… устаешь за весь день. Все время у плиты, надоело. Я не помню, когда я на танцы выходила! — Я тоже не помню, и не страдаю от этого, — Бруно пожал плечами, продолжая мусолить травинку. Они валялись на поляне за Каситой, занимаясь самым прекрасным делом на свете — ничегонеделанием. Из буйной зеленой поросли вытянулась бледная рука и помахала им. — А я помню, — зевнув, сказала Пеппа, упираясь в землю локтями. — Только сегодня ночью отплясывала с тем средненьким Фернандеса… — Молчи, падшая женщина, — Джульетта шлепнула сестру по носу травинкой. — Попрошу! Не падшая и вообще девушка, — Пеппа показала ей язык. — А будешь обижать — молнией между глаз получишь. Бруно снова развалился на земле, глядя в небо. — Мне б твой дар, Джули… Сидел бы дома, готовил, и никто бы на меня не смотрел, как на чудовище. — Просто ты — дурень. У тебя такой крутой дар, — Пеппа перекатилась по траве, укладывая голову на впалый живот брата. — Я бы везде ходила в руане с низко надвинутым капюшоном, и шептала бы таинственным голосом: «Тебя ждут беды и несчастья, если ты обидишь меня-а-а!». А я-то… — Зато тебя никто лишний раз не дергает, — вздохнула Джульетта и легла рядом, устроившись между братом и сестрой. — Боятся, что ты устроишь ураган. Как бы я хотела… Все трое замолчали, а потом одновременно подпрыгнули, схватившись за руки: — Мы поменяемся! На день! Касита издала скорбный скрип и слегка шевельнула балкой. *** Альма очень любила своего мужа и своих детей. Но иногда, в особо тяжелые моменты одинокого материнства в глубине души она жалела, что это Педро погиб, а не она сама…Потому что ее нервов на этих трех чудовищ явно не хватало! Утро началось с едкого запаха гари. Перепугавшись, что в Энканто невесть как пробрались очередные повстанцы и подожгли дом, Альма с шумом сбежала вниз и увидела затянутую чадом кухню. Касита лихорадочно размахивала ставнями, стараясь очистить воздух, а в дыму и чаде, словно дьявол в аду, гордо стоял Бруно в любимом фартуке Джульетты. На тарелке рядом с ним лежали четыре слегка обугленные арепы — и гораздо больше ареп лежало в мусорном ведре. — Я же сказал, ничего сложного, — гордо заявил ее единственный сын в ответ на возмущенно-усталый взгляд матери. Джульетта многозначительно захмыкала, потыкав пальцем арепу. Завтрак проходил в тяжелой тишине. Альма сама встала к плите, готовя новую партию ареп взамен испорченных, и теперь, глядя на тарелку с пышной горкой лепешек, ее дети казались пристыженными. Она глубоко вздохнула и напомнила себе, что они все еще дети. Да, им по четырнадцать лет, они все трое резко вытянулись, обзавелись шипами, которые чуть что выпускают наружу, раня не только окружающих, но и самих себя, но они все еще ее дети. Она держала их на руках, покидая разграбленный город, они спали вчетвером на кровати в ее комнате, пока Касита не создала детскую комнату, она вытирала им носы, учила ходить, говорить и есть с помощью ложки и вилки, а не своих пальцев… И Альма улыбнулась Бруно, который сидел, сгорбившись, чуть поодаль от сестер. — Брунито… для первого раза неплохо. Я тоже в твоем возрасте не умела готовить. — Ты?! — в один голос спросили тройняшки, и Альма почувствовала легкую гордость. Неужели они все еще считают ее непогрешимым идеалом? — Да, я. Так что, если хочешь, завтра я тебе помогу приготовить завтрак. — Спасибо, — Бруно робко улыбнулся, и в этот момент стал настолько похож на Педро, что у нее защемило сердце. Касита резво передвинула его стул поближе к сестрам и слегка качнула его, словно говоря: «Все в порядке» *** Альма услышала разъяренный вопль Мендоза еще на подходе к дому. Подхватив юбки, она помчалась к Касите и столкнулась с разозленным Рамоном почти нос к носу. — Ну знаете ли, сеньора! — возмущенно воскликнул он, тряся головой, как коза, запутавшаяся рогами в лозе. — Что слу… — А это вам ваши дети расскажут! — сеньор Мендоза быстрым шагом направился прочь, и Альма, чувствуя, как начинает дергаться веко, вошла в дом, почти сразу наткнувшись на Бруно. То есть… Альма моргнула, пытаясь понять, не тронулась ли она умом. Из-под зеленой руаны сына виднелись желтые оборки, а под капюшоном ярким огнем горели рыжие кудри. — Пеппа?! — Я не Пеппа, я Эрнандо, — замогильным голосом отозвалась ее средняя дочь. — Я ничего не боюсь, это меня боятся! Ой. Привет, mami, — она поспешно скинула капюшон. Альма поняла, что еще немного — и она свалится. Касита быстро подвинула ей стул, и Альма упала на него. — Что это еще за…. — Пеппа смущенно ковырнула пол сандалией. — Ну, просто у Бруно крутой дар, его все боятся… — Что ты сказала Мендозе?! — Что его козы помрут, если он и дальше будет оставлять их без присмотра. Нет, ну правда, мам, он их как уведет на дальнее пастбище, и все, сам валяется на траве, а они…— затараторила Пеппа, возмущенно размахивая руками. Альма прижала ладонь ко лбу и покосилась на портрет Педро. «На кого же ты меня оставил?» — безмолвно спросила она и, выдохнув, поднялась со стула. — Сейчас ты пойдешь и попросишь у него прощения. — А у падре Флореса тоже? — спросила Пеппа, натягивая капюшон руаны. — А ему-то что ты ляпнула?! — Что если он будет так тщательно расчесываться, то облысеет… — Хосефа Мадригаль! — Уже бегу! — над домом несильно громыхнуло, но Пеппа уже удрала в город, размахивая полами руаны. Альма перекрестилась, плюнула и улеглась в гамак. Ее дети точно решили довести мать до сердечного приступа. *** Проснулась она от жуткого грохота, словно небо решило упасть на землю. Подпрыгнув и чуть не вывалившись из гамака, Альма побежала на кухню, где увидела свою старшую дочь, свою любимую, золотую девочку Джульетту. Причем в буквальном смысле золотую — Джульетта надела платье Пеппы, и Альме пришлось несколько раз протереть глаза. Джульетта, не видя что мать стоит в дверях, подняла с пола поднос и швырнула его на землю, вызвав тот самый грохот. Хмыкнув, Джультетта схватила кастрюлю и широким жестом выплеснула воду на пол. — Ты что творишь? — не выдержала Альма, хватаясь за сердце. — Я в печали, — мрачно отозвалась Джульетта и, пискнув, резво крутанулась на месте, поворачиваясь к матери. — Ой, мамуля, прости! — Вы меня в гроб сегодня вгоните. Альма разочарованно покачав головой, вышла из кухни. Краем глаза она заметила Бруно и Пеппу — все еще в «не своей» одежде, они стояли, обнявшись, с тревогой глядя на мать. Альма молча прошла мимо них, направляясь в свою комнату. За спиной она услышала тихий шепот Пеппы: — Я вижу в твоем будущем сплошную боль… — Ты что, решила меня стукнуть? — Ага. Это ж ты придумал. — Я?! Это вы придумали, а я поддержал! Джульетта снова уронила поднос. Альма, прижав пальцы к вискам, закрыла дверь своей комнаты и легла на постель. Стоило посмотреть правде в глаза: она не справилась. Она самая худшая мать, которая только может быть на свете. Альма подтянула колени к груди, натягивая траурный платок на плечи. Что это было? Ее дети ненавидят свои дары? Может, они ненавидят ее? Лучше бы Педро остался жив… Дверь еле слышно скрипнула, и она увидела три фигуры на пороге. — Мама, — начал Бруно и смолк. — Прости, — тихо сказала Пеппа, переминаясь с ноги на ногу. — Мы больше не будем, — еще тише добавила Джульетта. Альма вздохнула и, помедлив, подняла руку, как в детстве, когда позволяла своим малышам лечь рядом. Тройняшки сорвались с места одновременно, забираясь на кровать к матери. — Вы маленькие чудовища, — Альма шмыгнула носом, борясь со слезами. Ей нельзя плакать, она — мать. Мать всегда должна улыбаться, ну или быть строгой, а плакать и быть слабой она не имеет права. — Но мы же твои чудовища, правда? — встревожено спросил Бруно, глядя на нее блестящими в свете свечи глазами, и Альма, вздохнув, поцеловала его в щеку. — Да. Вы мои самые любимые чудовища в мире. Пеппа. — А? — В следующий раз попробуй что-нибудь хорошее сказать. Ну там… — Альма задумалась. — Что урожай будет богатым. — Ага, — Пеппа улыбнулась. — Джульетта, а ты… В следующий раз иди печалиться на поле, ладно? Там вода всегда пригодится. И противень не так громко шумит. — Спасибо, — Джульетта прижалась щекой к ее ладони, и Бруно, ревниво засопев, тут же ухватился за вторую руку. Альма улыбнулась и тихо-тихо начала говорить: — Давным-давно, в одном сказочном королевстве… Через полчаса ее дети, ее божье чудо и божье же наказание, крепко спали, совсем как в детстве. Альма погладила их по головам и взглянула на свечку. Касита тихо шевельнула створкой окна, прикрывая его от поднявшегося ветра, и Альме показалось, что Педро сидит рядом с ними.