О важности прощения

      Чёрному снится лента на глазах, шуршание от чьей-то ходьбы рядом, а может и не снится. Он понимает это, когда слышит Сфинкса:       –Успокоился?       –Может быть объяснишь?       –Прям как псина бешеная. Хорошо, что я успел тебя спрятать, пока Слепой не пришёл.       Сфинкс продолжал говорить о своём. После решил рассказать, что было до этого момента.       –Ты взбесился и чуть Табаки не задушил.       –Почему я тогда этого не помню?– Чёрный чувствовал, что ему чего-то не договаривают. Это раздражало.       –Я легнул тебя табуреткой. Метко, но осторожно. Она в порядке, не беспокойся.       Чёрный услышал, как Сфинкс встал: сначала голос казался громче и исходил снизу, после приходилось поднимать голову, чтобы расслышать слова Сфинкса:       –Так и думаешь сидеть с завязанными глазами, извращенец?– он тускло усмехнулся.       Только когда Сфинск сказал, Чёрный додумался снять ленту, которую, сам же себе в порыве психоза и нацепил, так ему рассказал Сфинкс.       –Ты орал на всю комнату и швырял что под руку попадалось, а попадалось тебе многое, даже Нанетта, даже коляска Табаки. Тогда Шакал попросил "осторожнее с моим Мустангом!", и ты вцепился ему в глотку.       Чёрный не верит. Не такой он и ужасный, как рассказывает Сфинкс. Придумал всё, лишь бы пристыдить его сильные эмоции. Ему не привыкать, но для Сфинкса глупо было так открыто говорить и провоцировать его на новый дебош. Верить, что слова Сфинкса про Табаки были правдой, было смехотворно, ведь в таком случае, все бы крутились вокруг Шакала с кучей вонючих настоек, а про Чёрного быть забыли. Но Сфинкс что-то делал здесь, рядом с ним, поэтому не было никаких проводов для сильного беспокойства. По крайней мере для остальных.       –Чего же ты не с умирающим Шакалом тогда?       Сфинкс не ответил. Сфинксу было обидно и неприятно. Обидно, что Чёрный всё также неконтролируем, и неприятно, потому что успокаивать его становилось хоть чуть-чуть, но сложнее с каждым разом, и потому что делать это приходилось в одиночку. Он не резиновый, он не подушка для чужих слёз, ему тоже хотелось вылить ядовитую слизь на кого-то, но это всё глупости – никто не будет слушать Сфинкса, если он будет плакать.       –Чего молчишь? Я с твоей прыщавой спиной разговаривать не намерен...– Белобрысый подобрался к Сфинксу и взглянул в глаза, которые раньше казались зеленее, но сейчас, почему-то, пожухли. Чёрный тут же развернулся на месте от ужаса. –Я?       –Ты.       Крепкие зубы нервно шекотали друг друга и высекали искры, будто на кузнечной стойке. Внутри тоже было жарко как в кузнице, только вот обычно кузнецы не плачут. А ему хотелось.       Шрам рядом с синяком над двумя зелёными болотами Сфинкса сразу – это всё работа Чёрного. Чёрного, который заводится с пол оборота, который может довести тебя до Могильника, который не помнит своих скандалов и тех, кто попался под руку. Вот за это ему было стыдно.       Сфинкс рассматривал спину Чёрного: кривую, большую, слишком крепкую, чтобы вот так вздрагивать. Редко он так вёл себя, но этого хватало, чтобы вспоминать об этом несколько недель с косыми взглядами Сфинкса и Курильщика, шугающимся Горбача и его нездорово тихой Нанеттой. А ведь где-то в параллельной вселенной повязку Чёрный так и не снял, и стыдно было только Сфинксу, потому что Чёрный не увидел своей работы на чужом лице, которое уже не было таким проницательным и колким.       –До свадьбы заживёт.       –Ты бы сам до свадьбы дожил...– Чёрный удивился, что смог что-то сказать, и проклял себя за то, что огрызнулся опять. Но после уже не сдержался.       –Ну и скотина же я.       Белобрысый захлёбывался в слезах и соплях: руки ещё не успели высохнуть от ранних слёз и вытереть было нечем. Лишь бы его не видели, только и мечтал сейчас он, никто, даже Сфинкс, стоящий и дышащий прямо в загривок.       –Видал и похуже. Успокойся,– если бы Сфинкс не любил так сильно, не простил бы, не принял скупых извинений Белобрысого и промолчал бы ещё долго, прободая тем самым отрешённым взглядом, "туманным". И Чёрного продуло бы насмерть.       –Я бы обнял,– Сфинкс неловко обранил. –Хочешь?       Чёрный кивнул несколько раз, неспособный совладать с горячим потоком слёз и льющимися паралельно оскорблениями от самого же себя и сказать прямо: "Обними, пожалуйста''. Грабли или руки – не имело значения. Лишь бы кто-то сделал это, лишь бы кто-то обнял Чёрного и простил за всё.