Часть 1
12 июня 2022 г. в 00:57
Года четыре назад, проходивший в столице чемпионат – Мундиаль, сулил если не новые знакомства, ощущения, радость и прочие блага, то, по крайней мере предполагал определённо необычную атмосферу праздничного мероприятия, заставляющее жить уже не в ожидании, а в процессе долгожданного праздника, каждый день просыпаться с чувством непреодолимой истомы, сияющей отблеском июньского солнца, ласкающего всех и каждого, кто только попадает под влияние его всепроникающего излучения, вставать с гордостью за пережитые дни, и с приятной ответственностью за предстоящие, каждый раз преодолевая негу пробуждения в зимние месяцы, с ней не приходилось бороться в эти чудесные недели, недели беззаботности, беззастенчивого и неприкрытого наслаждения величайшим спортивным событием последней декады, пусть даже ты и не имеешь к нему ни малейшего отношения, ровно, как и интереса к происходящему, но так манящему и привлекающему своей доступностью и распространенностью, подобно радиоволнам, изрезавшим атмосферу и большинство сред нашей жизни еще на протяжении прошлого века, хотя, как же трудно поверить было в происходящее тогда, и как легко думать об ушедшем сегодня, годы спустя, как просто отпустить мысль о пережитом, доставлявшем наслаждении, нечто ворвавшееся в наши рутинным будни, скрасив чьи-то выпускные экзамены во взрослую жизнь, чей-то едва начавшийся отпуск, чью-то не прополотую гряду, на которой, сложившись в n-погибелей трудится представитель прекраснейшего пола, вероятно потомок великого человека, из великой державы, который и не подумал бы тогда, сидя там в своем сытом дворянско-помещичьем, но архаично-платоническом веку, вкушая из гарднеровских сервизов, не зная ни о телевидении, ни о радио, ни даже о простейшей технике, а когда важнейшим из искусств была музыка, а кино вообще не было, то равносильно и не было повода для беспокойство за здоровье подрастающего поколения, снующего уже невесть-какое подряд поколение, в поисках себя, его, ее, их, или просто блуждающих в собственных фантазиях, преследуя самые благородные цели, вроде утоления той агностической жажды молодости, преодоления страха перед взрослением, или расставанием с детскими и юношескими пристрастиями и устоями, но сегодня, едва кто станет оплакивать эти опостылевшие пережитки, в то время, когда это же самое время не ждет, и приходится двигаться только вперед, желательно без оглядки назад, но с обязательным примечанием ошибок и оплошностей окружающих, ведь без этого никуда, и он не станет останавливаться на достигнутом, ведь в гонке без определенной цели есть только путь, и странно, но каждый хочет пройти его раньше, и быстрее показать себя, даже если и нечего, то, как любому приличному человеку, хочется избежать ненужной демагогии и сразу переходить от слов к делу, так же как зима переходит в весну, а оная в лето, сокращая путь между трудом и разгрузкой, учебой и отдыхом, приближая каждого к своему долгожданному, как например очередная реконструкция “Лужников”, оконченная на год раньше, что не могло не радовать гостей и не бы предметом гордости хозяев, в то время, когда делаются дела, этот процесс неотвратим как конец пути у классика, и он происходит на всех уровнях товарно-денежных отношений, заставляющий прислушиваться не только к моральным нормам, но и следовать зову необходимости и рациональности, побуждающему к совершению определенно выгодных поступков, не желаю уступать свое никому, и другим же не уступать ни в чем, особенно, когда дело касается градостроительной отрасли, и примыкающих к ней сфер жизни, которая кипит пороховой гарью в каждом доме, каждом окне, да хоть на каждой кухне, меж плитой и холодильником, когда каждая ячейка общества, помещена и обладает ячейкой, скорее именуемой как жилая единица, но даже, если бы мы жили просто в единицах, и соответственно не жили в нулях, в дискретном плане, это в сущности ничего бы не поменяло, традиции столичного квартиранства не менялись с незапамятных времен, почти во всех странах, особенно, европейского континента, включающий в себя помимо народности еще и ментальность, наследственность, преемственность и совокупность других социоформирующих факторов, без которых современное общество не было бы самим собой, и вряд ли бы далеко ушло от древнеримских плебейско-патрицианских зависимостей, представляющие собой ничто иное, как иерархическую опосредованность, дающее пищу для размышления разве что наблюдателю, но сводящее жизнь внутри лишь к ряду рутинных действий, так и с этими условными нулями, проще говоря живешь или не живешь, но лучше все же первое, особенно когда единиц много, особенно в пересчете на количество человек, в рамках одной семьи, соответственная практика сдачи лишней площади имеет довольно скрытые корни и довольно туманное происхождение, наносящее прямой урон не только историографии последнего тысячелетия, но иным серьезным нормативно-правовым актам, собственно, ворвавшиеся в наше бытие для регулирования подобных обстоятельств, в которых заканчиваются слова, а руки никто распускать не давал, начинается поле законов и сводов, и игра, кстати, тоже, идет по их правилам, но еще не известно, до чего бы дошли наши предки, скажем, во времена смуты или того же сына Василия третьего и Елены Глинской, если бы к примеру у условного боярина, каких было предостаточно при дворе, вдруг пустует этаж в Грановитой палате или созрела идея сдать угол Софийской площади под “парковку” для лошадей, чем бы это кончилось, не известно, да и станет ли кто-либо освящать экономические девиации на Руси шестнадцатого века, в особенности, когда итальянские архитекторы уже не в первом колене практиковались в Первопрестольной, уже тогда на любого мудреца было довольно простоты, что уж говорить о прямых потомках тех же римлян, живших и дышавших торговлей и душой погрязших в рынках и форумах, без чего не представить ни один современный съезд, впрочем поэтому условное попадание квирита в наши дни не сильно бы его расстроило, разве что отсутствие Колизея в привычном виде, за ненадобностью показательных кровопролитий, но это не повод для печали, живущей в сердцах обладателей только одной, зато своей единицы, полученной при работе на ближайшем заводе или комбинате, с зачастую типовым коммунистическим названием, или унаследованным, будучи обретенную трудами предков, и сегодня, у этого круга соответственно не стоит вопрос возможности сдачи, в ипостаси его реализуемости на практике, но чемпионат вместе с наплывом иностранцев, без лишних кривляний диктует свои правила и цены, говоря твердое “нет” всем любителям межнациональных гостиничных корпораций, так хорошо известных и горячо любимых и у себя дома, но так же не нужных, как и обладателям своих единиц в этом шумном необъятном городе, готовым принять в свои пятиэтажные обители, не забывая о стагнирующем спросе на квартиры без ремонта, которые можно без особого стыда предложить, либо хотя бы создать видимость приличной кельи, что не может не приветствоваться, как например, тем летом, именно по поводу проведения игр, в наш подъезд, в квартиру на одном из этажей заехала группа из трех или четырех немцев, с присущей им врожденной педантичностью и аккуратностью, легко судить об этом, особенно учитывая факт того, что виделись мы в лучшем случае только вечером, когда они изнуренные городской суетой, дорогой от стадиона до района на окраине, и насыщенны тем желаемым ощущением, за которым они приехали из своей условной Баварии, или на месяц променяли Тиргартен на ПКиО, образующий свой собственный Митте, вне зависимости от города, либо при особом везении, их можно было застать утром, явно выспавшимися, едва сытыми, поскольку проще поесть где-то в центре и не задумываться о чём-то одновременно насущным и также обыденным как пищевая потребность, а есть в съемной квартире явно не пристало, зато взглядом со стороны можно отметить их необычную культуру, касаемо посещения стран восточной Европы, а также прилежащих регионов, в которых надежные немецкие рук словно боятся или итак четко знают, но не держат в руке и рюмки шнапса, хотя кто ж запретит пропустить по кружке в изматывающем июльском пекле вместе с каким-нибудь мексиканцем, где-то в районе излюбленной Никольской, и продолжать курсировать между центром и районом стадиона, а после, муравьями расползаться по периметру, ближе к краю окружности мегаполиса, чтобы завтра, как и многие дни подряд, вплоть до конца соревнований, проводить один и тот же обряд, сводить свой день к похожему расписанию, менять одну рутину на другую, и радоваться смене обстановки и деятельность, ведь ничто так не расслабляет и успокаивает, как она сама, способна растворить невзгоды и усталость даже в многомиллионном городе, так напоминающем родной, в котором прожил годы, и даже здесь, где бы не оказался, всегда чувствуешь себя как-то по-свойски, не хочется оглядываться на незначительные различия, которые лишь наоборот, дают прочувствовать колорит и самобытность культуры, в которую ты, при всей тщетности попыток пытаешь проникнуть, но вдруг, иной раз замираешь, при виде чего-то до боли знакомого: тех же этаноловых философов, летом покидающих свои душные квартиры и базирующихся в подавляющем большинстве дворов, этот симбиоз городской флоры и архитектурного брутализма, не лишенного стеклянной утонченности, в стеклянных осколках которого так игриво блещет заходящее за горизонт Солнце, та же знакомая излучина городской реки, которую если и не видел ни разу в жизни, то точно проходил по ее зыбкому берегу, этот жидкий туман по утрам, в дождливой сущности которого отражается весь аскетизм коренных горожан, этот иногда нестриженный коммунальщиками газон во дворах, издалека напоминающий цветшие здесь луга, оборванные первым периодом индустриального градостроения, но все это так знакомо и хорошо изучено, словно давно выученный урок, что даже будучи с другого континента, легко чувствовать себя дома, будучи за тысячи километров от него, и совершенно не чувствуется это разобщение, порожденное мировым океаном терзаний и чисто физическим расстоянием, и печаль легко отступает, когда поднимаешься вечером по ступенькам, считая каждую с конца, словно дни до начала отпуска, входишь в квартиру, любезно сданную местным, и с гордым умиротворением вспоминаешь проведенный день, зная, что он далеко не последний, и даже в диалоге с собой ты готов к новым свершениям, невербально подталкивающим ко сну и скорейшему началу следующего дня, как и я, выходивший следующим вечером из квартиры, и спускавшийся вниз, остановился на лестничной клетке, между пролетами, стоял, протирая снятые с лица очки, и смотрел на этаж ниже, в тот же момент, не различая фигур, сказал “Здравствуйте”, и только надев очки обратно и поравнявшись с приближающимися, я увидел тех двоих немцев, которым сосед сдавал квартиру на эти месяцы, и тут же поправившись, дабы разбавить наступившую неловкую паузу, произнёс единственную выученную на этот случай фразу из немецкого “Guten Abend”, а те, нисколько не удивившись, видимо, будучи наслышанными о нездоровой русской гостеприимности, ответили так же, хотя могли и промолчать, или сделать вид, но все же, сами не хотели терять лица, да и показать, современное культурное положение в Германии и эта ситуация с моментом приветствия, была нам всем на руку, словно уготовленный, но ненужный спектакль, скорее проводимый с целью лишенной смысла рекламы, но делающей решающую ставку на само действие, вернее его неожиданность и неотвратимость, а не на содержание и сюжет, которого итак было не разглядеть за моим толстостенным астигматизмом, и их дальнозоркой педантичностью, порождающей волны негодования по поводу опоздавшего автобуса, неправильного ценника в гипермаркете, обертки, брошенной мимо урны, и еще тысячи пунктов, на которые мы не обратили бы внимания, вызывали бы у них приступ справедливости и болезненной правильности, в угоду современным нормам, но таки или иначе, им удалось избежать этого конфуза, и продолжить свой путь по этажам пятиэтажки, вплоть до своей квартиры, да еще и в компании приятной немки, которую я заметил впервые, хотя жили она там уже почти месяц, месяц новой эпохи спорта и иностранного наплыва, невиданного с Сочинской поры, оставивший не меньшие впечатления, и это только к лучшему, ведь это важно, оставаться самим собой, чувствовать себя как дома, да и не забывать что в гостях, и немцы, и бразильцы и прочие и прочие прекрасно об этом помнили и не позволяли себе вольностей и шума, о коих могли бы грезить на собственной родной земле, но все в рамках закона, каждый равен перед ним, и он сам уравняет любого, даже если ты иностранный фанат, или еще кто покруче, и эта упоительно-дурманящая сущность законодательства так успокаивала и одновременно услаждала каждый день олимпиады, своей гарантией порядка и спокойствия, подобно играм в Древней Греции, периодом мира, свободы, и духа состязательности, берущего под свою опеку всех желающих побороться за звание “самого…”, и позволяющее раскрыть не только латентный потенциал и сильные стороны, но и проявить момент благосклонности ко врагам и недругам, забыв на время о прениях, запамятовав обиды и неприятия, создав атмосферу, озонированную древним пантеоном владык, семиотически намекая на высшие цели, борьбы за честь и лицо страны, и безумным мадригалом древних фанфар объявлять об открытии, и так же, с той же нарочитой помпезностью и некой печалью в душе, просящей пощады у серых гнусных будних, закрывать их, подводить итоги, праздновать или уповать на следующие годы, так как это точно не в последний раз, и без прошедших не было бы следующих, а они будут, они настигнут каждого, придут снова в нашу жизнь, и уж тогда, с новой силой и свежим запалом у душе у голове, каждый будет стараться переплюнуть не только соперника, но и “прошлого” себя самого, без которого не возможно становление и бытие себя “настоящего”, который есть, и который есть прямо сейчас, а не вчера и не завтра, через год и месяц без недели, тот который создал себя сам, ведь в состязании и борьбе рождается личность, которую не под силу изменить сторонним факторам, никаким, кроме самого себя, так и совершенные метаморфозы необратимы, зачастую до тех пор, пока сам себя не захочешь развернуть вспять и вернуться к начальной точке невозврата, заставляющей остановиться и в конечном счете бросить все попытки и колебания, плыть по проторенному маршруту, и доверить свое тело, лицо и жизнь тем самым внешним факторам, которые еще никто так и не перечислил по именам, но их могущественности и беспощадности побаиваются многие, и радостен тот день и час, когда человек невероятно близок к провалу и слиянием с отправной точкой, когда эта чаша избегает его, хотя никто не даст гарантии, что эта встреча не повторится, и не раз и не десять, но важно делать все для ее отложения, если не можешь решить точно, ведь это, как и любое расставание и его осознание дается отнюдь не легко, ведь кто бы мог подумать, что и в наших предмогильных кодексах чести и правды лежит в основе логос о чувстве привязанности и отличии темного от светлого, несущих в себе мудрость поколений и безбашенность современников, и каждое завершение чего-то приятного, отъезд какого-то незабываемого и вездесущего, расставание с таким новым и здесь же привычным, дается каждый раз так же трудно, как и в первый, ведь что не благо, то и не может войти в привычку и будет даваться только с большим усилием сдвига себя и своих чувств и порывов, господствующих над разумом и не дающих трезво видеть происходящее и принимать единственно верное решение, в то время как, все наши понятия об этом были растоптаны и вдавлены в грязь наступившим тысячелетием, так симбиоз знаний, умений, навыков, чувств и надежды, позволяет определиться с будущим и войти в новую эпоху с полной готовностью к любым обстоятельствам, но даже если все методы хороши, то, как быть с принятием новых условий жизни, надиктованных и начитанных строгим лектором, по имени жизнь, говорящим о добровольно-принудительном соглашении со свершившимся и предстоящим, особенно, когда вспоминаешь себя, вначале того же июня, когда ты даже не догадывался о предприимчивости своего соседа и масштабе предпринимательской мысли, даже в рамках своего города, когда в одночасье, на лестничной площадке, тебя ожидает приятное и довольно тихое знакомство с иностранной культурой и ее интеллигентными приспешниками, оказавшимися интересными знакомыми и приятными соседями, с которыми, если бы не та случайная встреча, так бы и не познакомился, и даже не знал об их существовании, живя в той же опосредованной обыденностью жизни, в одной из “спален”, и в конце концов, ты наконец-то подмечаешь три периода, а читай и важнейшие вехи этих недель: то случайное знакомство и расширение географии своей ноосферы, занимательная, но безуспешная слежка за их туризмом, на протяжении почти двух месяцев, и то, чего боится каждый – расставание, вы так и не сблизились и, собственно не должны были, ваши чувства выдержали проверку жаром алчности знакомства и выдержали параллельность с жизнью новоиспеченных Дойчландских соседей, и вы так же не были готовы и к их неожиданному, но логичному приезду, так и к тому, с какой скоростью и они растворились, не дав о себе знать, ушли туда, откуда и, появившись заставили пережить кардинально новые мгновения, почувствовать диалог культур и наций, придерживающийся строгой педантичности, приготовиться к расстановки по местам, выдержать расстановку по изначальным позициям и занять мест своего предназначения, подумав об этом уже вечером того же дня, я занимался оставшимися делами по дому, вечером всегда так бывает: пытаешься уместить невместимое – успеть за несколько часов доделать то, чему жизнь отвела целый день, только забыла составить расписание, оставив вольность твоей фантазии и рассудку, и таких днем много в твоей жизни – тысячи в годах, и один, по обыкновению, похож на другой, а тот на следующий, ведь не в тягость, пережить его заново, усмирив протест своей эстетической жадности, побороть чувство “достоинства большего”, и жить как есть, как оно идет само, ведь мало кто может повлиять на ход, а изменить его тем более, и проще об этом думать, не в дороге, не на улице, разъезжая на новеньком велосипеде, не на прогулке у речки или мимо чугунных древних ворот, вдоль родного парка, не идя по шумному шоссе, исполосовавшему мой район своим забетонированным стилетом, а дома, лежа в кровати, и укрощая свой бойкий ни к месту ум, пытающийся отсрочить период сна, уготовя целый стол для размышлений досыта, и наконец переварив события последних полутора месяцев, ты проходишь через середину лета, эту линию раздела для всех, кто еще не спешит во взрослую жизнь, но и давно отвык от сугубо детских чувств, выключаешь свет и погружаешься в, пожалуй, лучшее состояние, что только может быть в жизни, несколько часов сонного, усталого, блаженно-святого счастья, проникают в каждую мою клетку, упиваясь моим безразличием и покорностью, с которой я его впускаю в себя, и неизвестно, чем бы это все закончилось, даже когда стрелки часов давно перевалили за полночь, но нельзя оградиться Берлинской стеной от фаунистического комплекса, выросшим в полноправный департамент, не поддающийся ни описанию, ни управлению, особенно, когда речь идет о сущностях окрыленных, жадных до крови, и одновременно ненужных, но зачем-то созданных, и тем не менее, выживших в эволюционной гонке, под эгидой естественного отбора, находясь в самом конце почти бесконечной пищевой “очереди”, которую они вряд ли замыкают, но и возглавить никак не могут, хотя упорства и назойливости им не занимать, и удел моего звена страдать от этого комара, быть снедаемым его потребностями и родом деятельности, но нет того выхода из перекрестка шаха и цейтнота, и нет места для кульминации, когда я сплю под невесомой простыней, напоминающим скорее материю из плотного табачного дыма, и в распахнутое окно влетает незваный и такой же неприкаянный комар, возможно знающий о своих пороках и недостатках, но не в силах ничего с собой поделать, и сам того не ведая, сокращает мою короткую ночь, я ворочаюсь и обоими ушами слышу его невыносимую высокочастотную дифирамбу, и пытаюсь не внимать ей, но музыка сильнее чувств, она легко одолевает меня, его ксенофобия сходит на нет, и он как никогда близок, и я просыпаюсь, и в разымчивой, глупой злобе, встречаю очередной московский рассвет.