Мир давит

      Это было последнее лето вместе. На следующее уже поступать. Получится ли? Надежды оправдаются или будут обречены? Обрушится ли их Вавилон?       Мирон любит такие красивые слова. А Слава любит белесые ресницы и запутывать.       — Во главе угла всегда башенка любви, — парень прижался горячей от солнца банданой и попытался уговорить на еще несколько дней здесь.       Безуспешно. Это был закат 31 августа.       Выпускники по традиции дают первый и последний звонки. Август. Летний зной ещё не выветрился, а в школьных коридорах по-прежнему душно. Но уже что-то готовится. В темноте школьных коридоров, в нишах стен и изломах паркета чувствуется тревога. Ее жадные пальцы уже подбираются к горлу, готовятся перекрыть доступ к кислороду, ожидая пены изо рта. Оно беспощадно. Даже Мирон заметил и стал носить с собой нож. Славу начали мучить кошмары еще в июне.       Слава прекрасно помнил этот запах. С военных сборов: всего пару месяцев назад они разбирали и собирали автоматы, запах был такой же.       Ему настолько понравились эти сборы, что закралась мыслишка поступать на связиста, если в программисты не судьба. Мирон не одобрял. У него всегда найдётся кучка доводов, почему все, что делает Слава необдуманно и по-детски. Мыслишка истрепалась по песчаным пляжам лесных озер и застиралась, как единственная футболка. Славу за лето будто просеяли через сито, и в этом сите осталось что-то очень важное.       Второго сентября запах смазки и каленого железа витал в фойе школы. Не было надоедливого охранника, не было уборщиц, мило перешептывающихся во время перерывов, не было работников столовой. Вообще никого не было.       Ещё на приступах школы было заметно копошение на втором и третьем этажах. Окна на них в большинстве были распахнуты. На первом этаже окна были открыты все. Настораживало. Первоклашки любят сбегать через них. Трава уже примята. Стоял ещё летний зной, предчувствие чего-то ужасного сдирало спокойствие. Будто кто-то уже давно сжимал пружину. Она должна выстрелить.       Опаздывать в первый учебный день можно только одиннадцатиклассникам. Так решил сам Слава. И уговорил себя задержаться до открытия пятёрочки на двадцать минут. Половину первого урока.       Мирон был искренне взбешен этим, ведь первым была литература:       — Почему вечно получается так? Слав, я не хочу двойку по литре, обойдешься без яблок, в столовке точно можно будет найти что-то веганское. Пошли, — еврейчик сузил глаза и зашагал в сторону школы.       Ветер был злым. Или скорбящим. Будто знал, что не надо идти. Подождать. Лучше подождать.       — Давай как в десятом?       — Ты опять набьешь мне ебало? Я все понимаю, тебе очень не нравится мой нос, но давай без таких радикальных мер.       Слава улыбнулся воспоминаниям. Мирон уходил все дальше.       — Можем побежать в школу, тогда опоздаем всего на пять минут, — предчувствие не отпускало. Может, Мирона тоже. Он передернул плечами.       — Я подожду тебя около начальной школы, там лавочка и интернет хороший, но только пять минут, потом пойду в класс. Пеняй на себя.       — Хорошо, обещай дождаться, я бы дождался!       Ветер стал еще злее, унеся крик с собой, за поворот и угол дома, унося с собой Мирона.       Филолог, что с него взять, не стал ждать и ушел. Идеалист. У Славы первым была физика. Он недолюбливал этот предмет, а вот учительница, похоже, возложила на него огромные надежды и считала вторым Эйнштейном.       Но за невыполненную домашку систематически ставила двойки. Да и за выполненную ставила. Ненавидела детей. Но ей это точно вернётся. Пусть завтра или лет через десять, но жизнь, она такая — вертлявая и злопамятная сука.       Пятерочка открылась через шесть минут. Мирон стоял у крыльца школы.       Сдавать физику Славка не собирался, но Мирона задерживать не хотел.       Зелёные слишком кислые? Мирон сможет их тоже поесть?       Тот, как упертый баран, будет стоять на своем. Знаем, проходили. В своем бревна не видим, в чужом пылинки замечаем.        Что денег с собой Слава не взял, он вспомнил только у кассы.       Что-то было страшное в этом слепом доверии. Будто они связаны. И никак иначе нельзя. Если бы Слава не пошел в начальную школу, а сразу на урок, Мирон стоял бы там один до тех пор, пока Слава не придет.       Кажется, пойдет дождь. В полдень. Тяжесть ощущалась на плечах все яснее. Рюкзака Слава с собой не брал.        Мирон тоже ощущал это. Что-то страшное погнало его на второй этаж. Он решил послушаться. Предчувствие никогда не обманывало. Ненадолго. Потом он обязательно вернётся и встретит Славу.       — О, Мироша! Как хорошо, я немного замоталась с делами и никак не успеваю отнести журнал Наталье Викторовне, окажешь услугу? Своих-то она отправить не может, первый класс набрала в этом году, — учительница литературы сама ещё была не в классе. Зря Мироша торопился, зря. Не хотелось брать журнал. Будто взяв его, он совершит выбор. Не в его пользу.       — Хорошо, я тогда опоздаю на урок немного, — волосы на затылке встали дыбом, мёртвым грузом журнал ощущался в руке, будто камень, который тянет ко дну утопленника. Но утопленник сам виноват, сам совершил выбор.       Нужно было идти к начальной школе. Мирона не было.       «Там за поворотом туалет, может, отлучился»       Слава начал ждать. Даже на лавочку присел. И постучал кроссовками друг об друга.       Предчувствие все не унималось. Пришлось проверить социальные сети, чтобы отвлечься. Надоедливый запах будто въедался под кожу, врастал в кости. Чёртова ешка.       «Где хваленый Мироном пять джи? А, у нас же разные операторы». Он в школе меньше пяти минут, но никого не было слышно. Ни-ко-го. Будто все выключили разом или он попал в вакуум.       Захотелось расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки. Вдыхая через нос, Слава пытался предотвратить наступление панической атаки. Но на втором этаже громыхнул выстрел. Пружина не выдержала давления. Пуговица была вырвана с корнем. Звуки будто включили разом. Послышались крики, но они быстро прекратились. Лишь нечётко можно было разобрать чей-то приглушенный скулеж. Запах стоял невыносимый. С ужасом осознавая, что самостоятельно загнал себя в ловушку, Слава не мог подняться.       Мирон тоже здесь.       «Ушел?.. лишь бы ушел».       Ноги не слушались. Кислорода не хватало. Хотелось дышать, и не было возможности это сделать. Захотелось расстегнуть ещё две пуговицы. Но дрожащими руками получилось лишь их вырвать. Звук его вдохов был оглушительным, пуговицы с треском поскакали по полу. На выдохах слышался хрип. Слишком громко. «Сука, Мирон здесь, должен быть здесь, этот точно здесь».       Пришлось сжать зубы, чтобы прекратить паническую атаку, он не заметил, как откусил кусок языка. Звук шагов уходил куда-то вглубь школы. В раздевалку.       «Там подвальные помещения, у меня будет секунд тридцать, чтобы выбирать, но он может стрелять в спину. Может стрелять в спину».       По правилам, из этой части школы два выхода. Пройдя пару шагов стало понятно, что один из них загорожен роялем.       «Для чего это было сделано? И кем?»       Они вчера с Мироном и Ваней двигали его из актового зала сюда, к стене. Он не мог загораживать выход. "А получится ли вообще сдвинуть? Стрелял кто-то из школьников? Не хотели, чтобы начальная школа смогла выбраться. Или не оставил себе путей отхода, чтобы не струсить». Остаётся только единственный выход из этой части школы тот, через который он зашёл. Напротив раздевалки.       «Может стрелять в спину».       Если стрелок один — можно уйти через любое окно первого этажа. Поэтому они были распахнуты — так выводили начальную школу. «Где полиция? МЧС? Скорая? Почему я смог зайти в здание? Они разве не должны приезжать за несколько минут? Сука, сука, сука, Мирон».       Со стороны улицы послышались сирены. Наконец. Но стрелку — или стрелкам — это не понравилось. Шаги вернулись и приближались. Но не будто человек бежит из здания, скорее — кого-то внимательно высматривает. Через несколько секунд было слышно, как они закрывают и замуровывают окна. Чтобы снайперы не могли работать.       «С моей стороны только туалеты, в которых окон просто нет, надо пройти до кабинета, метров сто и две двери».       Быстрее.       Телефон, оставленный на лавке, звякнул, посыпались уведомления.       «Мирон, пожалуйста, ты же еврей, выпутайся и из этой залупы».       Стараясь издавать как можно меньше шума, Слава пошел по коридору. За первыми дверьми его ожидало оно.       Оно дышало, ждало еще с лета, волосы на затылке встали даже от мысли пройти по коридору.       Не все успели спастись.       Начальная школа начинала уроки на двадцать минут позже. Эти двадцать минут прогулянного урока, сегодняшнего дня затягивали, заставляли делать странные вещи.       Стрелки застали их в коридоре. Плакаты на стенах, сами стены, часть потолка. Всё было в крови. Шведская стенка, одно тело стояло, опираясь на неё. На полу была даже кучка, часть тел было не видно из-за того, что они были сложены друг на друга. Меньше десяти минут назад они так же группками обсуждали интересы. Это был первый коридор, в который зашли стрелки. Их точно было несколько, чтобы убить столько людей сразу, нужно минимум пять. Хотелось упасть здесь же и разрыдаться. Слезы уже текли. Накатывала паника. Но жить хотелось больше. Потом. Они будут скорбеть потом. Он будет бояться потом.       Путь по коридору, жалкие двадцать метров, был бесконечным. Приходилось смотреть на пол, чтобы не зацепиться и не упасть, приходилось вытирать рукавом рубашки глаза, хотелось блевать. Пару раз Слава падал из-за накатывающего страха и приходилось ползти.       Вторая дверь была уже совсем близко, но коридор обманчив. За этими дверьми совсем не слышно звуков. Пан или пропал. Если за дверью стрелок, он этого никогда не узнает. Но когда он подошёл ближе к двери, стали видны отверстия.       Стекла в двери, выкрашенные в белый, вместе с ней теперь были заляпаны кровью. Было несколько пулевых отверстий. По стеклу шла трещина.       Не дыша, Слава приложился к одному из трех отверстий и попытался что-то разглядеть. Ещё пара тел. Никого с автоматом он не увидел. Ещё одно тело ближе всех к кабинету. Он так близок к спасению.       Лужа между дверью и ботинками все разрасталась. Это были знакомые жёлтые конверсы с разными шнурками 42 размера.       Рука толкает дверь. Мозг не хочет в это верить. Блевать хочется все сильнее. Стекло не выдерживает, разлетается-таки на осколки, рассекает кисть, кровь начинает течь неимоверно сильно. Задета вена. Или артерия. Хуй пойми что. Боли нет. Есть человек. В знакомых конверсах, истекающий кровью.       Слава бросается, не слыша и не понимая, какой шум издает. Неважно. Слезы текут, сопли текут, рот наполняется слюнями. Кажется, он рассек колено о стекло и на коленях в стекольной крошке проехался по полу. Как рафаэлка в кокосовой посыпке. Они хотели поиграть в плейстейшен вечером дома и попить чая, валяться до заката на кровати.       — Вставай, сука, — а вопреки своим словам ложится рядом с Мироном, — вставай, кто будет меня ждать, — кровь из руки течёт сильнее, заливая жилет в клеточку.       — сс.. Ам.. Вс. В.. Ай.... Сссс… у… ка…       Осознание приходит медленно. Как Мирон моргал. Так же медленно. Кровь на жилетке Славина. Только внизу на уровне голени брюки влажные и тяжёлые. Лужа крови натекла с Мирона. И продолжает течь.       — Сука… сука… сука…       Главное время. Главное вовремя.       Стреляли по начальной школе в первую очередь. Он опоздал, но в школе примерно десять минут, но когда пришёл не слышал выстрелов, значит, Мирон лежит тут уже около пятнадцати. Смерть от кровопотери наступает через 20. В лучшем случае. Надо его вытаскивать.       А злой голосок в голове нашептывает: «Мальчик Слава был славным, но не смог даже себя спасти от расправы».       Сосредоточиться. До кабинета пару сантиметров. Наложить жгут. Дотащить. Перевалить за окно, дальше дело скорой.       — Сука.       Мирон моргал, но медленно. Моргал и чуть-чуть двигал глазами. Будто искал что-то. Двигал глазами, пока Слава снимал ремень, двигал глазами, пока Слава клал его колено себе на плечо. Двигал глазами, пока перетягивали ногу и фиксировали. Они молчали.       Колени были в осколках. Кисть уже не слушалась совсем. Или начала не слушаться раньше, наверное, задета еще и какая-то мышца. Зря его Мирон ругал, что он читает анатомию. Сейчас вот может сказать, что ему там перерезало это чертово стеклышко. Поднять Мирона не получалось.       — Сука, — Слава бьёт кулаком в стену и слышит звук шагов. Будто его хотели загнать в клетку. Но что-то не давало убить их совсем. Убить насмерть. И эта мысля с холодным потом оседала на них обоих.       «Это какой-то прикол, сон, пранк, такого не может быть в реальной жизни. Сука». Под этот навязчивый мотив они аккуратно продвигаются в кабинет, закрывают дверь. К окну. Парты повалены, ветер треплет занавески. Оба окна открыты.       Осталось перевалить Мирона за подоконник. Слава встал на колени. Поднял Мирона на уровень батареи, взвалил на неё и начал толкать выше плечом. Получалось плохо. Два раза он чуть его не уронил. Колени начали скользить от крови. Стекляшки впивались все глубже. Казалось, они теперь никогда не смогут выйти. Мирон был взвален на подоконник, помогая себе плечом и здоровой рукой, Славе удалось согнуть его в сидячее положение и перевалить за раму. Послышался глухой звук падающего тела. Или мешка, набитого чем-то. Мирон не вскрикнул. Это заставляло нервничать ещё больше.       Холодный пот и так давно поступил, но теперь обязанности выполнены и тремор взялся за него по новой. Казалось, это никогда не кончится. Не получалось подняться, ноги не разгибались начиналась паника. Пришлось двигать стул, чтобы встать на него коленями.       Несколько шагов казались пыткой. Перевалиться за подоконник. На втором этаже послышались выстрелы. Надо прыгать. А внизу либо убить Мирона окончательно, либо железный штырь. Сам Мирон живучий ублюдок, упал мимо штыря.       Славу пробила дрожь, он мог убить его. Не пуля. Сам Слава чуть не прикончил Мирона.       Начало казаться, что это какое то испытание. Чертовы масоны.       Шум выстрелов заглушили звук падения и крик Славы. Она вошла в его руку быстро и незаметно. Но больно было адски. Хотелось домой. Хотелось кричать. Окно выходило на задний двор. До веранды было метров двести. А за ней виделась машина скорой помощи, врачи которой увидев их, начали бегать. Как рой мух. Мух, который садятся на нарезку. Колбасную. И сырную. Летом. Когда у него день рождения. Он не любит мух и любит день рождения.