Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил,
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень
(с) Есенин
Восточный Ветер дул там, где мы были почти счастливы
Где осталось наше детство. Солнечное, беззаботное, радостное, растянувшееся на несколько тысячелетий. Но эти тысячелетия не лишили тебя ни беззаботной весёлости во взгляде, ни лукавой усмешки, ни жизнерадостных ямочек на щеках, ни веры в себя и в окружающий мир. Наоборот, с каждым новым днём (месяцем? годом? столетием?) ты становилась только лучше — даже когда я был уверен, что стать лучше тебе уже просто некуда.
Ты — девочка, у которой всегда всё было самое лучшее.
Девочка, у которой всегда всё было хорошо.
Девочка, которая любила весь мир.
И весь мир любил тебя. А я любил тебя ещё больше.
Но об этом не знал никто. Разве что Восточный Ветер.
Именно он чаще всего был в Эдеме со мной. Обдувал упругими потоками лицо, утирал мои слёзы, выслушивал мои бессильные жалобы, высказанные неизвестно кому просьбы и целые речи, исполненные ненависти, горя и отчаяния. Ветер как будто стал моим исповедником, помогая мне излить всю мою боль. Чтобы потом я мог вернуться к тебе и снова быть лучшей версией себя.
Я бы скорее умер, чем хоть раз показал тебе, какой я
на самом деле. Я бы никогда не осмелился прийти к тебе уставшим, грустным, раздражённым, заплаканным... Больше всего на свете я боялся тебе навредить. Я бы никогда не позволил себе прийти в таком состоянии, когда мог бы оскорбить, поднять руку, испортить настроение или даже на что-то жаловаться.
Я бы не посмел причинить тебе ни малейшего вреда, или забрать хоть немного твоих сил, или ухудшить твоё настроение хотя бы на один градус. Я хотел, чтобы ты была счастлива. И, надо сказать, ты прекрасно с этим справлялась.Ты как солнце, Даф, дарящее тепло и свет всех вокруг. И единственное, что я себе позволял — это быть согретым твоими лучами. И я знаю: тебе это тоже
нравилось.
Ведь правда, тебе
нравилось быть со мной?
Нравилось, когда я рассказывал тебе что-нибудь о лопухоидном мире, читал стихи, шутил, передразнивал преподавателей, осыпал комплиментами, делился с тобой своими мыслями и рассуждениями...
Да и ты сама всегда спешила рассказать свои новости мне! В каком-то смысле я был твоим дневником, говорящим, живым дневником, погружая в который свои секреты, ты могла быть уверена в их сохранности.
Я бы никогда не предал тебя, Дафна.
Тебе нравились наши "свидания" — о, исключительно "дружеские" — но ты не могла не видеть, Даф, что в голове у меня было что угодно, кроме дружбы!
Друзья не боятся друг друга обнять; друзья отвечают на подзатыльники, пинки и толчки соответственно, а не замирают столбом на одном месте; у друзей не переворачивается всё внутри, когда их руку берёт другая, горячая и решительная маленькая ладошка; на друзей не смотрят как на произведение искусства; друзей не видят во сне...
Тебе нравилось мучить меня, Даф!
Нравилось смотреть, как мучительный румянец заливает моё лицо, когда ты, повисая у меня на шее, с лукавой улыбкой просила обнять крепче ("Ты как столб, честное слово, Варсус, я не стеклянная!").
Нравилось с преувеличенным восторгам рассказывать о своих знакомых стражах, красавцах/атлетах/музыкантах, вызывая дикую, не подчиняющуюся логике, отдающую болью в висках ревность.
Нравилось и высмеивать, да, с редким для светлой цинизмом высмеивать своих несчастных ухажёров и ботаников, позволяющих у себя списывать в обмен на кокетливые улыбочки.
Нет, я не переживал, что ты будешь так же обсуждать с кем-то меня: ты выше этого, ты не способна на предательство, и потом — никто бы этого не оценил. Ни один из других стражей не мог бы быть таким идеальным (остроумным, галантным, понимающим тебя с полуслова) собеседником, как я.
Я боялся другого: если ты можешь улыбаться другим, не имея в душе ни малейшего расположения, то... не обманываешь ли ты также и меня?
Снова и снова меня посещали такие мысли, и снова и снова они заставляли меня ненавидеть себя. Я упрекал себя в малодушии, в недоверии, в том, что смею думать о тебе так низко, я ругал себя последними словами...
Сколько раз я собирался спросить прямо: зачем ты мне это рассказываешь? И не спрашивал, потому что ответ знал и так. Тебе действительно
нравилось быть со мной, а не только обладать надо мной властью, как над теми несчастными зубрилами. Тебе
нравилось говорить со мной, танцевать на Эдемских празднествах у Дома Светлейших, слушать мою игру на флейте, ерошить мне волосы и обнимать меня.
Нра-ви-лось.
А я просто не мог жить без этих счастливых моментов наедине с тобой. Пусть и боялся их как огня. В конце концов, мои чересчур жаркие мысли всегда мог охладить Восточный Ветер.
Он дул в то прекрасное, солнечное летнее утро, когда я, скромный страж тринадцати тысяч лет, чьё количество дуэлей равнялось приблизительно нулю (настоящих дуэлей, я имею в виду, а не лысегорских стычек с ведьмами и людоедами), нашёл в Эдемском саду флейту.
Твою флейту, Даф.
Часом ранее ты разбила семь хрустальных сфер Эдема, перепутав маголодии, и сбежала с урока в слезах. А я, узнав об этом от Корнелия (
хоть какая-то польза от этого олуха царя небесного), не мог не броситься тебя искать, чтобы принести хоть какое-то утешение и подставить своё дружеское плечо. А нашёл только твою флейту, которую отличил бы от сотен других даже с закрытыми глазами, чисто на ощупь. Ведь кому, как не мне, ты доверяла на ней играть — единственному во всём Эдеме?
Впрочем, ты тоже скоро нашлась.
Маленькая, съёжившаяся в комочек, ты пряталась в своём "укрытии" — там, где лежала громадная сосна, рухнувшая, впрочем, совсем недавно — каких-нибудь лет двести назад. Её толстый ствол надёжно укрывал тебя от чужих глаз. Вот только я искал не глазами, а сердцем. А ещё меня вёл — ты уже, наверное, догадалась — Восточный Ветер.
Дафна, Дафна...
Видеть тебя расстроенной было ужасно. Я, помнится, тогда сказал себе, что за одну твою слезинку готов убить того, кто эту слезинку вызвал. Но обидчиков не было, и я не знал, что мне делать и как тебе помочь.
Но одновременно — и я знаю, что это низко, — то, что ты плакала, уткнувшись мне в плечо, было бесценно. Никаких пустых слов, лицемерных масок и изящных фраз. Никаких границ. Только ты, всецело доверившаяся мне, и я, смущённый страж, еле набравшийся смелости, утешая, провести рукой по твоим волосам.
Я вытащил тебя к речке, туда, где светило солнце, где было тепло и дул Восточный Ветер. То утро было на редкость солнечное и красивое, даже для Эдема. И я подумал, что лучшей возможности провести с тобой целый день у меня не будет. Сама природа, сама Вселенная была на моей стороне, ты нуждалась во мне, и ты уже была готова пойти со мной куда угодно.
Ветер дул почти весь день, играя с твоими волосами. В нём растворялись сотни запахов, например, черёмухи, жасмина, чайного дерева, ромашки, нероли. Так же пахли твои волосы, Дафна. А вот от твоей кожи веяло яблоками. Самый прекрасный, самый сладкий, но самый греховный запах, таящий в себе напоминание о преступлении Адама и Евы — пожалуй, единственное, что в тебе есть порочного.
Восточный Ветер дул в тот пряный душистый вечер с оранжево-багровым закатом, золотистыми отблесками солнца и источающими розоватое свечение облаками. Вечер был пряный и пьяный, я также был пьян, потому что ты была со мной. Мы вместе любовались этим закатом, и твоя голова лежала у меня на плече. И я тайком коснулся губами пряди твоих волос, что оказалась слишком близко к моим губам.
Да, я виноват, да, я не должен был, да, потом я считал себя подлецом и говорил сам себе, что поступил ужасно... Но в тот момент я просто не мог удержаться, Дафна. Твои летящие невесомые волосы, твои лучистые глаза, твои тёплые маленькие ладони, твоя пахнущая яблоками кожа, лёгкая поступь, тонкий стан — вся ты, Дафна, — вот воплощение красоты, вот истинное произведение искусства. Я не мог не восхищаться тобой, не поклоняться тебе, не любить тебя в тот вечер.
Восточный Ветер дул в ту волшебную, клянусь, лучшую в моей жизни ночь, последовавшую за тем вечером. Нет, ничего такого не было, но... Хотя нет, было. Было.
Почему лопухоиды называют близостью только сближение тел? Ведь настоящая близость есть единение в первую очередь душ, мыслей, сердец двух созданий. Это нежность, забота, трепет и ласка. Это когда её зрачки отражаются в его глазах, это когда слова влюблённых являются продолжением мыслей друг друга, это её дыхание на его шее, её ладони в его, это полуулыбки, полувзгляды, полунамёки...
Так ведь было у нас, Дафна?
Неужели ты не помнишь, как мы скатывались вниз с холма, а потом долго лежали рядом, раскинув руки, и любовались звёздами? Неужели из твоей памяти исчезло изумительной черноты густое небо, далёкие мерцающие созвездия, серебристая дорожка Млечного (ты упрямо называла его Молочным) пути и уютный стрёкот цикад? Неужели ты забыла наш тихий смех, наши, понятные только друг другу шутки, наши мечты, планы и безумные идеи, которые мы открывали друг другу в ту ночь?
Мы так и заснули рядом — ты, естественно, первая, так быстро и легко, будто бы в собственной кровати. А я ещё долго противился сну, пытаясь продлить и запомнить этот момент, эту приятную тяжесть на груди от твоей головы, твоё мерное дыхание, твои разметавшиеся мягкие волосы, тепло твоего тела...
И я снова потерял от тебя голову, Дафна!
Я знал, что потом я буду себя за это ненавидеть, но это "потом" было слишком несущественно, чтобы меня остановить. Я стоял рядом на коленях, целовал твои руки, твоё лицо, твои губы и закрытые глаза, я сошёл с ума, я пытался вобрать в себя этот яблочный запах, насытиться им, запомнить его, я касался твоих нежных шёлковых волос, перебирал их, играл с ними... А потом, как ни в чём ни бывало, снова улёгся на своё место, но даже во сне ты не оставила меня, Дафна!..
Ты никогда не оставишь меня, Дафна!
А потом был рассвет. И снова — Восточный Ветер. Тогда ты сказала, — и я на всю жизнь запомнил, — что он унесёт нас туда, где мы будем счастливы. А я не знал, как сказать, что буду счастлив где угодно и как угодно — лишь бы ты была рядом.
Честно — ради тебя я бы сделал что угодно. Луну бы с неба достал. Никто бы никогда не посмел тебя оскорбить, я бы защитил тебя от каких угодно напастей, вызвал на дуэль целый мир, и погиб с твоим именем на устах.
Я хотел только одного — чтобы ты была моей.
И надо же было так случиться, что за полгода до того, как я хотел тебе признаться, вмешался Буслаев и всё испортил!
Ненавижу его!
В тот миг, когда ты покинула Эдем, мечта всей моей жизни потерпела крах.
Хотя нет, тогда я ещё не терял надежды, что это всё не продлится долго. Что он погибнет или скатится во мрак, и ты вернёшься. Сюда. Ко мне.
Потом я надеялся, что он не решится добиваться твоей любви. Подумай, Дафна — если я
себя едва ли считал достойным тебя, то что уж говорить об этом... недоразумении.
Когда он оказался наглее (или глупее, или эгоистичнее, или всё сразу), чем я думал, мне оставалось лишь полагаться на твоё здравомыслие. Не могла же ты всерьёз полюбить (или хотя бы начать уважать) этого самовлюблённого идиота, приземлённого солдафона, самонадеянного клоуна, эгоиста до мозга костей... Ты, такая светлая, чистая, улыбающаяся, красивая, талантливая, и он — немыслимо!
Разве мог он оценить по достоинству твои маголодии? Не по магической мощности, а по сложности исполнения, прелести звучания, мастерству техники? А твои рисунки? Сколько раз он приглашал тебя на танцы? Дарил ли он тебе когда-либо цветы?
Где ты — а где он!
Ты
должна была достаться мне. А этому ослу хватило бы любой лопухоидной ослицы, из тех, чья жизнь проходит между салонами красоты и ночными клубами.
Впрочем, что сейчас об этом говорить!
Я всё понимаю, Дафна. Я бы не потревожил тебя своими мыслями и сейчас, если бы не стоял на берегу Москвы-реки, и Восточный Ветер не всколыхнул бы во мне те старые чувства.
Восточный Ветер напоминает мне о том, как мы были почти счастливы. Как
могли бы мы быть счастливы, если бы я не был таким идиотом. Если бы решился подойти и признаться в своих чувствах. Или просто не пустил бы тебя из Эдема. Или отнял бы у Мефодия. Или убил бы его.
А сейчас Восточный Ветер отталкивает меня от края. Он пахнет дикими травами, горькой полынью и яблоками. И мне кажется, что это ты пытаешься уберечь меня от реки.
Не волнуйся, Даф. Я не собираюсь причинять Буслаеву радость своей гибелью. Я буду жить — хотя бы назло ему. И лишь иногда позволю себе в мыслях устремиться за Восточным ветром, и улететь туда, где ты счастлива.
Без меня.
