ЗОЛОТОЕ СЕРДЦЕ

      Сердца у него не было.       Официально сам орган-то, конечно, был, но все вокруг понимали, что тот кусок золота, напичканный сложнейшим, похожим на часовой, механизмом, который выполнял работу сердца, настоящим человеческим сердцем называть было нельзя.       И данный недостаток, безусловно, давал о себе знать: человеком он был так себе. Во всем неправильным и непохожим на обычных людей.       К примеру, когда начальник говорил: «Сердцем чувствую, надо к шефу идти с магарычом, когда отчет понесу, иначе запорет он нам отчетность», Хосок был не согласен и так прямо об этом и говорил.       Он говорил, что тоже на месте шефа отчета бы не принял, ведь в этой пачке распечаток было много неправды. К примеру, не хватало реальных фотографий установленного на заводе по переработке мусора медицинского оборудования, а оно там должно было быть установлено.       Но кто-то решил, что не стоит тратиться на аппарат УЗИ для медпункта, который будет обслуживать всего-то пару сотен людей, — есть вещи поважнее. Можно, к примеру, усилить мощности завода за счет этой суммы. Или прикупить в кабинет руководства мебель посолиднее… — Нет, мое сердце этого не перенесет! — заявлял начальник. — В медцентре будет стоять и пылиться дорогостоящее оборудование без дела, а шеф будет встречать высокопоставленных гостей из столицы на немодном и некожаном диване? Позорище!       У Хосока сердца не было, и он считал, что лучше сделать все, как положено, чтобы, не дай бог что, у людей была своевременная медицинская помощь. Но что он там понимает со своим золотым сердцем, да?       Хосок уже и сам не помнит, как так получилось, что он оказался вот таким неполноценным. Помнит, что в детстве мать плакала, а отец ругался с кем-то по телефону, что потом за маленьким мальчиком из Кванджу прислали огромный медицинский вертолет, помнит, как из-за рокота лопастей не было слышно причитаний матери, а пилот что-то взволнованно говорил по рации, кричал «Не довезу!», помнит, как на самом подлете к Сеулу расплакался, не выдержав, отец. А еще помнит, как врачи в госпитале говорили, что спасти мальчишку сможет только один-единственный врач, совсем старенький, «да и методы у него спорные, если честно», но что тот врач был одним-единственным шансом Хосока.       Врача Хосок помнит хорошо: седой старик передвигался с трудом и все время ласково поглаживал Хосока по руке, когда мальчишка, совсем слабый еще, лежал, подключенный к проводам, приходя в себя после операции. — Ты — мой герой, — говорил доктор. — Мой пионер, моя надежда. Ты просто обязан выжить, иначе нам с тобой нельзя.       Хосок выжил. А вот доктора того давно уже нет. Его эксперимент признали опасным для человечества и прикрыли сразу после смерти ученого. А Хосок так и остался жить на земле — единственным в своем роде человеком с золотым сердцем. Единственным и совсем непохожим на все остальное человечество. Доктор говорил, что Хосок способен стать для миллионов людей по всему миру надеждой на спасение, но миру, как выяснилось, такая надежда совсем и нужна-то не была.       Хосоку жить с золотым сердцем было не очень уютно. Тяжело, когда у всех остальных сердце что-то чувствует, к кому-то тянется, о чем-то знает, а у него — нет. Просто золотой слиток с тикающим внутри механизмом. Что он там почувствовать-то может?       Из-за этого Хосок часто попадал в довольно неуютные ситуации.       К примеру, познакомившись на работе с добродушным и веселым Чимином, Хосок долго отмалчивался на предложения познакомить его с кем-то «ОСОБЕННЫМ». Но потом все-таки согласился пойти в ночной клуб в компании друзей Чимина. Чимин все задевал его локтем, обращая внимание то на высокого и красивого Сокджина, все время шутившего, рассказывавшего анекдоты и смеющегося над ними громче всех, то на украшенного татуировками очень миленького Чонгука, напоминавшего Хосоку детсадовца, стащившего у матери карандаш для глаз и изрисовавшего самого себя во всех местах, до которых смог дотянуться, то на улыбчивого и немного странного Тэхена, у которого в друзьях была, кажется, половина Сеула. Хосок улыбался тоже: все эти ребята были очень хорошими, но ничего такого «ОСОБЕННОГО» в них не было. Сердце, как говорится, не тянулось. «Оно же не настоящее…» — наверное, так подумал про себя разочарованный Чимин.       В следующий раз в клуб Хосок идти отказался.       Тогда за Хосока взялся Намджун, еще один парень из соседнего отдела: он предложил Хосоку сходить на выставку, где в этом месяце демонстрировались работы современных художников. Хосок согласился больше из вежливости, но все то время, что Намджун водил его среди странноватых и мрачных картин, думал о том, что здорово было бы устроить такую же выставку, но только из работ маминых подопечных в школе-интернате для детей, оставшихся без родителей. Можно было бы на заработанные деньги купить для ребят игровую приставку или оборудовать классный тренажерный зал — подарить все возможности, которые доступны детям из полноценных семей и которых дети, воспитывающиеся государством, увы, как правило, лишены.       Он даже высказал это предложение Намджуну, и тот задумался, закивал, но потом сказал, что вряд ли на саму такую выставку удастся насобирать достаточно денег, чтобы заплатить аренду галерее. А это ведь не просто галерея, а «самая модная на Мендоне, здесь запись на месяцы вперед, если не на годы…» Да и вряд ли руководство галереи согласится выставлять в своих пафосных залах детские рисунки.       Хосок решил, что раз дело в этом, с руководством можно попробовать договориться. И направился прямо в кабинет к директору галереи.       Тучный, все время потеющий даже под работающим кондиционером мужчина выслушал предложение Хосока и покачал головой: — Позволь мне сказать тебе, парень, одну такую вещь. Только ты не обижайся. Таких как ты у меня тут бывает ежемесячно человек по пять-шесть, и, если бы я соглашался на такие предложения, я бы уже разорился на всей этой благотворительности. А ведь я — это не просто один человек Сон Ли Хун, это ведь еще и мои подчиненные, а у всех у них — семьи, и эти семьи надо кормить. Что они сказали бы, если бы вместо очередной зарплаты я им рассказал о том, как были рады детишки, что их рисунки (безусловно, очень красивые, верю тебе на слово) выставили в лучшей галерее Кореи? Я твой энтузиазм очень ценю, поверь, и поэтому говорю с тобой честно, от всего, как говорится, сердца.       Хосок от всего сердца сказал бы, конечно, совсем по-другому. Но он смутился, снова вспомнив, насколько ему не понять, как и о чем может говорить сердце, и просто вышел из кабинета.       Из галереи он тоже вышел расстроенным, и Намджун выбежал следом. И предложил в знак утешения сходить выпить кофе.       Намджун был хорошим человеком, и у него была умная голова, подкидывающая иногда дельные идеи, но тут даже он не мог ничем помочь. Только смотрел с понимающим сожалением, наверное, вспоминая о том золотом слитке, который вшит в грудь Хосока и не позволяет ему принимать и понимать многие вещи, которые принимают и понимают обычные люди с самыми обычными сердцами.       Поэтому Хосок чаще старался гулять в одиночестве. Чтобы никого своим этим недостатком не смущать и не ставить в неловкое положение.       В одну из таких прогулок он забрел на берег реки Хан: в детстве он нашел здесь для себя уютное местечко вдали от небоскребов и автомобильных трасс, но поскольку в последние годы жил в самом центре, бывал здесь редко. А в этот вечер что-то потянуло.       На берегу под самым бетонным кольцом поворота на Синчон-дон сидел парень и что-то бренчал на гитаре. Хосок присел на сухую траву немного в отдалении и стал прислушиваться. Парень играл хорошо, но как-то рассеянно, как будто подбирал новый мотив. Хосок питал особую слабость к музыкантам: они казались ему существами неземными и волшебными. Наверное, потому что сам Хосок играть на музыкальных инструментах не умел, да и не пытался учиться. В детстве ему сказали, что музыку надо слушать сердцем, только тогда она дастся в руки, так что эта премудрость, мягко говоря, не для Хосока.       Хосока тогда это даже не обидело. Ему и ушами слушалась музыка вполне приемлемо: нравилось, много мыслей приходило в его голову, а по коже пробегали мурашки, если музыка была особенно хороша. — Что-то грустное? — спросил он у паренька, когда тот остановился, и пальцы его замерли над струнами.       Парень обернулся, и лицо у него было одновременно испуганным и рассерженным. — Чего? — Я говорю, музыка… — покраснел Хосок. — Это, наверное, будет песня, да? Грустная? — Наверное, — мотнул головой парень и продолжил перебирать струны.       Справа на берег прибежали какие-то дети и принялись играть в мячик, и шлепки мяча о песок заглушили рождающуюся мелодию.       Хосок продолжал вслушиваться, наблюдая за детьми, но вздрогнул, когда мяч вырвался из детских рук и угодил в воду реки Хан. — Ох, чует мое сердце, сейчас они полезут за ним в воду, — пробормотал парень, прервав свою игру. — Как бы не утонул никто…       Не то чтобы сердце Хосока что-то подобное «чуяло», но подумал он примерно так же. И поднялся на ноги. — Эй! — крикнул парень детям и тоже вскочил, прижимая к себе гитару. — Только в воду не лезьте! Хрен с ним, с тем мячом…       Один из ребят громко заревел, выкрикивая, что «мать его убьет» и «никогда в жизни ему ни одного мяча больше не купит». — Надо бы достать им этот мяч, — предложил Хосок, оглядываясь на парня с гитарой. — Я не умею плавать, — покачал головой тот. — Но и им туда лезть нельзя. Тут дно для купания не предназначено, много металлических скоб под мостом, бетонные связки и все такое. Я знаю, у меня отец этот мост обслуживает со своей бригадой. — Я могу попробовать, — предложил Хосок. — Я умею плавать.       Парень посмотрел на него и кивнул. — Только… погоди-ка — аккуратно положил гитару на траву и скрылся в нише под мостом.       Мальчишки продолжали ходить вдоль берега, не прекращая дружного рева, и Хосок строго отогнал их от берега, пообещав достать игрушку. — Кто вас вообще сюда отпустил одних? — недоумевал он, пытаясь разглядеть, что там в нише под мостом делает этот странный музыкально одаренный парень. — А никто и не отпускал, — размазывая слезы по чумазым щекам, пояснил один из мальчишек. — Мы сами сбежали… Меня папка теперь побьет точно… И правильно сделае-е-е-т…       Хосок улыбнулся.       Парень показался из ниши, таща за собой конец толстого металлического троса. — Вот, — вручил он карабин, закрепленный на конце троса, Хосоку. — Оберни вокруг пояса и закрепи. Чтобы я мог тебя вытащить, если вдруг течением понесет.       Хосок скинул футболку и джинсы, оставшись в одних боксерах, и начал обвязывать себя тросом. — Ничего себе у тебя шрам на груди! — выдохнул парень. Голос у него был хрипловатый и такой, немного с растяжечкой, будто парень вечно чем-то был недоволен. — Операцию делали в детстве, — пояснил Хосок. Такие вопросы ему часто задавали. — На сердце что ли? — Ага. — А тебе… в воду-то можно? — уточнил парень.       Хосок улыбнулся. — В воду — можно.       И шагнул босой ступней на мокрый песок у самой кромки реки. — Заходи в воду чуть дальше, — скомандовал парень. — Ближе к мосту. Течение понесет тогда мяч прямо на тебя, там его и перехватишь….       Прохладная вода ласково лизнула пальцы на ногах. Хосок поежился: она не была холодной, просто неприятной после сухого жаркого воздуха. До мяча казалось совсем близко, и с берега течения было совсем не разглядеть, но как только Хосок вошел в реку по колено, сразу почувствовал настойчивую тягу у самого дна.       Мяч приближался, и Хосок понимал, что не успеет добраться до нужной глубины к моменту, когда игрушка подплывет до границы, где ее еще можно было бы перехватить. — У меня сердце замирает, на тебя глядя, — сказал парень на берегу. — Осторожнее там, ладно?       У Хосока его механизм в груди не замирал — работал как обычно, тикая мерно и бесперебойно. — Думаю, не успею, — ответил он парню, обернувшись. — Надо на нижний порог стойки моста влезть, и оттуда уже спуститься в воду — так быстрее будет. — Так нельзя, — покачал головой парень. — Трос может запутаться вокруг стойки, и тогда потянет тебя вниз. Если не успеешь… — Тогда мне хорошо бы успеть, да? — улыбнулся Хосок и направился к стойке моста.       Порог был скользким, обросшим водорослями и ракушками, и пробираться по нему было неудобно и ненадежно, но почему-то беспокойство парня за него Хосока подгоняло, а на душе было приятно и тепло. Душа — не сердце, и она у Хосока, безусловно, была, и сам Хосок думал, что ей, бедной, наверное, приходится работать за двоих.       Мяч неумолимо подплывал ближе, и Хосок подумал, что, если он сейчас не слезет с порога в воду, в следующую минуту мяч пересечет ту границу, после которой всплеск воды может отогнать его еще дальше. И решился, хотя в этом месте течение закручивалось в небольшой водоворот, и лучше бы отойти еще немного дальше, но… Аккуратно спустил ноги и… ушел с головой под воду.       Течение ухватило за ноги и потянуло за собой, постепенно погружая ко дну, и на секунду стало страшно. Наверное, у нормальных людей в такие минуты замирает сердце. Но золотой механизм в груди Хосока работал бесперебойно, и вот это мерное тикание придавало сил.       Он не слышал, как вскрикнул на берегу парень, как замолчали настороженно дети, как застонали совсем близко с берегом полицейские сирены. Он только почувствовал, как коснулся его макушки резиновый бок мячика, вцепился в него обеими руками и поспешил на поверхность, перебирая ногами. — Ты чего творишь? — орал, вытаскивая Хосока за трос, перепуганный и рассерженный полицейский. — Куда ты полез? — Ни стыда, ни совести! — кричал тут же другой, протягивая Хосоку серое смятое покрывало. — Ты о родителях своих подумал? Что за дети сейчас бессердечные пошли! То с моста бросаются, то, смотри-ка, чего придумал!       Хосок отплевывался от воды и пытался хоть что-нибудь сказать, но шум вокруг стоял такой, что это было бесполезно. Он только искал глазами того парня с гитарой, чтобы передать мяч, который все еще держал в стиснутых пальцах, но того нигде не было видно.       Полицейские отобрали мяч и отшвырнули на траву, и тут же Хосок услышал рев мальчишек, заботливо отведенных полицией за ограждение. — Это я его попросил, — раздался за спиной у Хосока спокойный чуть хрипловатый голос — Детям мячик достать. Он не сам туда полез…       Хосок обернулся и увидел своего нового знакомого с гитарой. — Вот как вкатим сейчас вам штраф на половину родительской зарплаты, будете знать! — еще больше разорался полицейский. — А если бы он там утонул? Это хорошо еще, что мы мимо проезжали… — Не утонул бы, — доказывал парень, почти не повышая голос, заставляя тем самым понизить голос крикливого полицейского. — Мы его тросом обвязали. Все по технике безопасности. — Ты смотри, какой умный тут выискался! — выдохнул полицейский, у которого, видимо, совсем не осталось сил орать. — Технику безопасности знает. А предупреждение на заборе для меня написано? Так, этих двоих — в полицейский участок, а мяч отдайте детям, да данные их запишите. Вот пришлем родителям предупреждение со штрафом, они им желание шляться по берегу навсегда отобьют. — Отпустите нас, а? — поднял глаза Хосок. — Мы больше не будем… — А ему вообще волноваться нельзя, у него операция на сердце была, — поддакнул парень, — Видите, шрам?       Полицейский присмотрелся к обнаженной мокрой груди Хосока и уточнил: — Что за операция? — У меня… — Хосок замялся. — У меня вместо сердца… протез… — Правда, что ли? — подошел еще один представитель полиции. — Ага, — кивнул Хосок. — Металлоискатель на мне пищит всегда.       И улыбнулся немного виновато. — Тем более, чего полез? — вздохнул полицейский расстроенно. — Герой… все равно мы должны предписание оставить, диктуй данные свои. — Мои записывайте, — снова вмешался парень. — Мин Юнги меня зовут, если что, я и штраф оплачу. — Мин Юнги? — поднял на него глаза полицейский. — Погоди-ка… Ну точно, тот самый…       Он обернулся на своего напарника: — У моей дочки все стены в комнате этой физиономией увешаны. Рэпер ты, да?       Парень пожал плечами: — Ну немного… — Ничего себе немного! — засмеялся полицейский. — Да на твои концерты билеты не достать. Даже по блату… — А если я вам билеты дам на концерт, отпустите без штрафа? — хитро уточнил Мин Юнги. — Пожалуй, можно, — кивнул полицейский и покраснел. — И автограф вот тут оставь, дочка будет счастлива. — Вы только дочке не рассказывайте, при каких обстоятельствах, ладно? — пробормотал, ставя размашистую роспись, Юнги. — Мне лишний шум в прессе ни к чему… — Так ты у нас, значит, звезда? — улыбнулся Хосок, натягивая одежду на влажное еще тело. — Ну есть немного, — Мин Юнги, кажется, немного покраснел — А у тебя, значит, вместо сердца — пламенный мотор? — Ну есть немного, — кивнул Хосок. — Спасибо за помощь. — И тебе.       Мин Юнги подхватил гитару и уставился на босые ноги Хосока. — Может, — начал он, — отметим где-нибудь? Ну, счастливое спасение мяча… и нас… от полиции? — Давай, — кивнул Хосок.       И подумал, что это здорово пока не расставаться с этим Мин Юнги. Этот Мин Юнги Хосоку… нравился, что ли? С ним хотелось оставаться рядом подольше. И чтобы он еще поиграл на гитаре. Чтобы просто поговорил своим этим хрипловатым голосом. Чтобы просто не уходил.       И позже, когда они с Юнги уже сидели под легким навесом маленькой кафешки на набережной, Хосок думал, что полез бы в реку и окунулся в этот водоворот еще раз, пожалуй, потому что оно того, безусловно, стоило. — Ты, вообще, молодец, — говорил Мин Юнги, протягивая Хосоку еще одну откупоренную бутылку пива. — Я в какой-то момент за тебя испугался и чуть сам в воду не прыгнул. Хотя плавать не умею. Но точно прыгнул бы. — Было бы странно так глупо погибнуть, спасая незнакомого человека, — мрачно пошутил Хосок. — Погибнуть, спасая мяч, было бы еще глупее, я тебе так скажу.       Юнги отхлебнул пива и аккуратно коснулся пальцем ткани хосоковой футболки в районе шрама. И будь у Хосока настоящее сердце, он бы даже подумал, что оно в этот момент сбилось с ритма. На секунду ему так и показалось, но показалось, конечно — мерное тиканье не сбивалось с ритма, золотое ненастоящее сердце работало как положено. — Получается, ты частично робот, да? — задумчиво произнес Юнги, рассматривая грудь Хосока. — И какое оно, это твое сердце? — Золотое, — просто ответил Хосок. — Это я уже понял, — улыбнулся Юнги, мило обнажая десна. — А вообще, как оно выглядит? Куча проводков? Или что там у тебя? — Да нет, оно, правда, из золота сделано, — засмеялся Хосок. — Так что меня, при острой необходимости, можно сдать в ломбард. — Думаю, до этого не дойдет, — покачал головой Юнги. — Я пока неплохо зарабатываю. Хочешь на концерт мой сходить? Можешь друзей с собой взять…       Хосок задумался. — Да у меня особо нет друзей, если честно. Могу коллег по работе пригласить… — А друзей почему нет?       Мин Юнги уставился на Хосока, очень забавно хмельно моргая.       Хосок развел руками: — Да не знаю, люди считают меня странным… Думают, наверное, что мне многие вещи не понять, ведь у меня нет сердца…       Мин Юнги помрачнел. — У тебя есть сердце.       Он внезапно подался вперед и приник ухом к груди Хосока. — Вот оно, тикает.       У Хосока мурашки побежали по коже от ощущения горячего дыхания совсем рядом со своим тикающим сердцем. — Человеку с золотым сердцем иногда трудно обзавестись друзьями… — почти прошептал он, чтобы не спугнуть это ощущение.       Мин Юнги поднял на него глаза, все еще прижимаясь к груди щекой. — А должно быть наоборот. Золотое сердце сейчас редко встретишь…       И Хосок вдруг почувствовал, кажется, глядя в эти обращенные к нему глаза, что имеют в виду люди, говоря: «сердце екает», «сердце замирает» или «сердце тянется к кому-то». Потому что примерно это сейчас и делало его… ну, может, не сердце, а что-то еще внутри него, такого неправильного.       Видимо, золотое сердце в его груди — не совсем бесполезная штука.       Или просто не одно сердце все это умеет.