Золотой час

Без пути, без пути Мы по миру мечемся. Отпусти, отпусти, Ты меня невстреченным вспоминай… Не грусти, Что в небо мы не сорваны. Не спасти, не спасти Нежность обречённую, не спасти… Мелкие завитки цветочного орнамента очень трудно было прокрасить хорошо и полностью, но Тихон, пыхтя, честно старался, изредка поминая процесс «добрым» словом. И, отрывая изредка взгляд, всё посматривал на улыбающееся фото Серёжи на памятнике. Он наверняка с этого всего посмеялся бы, как умел — ярко и искренне, задевая что-то в душе. Тихон так любил его смешить — чтоб хохотал и сыпался, распространяя почти ощутимый свет своей улыбки, в котором становилось так тепло на душе… «Солнышко моё» — звал его Тихон, и в его устах это звучало слишком серьёзно для простого романтического прозвища. Он и вправду был для него солнцем, светом в окошке… Был. Одно слово, болезненно стоящее поперёк груди, мешающее дышать год с лишним как. …Серёжа иногда шутил о смерти — такие разговоры ни с того ни с сего повергали Тихона в тревогу, которую он прятал по-актёрски искусно, но она всё равно оставалась тёмным осадком в глубине сердца. Потому, может, эти разговоры врезались в память так сильно. — А ограда на могилке пусть будет с мелкими завитушками, ну знаешь, цветочки хитровыебанные какие-нибудь, — Серёжа махал руками, хихикая, пока Тихон насмешливо внимал его речи. — Чтобы… — Чтобы я помнил про твой весёлый характер? — попытался угадать Тихон. — Чтоб ты задолбался красить! — Серёжа расхохотался, досадливо сдувая со лба упавший локон, а Тихон, рассмеявшись в ответ, тут же втянул его в поцелуй… Тихон снова посмотрел на затейливый кованый узор ограды, в изгибы которого с трудом пролазила и самая тонкая кисточка, и улыбнулся. — Озадачил ты меня, Серёнь, — пробормотал он, глядя в безмятежно улыбавшееся лицо на фото. — Но ничего, справлюсь… …Ухаживать за могилой он, помнится, пообещал родителям Серёжи, невесть зачем подошедшим к нему на похоронах. Разговор вышел неловкий, сумбурный — Тихон, наполовину оглушённый происходящим, не запомнил ни лиц, ни имён, только слёзы, которым позавидовал — сам он плакать не мог, и вообще не осознавал целиком реальности происходящего. Наверное, потому, что так и не решился прийти на прощание и посмотреть на его тело. Может, это было и правильно — помнить Серёжу отчаянно хотелось живым, подвижным, счастливым, а вообразить его застывшим в вечной безмятежности отчаянно не получалось… Но так их история словно оборвалась на середине, не получив конца, и след от этого внезапного обрыва кровил и болел, с пугающей остротой обнажая оставшуюся внутри души пустоту. Не предвидел, не уберёг, слишком рано отпустил туда, откуда не возвращаются… Помнить — единственное, что оставалось. Но пока память приносила лишь боль утраты, заставлявшую лежать ночами без сна и выть в мокрую подушку, давно переставшую хранить Серёжин запах. Но, как ни странно, Тихон трепетно берёг эту боль. Ему говорили, что она пройдёт — а именно этого он втайне боялся, ведь боль была единственным чувством, что ещё связывало его с любимым, потому он сам неосознанно вцеплялся в неё все сильнее. Больше всего он боялся однажды взглянуть на улыбку Серёжи на фото и не почувствовать ничего. Боялся забыть, что Серёжа для него значил. И боль всё разверзалась внутри, отнимая прежние задор и живость, но без Горошко на это было уже плевать. Задумавшись, он выпустил из рук кисть — та упала прямо на ботинок, испачкав его краской. Тихон с чувством выругался и попытался оттереть краску, но та лишь размазалась ещё сильнее. Над этим Серёжа точно посмеялся бы — словно в ответ на эту мысль с ближних деревьев раздалось громкое воронье карканье на разные лады… — Когда я умру, приходи на мою могилу и показывай смешные картиночки, будут вороны каркать — это я ржу, — Серёжа с выражением зачитал текст с картинки из паблика с какими-то приколами. — А рабочая идея, Тиш, запоминай! — Да ну тебя! — отмахнулся, улыбаясь, Тихон, пытаясь не показать, как сильно в последнее время его стали волновать такие шутки от Серёжи. — С чего ты вообще решил, что я к тебе на могилу ходить буду, а не наоборот? — Не знаю, Тиш, — Горошко мотнул головой. — Просто… Чувствую. — Хэй, — Тихон тут же обнял его как мог крепко. — Иди сюда, солнышко, и не думай больше о плохом… Жизневский тихо засмеялся, но смех перешёл в тихое, отчаянное рыдание, стоило подойти ближе и коснуться памятника. Если бы Тихон знал, как мало им отпущено после того разговора, он бы обнимал Серёжку дольше и целовал нежнее, даже если бы это ничего не изменило. Но всё сложилось, как сложилось — и Жизневский хотя бы надеялся, что после смерти что-то ещё есть и что Серёжа пьёт пиво с ангелами и смеётся, глядя на него с небес… Тихон улыбнулся сквозь слёзы и схватившую душу ноющую боль. Осторожно, с молчаливой нежностью провёл ладонью по любимому лицу на фотографии. — Я скучаю, Серёжа.