сотворение
В начале было Слово. Слово было «чагия». Все с него начало быть, и быть без него не могло. А после уже был его звук, и запах, и цвет, и вкус. Вкус стекал по языку в гортань густой и вязкий, словно остывающий свиной жир с солью и перцем. Мунджо глотал его, давя рвотные позывы, как лекарство, принимал внутрь маленькими дозами, пропускал на выдохе через зубы, сплевывая мелкие косточки, ранящие десны, – «чагия». Затем он взял глину, размял ее и вылепил тело. Нарисовал углем глаза, а киноварью рот. Потом ножом разрезал ладонь и окропил его с ног до головы. Тогда из глаз цвета угля потекла вода, а губы цвета киновари вытолкнули кровь. Слово стало плотью, а во плоти свет. Свет этот был жизнью, не той, что определяет земное бытие, но той, что дарует бессмертие. И увидел Мунджо то, что он создал, и было это хорошо, и лучше него. И был вечер, было утро.мистерия
Всю ночь красный неон распятия будил, не давал закрыть век, пробирался сквозь ресницы, только они сомкнутся. Мунджо думал, что это можно просто стряхнуть как прилипший волос к одежде; щёлкнуть зажигалкой и посмотреть, как он расплавится, завьется спиралью и растает, оставив после себя лишь едкий дым. Но сколько бы Мунджо не жег сигарет, отмеряя по ним утомительное время, чагия всегда оставался где-то поблизости. Он забился под ногти, укрылся среди волос, как пыльца осел на лёгких, двухвосткой заполз в ушную раковину через бесформенную рутину приевшихся дней, свернулся в самом темном и укромном месте мозга. Мунджо пришлось бы вскрыть себе череп, чтобы вытащить его. В кофейной гуще на дне чашки проявлялся его образ, люди на улицах обсуждали его, в новостях сообщали о нем, в меню ресторанов был только он, в листовках на стенах расклеивали его номер. Мунджо засыпал с его именем на губах и просыпался с его изображением на сетчатке глаз как на плащанице. Его вкус был в воде из-под крана, его запах скрывался под колпачком шампуня из «Даисо», его тень падала от прохожих на улице, его голосом говорил иностранец в метро, его вены на шнурке колокольчика над дверью связывались в узел хризантемы. Куда бы Мунджо ни шел, он приходил к Божеству. Что бы Мунджо ни делал — все это было для его идола. Что бы Мунджо ни говорил — это было «чагия». Сам не желая, он открыл первопричину. Мунджо понял, как устроен этот мир и из чего состоит. Он слишком долго ходил по безжизненной пустыне в надежде найти Землю Обетованную, служа не тем. Но теперь Мунджо подумал, что если хорошо попросит, то Божество наделит его своей свободой и сделает равным себе. Нужно было постараться еще совсем немного, чтобы это наконец случилось. Мунджо хотел начать молиться, но не знал подходящих слов, вместо этого он поместил Божество в святилище, чтобы спрятать его от чужих глаз, и соорудил алтарь. Каждый день Мунджо приносил туда алкоголь, трупы животных, рис, свежие цветы; жег свечи, ладан и опиум; кусочки фруктов, пиалы с кровью, кости, зубы, ритуальные деньги и полудрагоценные камни. Он отдавал все, что имел, но для чагия этого было мало, чтобы обрести силы и даровать свою милость. Божеству нужно больше, он требовал нечто особенное, и тогда Мунджо стал отрезать ломтики плоти неверующих и раскладывать их на блюде перед алтарем. Ближе к вечеру он разделял трапезу с божеством, символически поглощая за него свои подношения и уподобляясь ему. И Мунджо вкушал не только языком, вкушал зрением, обонянием и слухом, ладонями рук брал все, что мог ухватить. «Еще», — говорило ему жадное Божество, когда блюдо пустело. «Еще», — повторяло за его спиной. «Еще», — шептало ему на ухо посреди глубокой ночи. «Еще», — стучало в висках. Ещё и еще. Оно всегда было голодно и постоянно желало большего. С каждым днем оно становилось все сильнее и требовательнее. Мунджо смотрел со священным трепетом, как у чагия прорезаются зубы, проклевываются иглы, как вздымается костяной перламутровой пластиной хребет, изгибаются кости и длинные когти. Оно скреблось о молочные полупрозрачные стены узилища, плавая в околоплодной жидкости. Оно голодно ворчало, предчувствуя чужие шаги. Не распознавая ни друга, ни врага, потому что все были лишь пылью под его ступенями, когда оно вылупится. В конце концов, ему стало тесно в своей скорлупе, оно пробилось сквозь трещины, проползло сквозь щель под дверью, сломало стены, разрушило охранные заклятия и заполонило весь храм. Руки Божества простерлись на все четыре стороны света. Глаза налились яростью. Воздух вокруг него загустел, стал горячим. Охваченное Амоком, Божество сметало все, что попадалось на его пути. Лицо его забрызганно кровью. Кожа тёмная как ночное небо. Рот искажен злобой. Красный высунутый язык слизывает противников как зёрнышки мака и заглатывает целиком, не пережевывая. Священная ярость струилась по его венам бурным потоком в неистовстве. И Мунджо смотрел, обомлевший, как перед природной стихией, перед стеной цунами; как олень замирает в свете несущихся на него фар, понимая, что видит нечто грозное и неизбежное, воплощение фатума суть бесконечной вселенной... Теперь никто не мог их разлучить, и ничто в мире теперь не могло навредить им. Не существовало такой силы способной противостоять божественной воле. Мунджо уехал в другой город, потом пересек море, сменил несколько стран, но куда бы он ни направлялся, чагия всегда следовал за ним. Он сидел на соседнем кресле в самолёте, шел по правую руку от него по улице, стоял под одним с ним зонтом, пил с другого края стакана, лежал на свободной стороне кровати. Мунджо ничего для этого не делал, ему достаточно было просто верить и приводить к своей вере других.экстаз
Однажды в Гонконге он селится в старом доме на крутом склоне, заросшем баньяном. Цена завышена, но местные жители почти не задают вопросов. Во внутреннем дворике дома деревья и водоем. Половина квартир пустует – редкость для такого густонаселенного города. Неподалёку располагается даосский храм. И обвитый плющом мостик через автостраду ведет в плотно застроенный район, где много ресторанов и офисных зданий. Весна, воздух тошнотно пахнет цветами и бензином. Мунджо планирует тут задержаться на год или, может, два, а потом вернуться во Вьетнам или поехать дальше на север. Хозяйка-старуха живет этажом выше. Один глаз у нее слепой заплыл катарактой, второй — маленький и злобный. Здешние поговаривают, что она пьет по ночам ци молоденьких девушек. Она тонкая и сгорбившаяся, кожа цвета молотой гвоздики. В карманах её вечно звенит мелочь, пока она взбиралась на четвертый этаж по обшарпанной лестнице. Достаточна умна, чтобы не отпирать дверную решетку перед Мунджо, и принимает конверт с деньгами между прутьев трясущейся изящной рукой. В квартире в конце коридора — пожилой мужчина. Он носит крошечные очки в костяной оправе и ездит на работу на велосипеде. У него есть маленькая мерзкая псина, которая вечно скалит зубы, покрытые желтым субстратом. Словно чувствуя незримое присутствие древней могущественный силы, тявкает под дверью и трясется. Мунджо часто представляет, как швыряет ее хлипкое тело через весь коридор и разом ломает все кости. Более безопасный способ отравления не интересен. В любом случае Мунджо может это вытерпеть, он не такой мелочный. Мунджо просыпается рано утром на восходе. Двигается по квартире тихо. Видит, как через задернутые шторы, пробиваются первые лучи, в них пляшет пыль и дым из курильницы, он сдвигает их плотнее, оставляет немного подношений. Мунджо заправляет рубашку, защелкивает запонки, застёгивает плащ, заматывает шарф под горлом, завязывает туго шнурки, натягивает перчатки, надевает маску и очки, захлопывает саквояж. Уходит, закрыв дверь медленно, без шума, пока дом еще не проснулся. Жизнь повторяется, вертится по одному и тому же кругу. Дни безумно длинные, и кажутся еще теперь мучительно длиннее в ожидании вечера. Мунджо перебирает минуты как бусины на четках и ждёт, в предвкушении чуда. Слюна скапливается во рту. Пальцы от голода немеют. Он готов, он как никогда чувствует себя готовым, не хватает лишь восточного ветра, чтобы предаться сакральному торжеству. Все зубы у местных гнилые и темные. Они грызут прямо деснами до мозолей. Из их рта доносится смрад и нечестивые речи. Мунджо заглядывает внутрь их распахнутых челюстей, смотрит вниз, по пищеводу, сразу в душу, пытаясь пробраться до самого сердца, и спрашивает: «Не хотите ли поговорить о Боге?». Он скромен и робок. Он аккуратно полирует острые края и деликатно обрабатывает корневые каналы. Подбирает случайных прохожих на улице, возвращаясь с работы, ловит нищих и прокажённых, чтобы привести в свой храм. Кормит их фруктами и поит крепкими настойками, дожидаясь, когда они расслабятся и будут наконец готовы внимать его словам. Тогда Мунджо открывает книгу и начинает зачитывать голосом вкрадчивым и глубоким строчки из Священного писания. В этой книге есть все: и то, что было вначале, и то, чем все кончится. В ней есть ответы на все важные вопросы, когда-либо волновавшие человеческий ум, и есть тайные знания о жизни и о смерти. В книге есть сад, есть ангелы, и есть первородный грех. Есть там и кара божья и страшный суд. И воскрешение. И там есть Мунджо и все, кто его когда-либо окружал, и есть те, кому не посчастливилось слушать главы из этой книги, задремывая на конопляной циновке под монотонное чтение гостеприимного хозяина дома. Мунджо вкладывает в их головы знания, разжигает огонь в их сердцах, усмиряет дух и вынимает потом из них истину. Он сцеживает её по капли, дистиллирует и разливает по красивым бутылкам, бальзамируя как змей в крепком спирте. Осторожно проталкивает в узкие горлышки точно кораблики, на которых они отправятся в долгое странствие через реки Стикс и Евфрат на парусах из страниц Книги мёртвых. Мунджо и сам тонкий и хрустящий как папирус с кляксами синяков и ссадин. Что-то тянет из него кровь, лишает влаги. С каждым днем его кожа сильнее ссыхается, разум пустеет, память путается, а кончики пальцев дрожат, когда он держит щипцы. Постепенно тремор переходит на ноги и губы, как будто мышцы отравляют пары ртути, он уже не может ими совладать. Слова пропадают изо рта. Зрение тускнеет. В расплывчатой пелене Мунджо видит лишь тени, какой то зыбкий образ, то ли человек с птичьей головой склонился над ним, то ли прекрасный обнажённый юноша. Длинный клюв с металлическим блеском, больше похожий на острее стрелы, вонзается в его тело. Чагия откусывает от него кусочки, клюет почки и печень, пережевывает и, как заботливая мать кормит в гнезде птенца, сплевывает ему в рот, чтобы помочь ему вырасти и стать лучше. — Так вы стоматолог, — говорит сосед, рассматривая визитку, пока курит вместе с Мунджо возле подъезда. — А тот человек, — осторожно продолжает он, — который с вами живет… — Человек? — удивляется Мунджо. Псина на поводке крутится возле его ног обтирая штанины. Машет тонким крысиным хвостом. — Я вижу его довольно часто, для того, кто просто заходит в гости. — Вы наблюдательны. — Я сначала думал он ваш младший брат. Вы очень похожи, хотя не вижу сходства в чертах лица. Скорее, в поведении. Вы давно знакомы? Сосед смотрит проницательно поверх очков. Его интонации странные. Вероятно, проблема в чужом языке, но Мунджо кажется, что этот мужчина что-то понимает. Может, все из-за его собаки... Мунджо опять начинает думать, как от нее избавиться. Но она всегда с хозяином. Мунджо рассматривает вариант пробраться к нему в квартиру, пока он на работе. — Кажется, он избегает разговоров со мной. — Он плохо говорит на кантонском, — поясняет Мунджо. Мунджо встревожен. Этот мужчина слишком любопытен, но он не хочет, чтобы это стало его проблемой. И его псина тоже не должна быть проблемой, сколько бы не трясла хвостом. Он садится перед ней и заглядывает в дикие круглые глаза напротив. — Осторожнее, она может укусить, — предупреждает китаец прежде, чем Мунджо успевает потрогать ее плотную короткую шерсть. — Правда? Такая мелкая... — Я забрал ее из приюта. Кажется, ее собирались усыпить. У нее что-то с головой... Не знаю. Но если правильно себя вести, то она бывает послушной. Мунджо заинтересованно наклоняет голову, изучая ошалелую вытянутую морду. Собака смотрит на него, но уши ее повернуты в сторону. Ноздри активно шевелятся. Все тело напряженно, лапы нервно топчутся на месте. Ей нет до него дела. Она боится, но не его. Мунджо даже кажется, что ее страх не конкретизирован, он просто часть хаоса в ее крошечной глупой голове, а она лишь в вечных поисках, куда этот страх выплеснуть. — Зачем она вам? Завели бы здоровую. Китаец странно смеется. — Мне кажется я её не заводил. Она просто вцепилась в меня и теперь управляет моей жизнью. Понимаете? — Понимаете? — повторяет сосед, с сомнением смотря на Мунджо. — Нет, — помедлив, отвечает Мунджо. — Не представляю каково это. Китаец ему не верит. — Вам ведь не нужна помощь? — Хорошего дня, — Мунджо откидывает окурок в переполненную урну. Он смотрит на свою руку, замечая, что она слишком изувечена для того, кто работает медицинскими инструментами, а не молотком. — Обращайтесь, если что-то потребуется, — говорит сосед. Мунджо идёт на работу, всё еще чувствуя пристальный взгляд, жгущий его спину, щекочущий растянутые шрамы как размашистые удары хлыста, и чем ему лучше, тем они сильнее. Мунджо узнаёт его по мелодичному звону монист, которые бьются в такт шагам. Он сидит неподвижно в сумерках перед дверью, позабыв включить свет. Руки вытянуты вдоль тела. Он ждет неизбежного, как осыпаются цветы на деревьях, как падает капля слезы из широко распахнутого глаза. Поступь легка. И тело Мунджо сжимается в ужасе от неминуемой встречи. Иррациональный страх и восторг охватывают его, он то ли хочет плакать от ужаса, то ли смеяться от счастья, но не уверен, есть ли у него необходимый набор этих чувств, и как ими пользоваться. Мунджо замирает не в силах оторвать взгляд от поворачивающейся сердцевины замка. Волосы божества опустились до плеч. Два глаза пустые как черный оникс, третий переливается всеми цветами как опал. Кожа его уподобилась золоту, проминается под передними резцами. Когда Мунджо освежевывает ее, доставая мякоть, наружу сочится целебная сома, точно из расколотого кокоса вытекает ароматная вода. Мунджо пытается вгрызться как можно глубже. Мечтает расплавиться и прилипнуть к его костям, переплестись с ним венами в бесконечный узел, внедриться в его клетки, запутаться в его ДНК и перестать быть. Он понимает, что болен, но не может разобрать, какая именно часть его нуждается в лечении, поэтому кажется проще избавиться сразу от себя самого. Мунджо молится об этом, он учится находить нужные слова.жертвоприношение
С приходом лета в их доме начала твориться какая-то чертовщина. Постоянно отключалось электричество, пропадал интернет, на парковке глохли машины. Муж одной соседки с первого этажа умер от сердечного приступа. Мясник из лавки на другой стороне улицы вдруг сошел с ума и перерезал всю семью. Как-то раз на крышу дома упало замертво дюжина птиц. Девочка семьи в соседнем подъезде заболела лунатизмом. По ночам она выбирается из своей квартиры и скребется во все двери. Какие-то странные жуки вдруг заполонили дом, и никто не может разобраться, что это за вид. Их даже приезжали снимать с местного телеканала, но все камеры сломались, и телевизионщики уехали ни с чем. Прибывшие после дезинсекторы долго искали источник распространения в подвале, однако вместо мертвых насекомых оттуда позже вынесли несколько задохнувшихся от яда мужчин. Призрак сбитой на переходе женщины стал появляться по ночам и пугать припозднившихся прохожих. Мужчина, устанавливающий вывеску магазина, упал с лестницы и разбил череп. Старуха-хозяйка дома вызывала шаманку, та провела пару ритуалов, а потом ушла и повесилась на следующее утро... Вся посуда в квартире на третьем этаже перебита, и Мунджо приходится использовать одноразовую. Ножи и другие острые предметы, он попросту выкинул, так как каждый из них норовит проткнуть его, появившись из-за угла или упав с потолка. Книги вечно разбросаны по полу. Полки все перекосились. Картины падают с гвоздей. На разбитом зеркале в ванной каждый раз, когда Мунджо идет чистить зубы или бриться, появляются надписи с угрозами сделанные чем-то похожим на куриную кровь. Из крана иногда течет грязь вместо воды... Порой это становится так невыносимо, что Мунджо ночует в мотелях, страшась возвращаться в переполненный яростью дом. Но через пару дней все равно приходит, иначе не может, собирает осколки, выбрасывает червивые продукты, выливает прокисшее соевое молоко. Лето в самом разгаре тяжёлое и дымное. Густая взвесь над небоскребами. Желтый морок в квартире. Утро субботу штормит, придавливая к матрасу. Золото пыли сыпется сухой штукатуркой с потолка храма. Мунджо боится, дышать или моргнуть, укутавшись под шерстяным одеялом. Он так счастлив быть единым в этот момент с богом, что иногда кажется, что это счастье его переполнит, зальется в рот расплавленным свинцом и сварит заживо. — Это все началось, когда ты к нам переехал. Раньше такой ерунды не было, — ворчит старуха-хозяйка. — Ты, верно, проклят. У меня даже мухи дохнут и не могут летать по квартире. А кто следующий. Я? — Да. Да, — устало повторяет Мунджо, медленно плетясь за ней следом по узкой лестнице. — Это все из-за жары. У нас, похоже, слишком душно, и я не могу контролировать его настроение. — Так почини кондиционер или купи новый, — ворчит старуха. — Это пустая трата денег, — возражает Мунджо. — Просто купи чертов кондиционер, иначе я тебя выселю. Однажды Мунджо знакомится с женщиной. Она красива и изыскана, всегда хорошо пахнет. Женщина любит ходить по дорогим заведениям, очень умна и даже может поддерживать интересные беседы. — Вы верующий? — спрашивает она. Мунджо никогда прежде об этом не задумывался, но рьяно отвечает: — «Да!» — Я так и думала, — улыбается женщина. — Вы кажетесь очень сдержанным и целомудренным, к тому же добропорядочны. Мунджо искренне улыбается в ответ. Он думает, что наконец-то встретил того, кто может разделить его смысл жизни. — В наше время сложно встретить таких людей как вы. Тех, кто не забывает о боге и при этом живёт полной жизнью, — добавляет она. Мунджо решает, что они достаточно близки, чтобы пригласить её домой на выходных. Он окрылен и готовится к этому дню. Мунджо выбирает лучшие продукты для ужина, зажигает свечи и надевает парадный костюм. — Не волнуйся, — говорит, подливая ей вина. — Я просто хочу, чтобы мы стали ближе. Постарайся расслабиться. Её красное платье блестит, усыпанное бисером, а по груди текут бусины пота. Спина прямая, твердая как камень под его ладонью. Мясо на белом блюде заветрелось, лежит нетронутое, а между тем воск со свечей натекает на скатерть — Я могу... — говорит женщина. — Прошу, — перебивает Мунджо, — говори по-английски. — Боюсь, я неправильно тебя поняла, — тихо говорит женщина на английском. Её взгляд устремлён прямо перед собой к другому краю стола. — Нет-нет, — успокаивает ее Мунджо. Он стоит позади и нежно поглаживает её между лопаток. — Ты всё поняла правильно. Я очень верующий человек. И мне бы очень хотелось, чтобы и ты приняла мою веру. — Разве это не прекрасно? — шепотом спрашивает он. Берет палочками кусок мяса и надавливает рукой на челюсть женщины, чтобы открылся рот. — Тебе нужно разделить со мной это таинство. Мунджо проталкивает кусок мяса в её рот и захлопывает его. — Глотай, — говорит он. Мунджо берёт её подбородок между пальцев и двигает им, заставляя челюсть пережевывать жесткие волокна. — Божество хочет, чтобы мы были счастливы. А счастья в том, чтобы радовать его. Мунджо знает, Божество доброе и не жестокое. Он любящий бог, он гладит его по щеке и вытирает слезы, будто кончик лезвия полощет его по лицу. Таким же легким движением Мунджо перерезает её горло, и кровь плещется на блюдо и скатерть, булькает в разорванной трахее. Тёплая и густая. Мунджо бережно опускает голову женщины и подставляет ладонь под потекшую вниз струю. Мунджо не видит ее лица и это непривычно. Ему не нравится кровь на своей руке и то, что ему придется ее убирать самому. Он чувствует себя будто он обычный убийца, но это ощущение вскоре проходит. Мунджо вдруг обнаруживает, что больше вовсе не принадлежит себе. Это было не его тело, и не его пальцы протерли нож, это не его губы испустили вздох, и ни его мысли решили это. Когда кто-то обратился к Мунджо, то назвал его чужим именем. Когда Мунджо откликнулся, то произнес не свои слова. И когда Мунджо коснулся своего шрама на шее, то почувствовал, как из того места все еще течет горячая кровь. «Слишком горячая», — подумал он. Мунджо покупает кондиционер, и замечает, что с ним действительно становится комфортнее.сезон Дашу
В сезон дождей чагия изменился. Как будто его одолевала тяжёлая лихорадка: его щеки заалели и сбился пульс. Стало спокойнее. Он то лежал без сна, то вдруг принимался бродить по квартире, что-то бормоча. Иногда он выбирался во внутренний двор дома с запущенным прудом, ходил возле него кругами или сидел под дырявым тентом задумчивый и отстранённый. Ничего не писал. Мунджо с тревогой следил с балкона, как его шафрановый шелковый пао мелькает среди зарослей монстер; длинный драконий хвост тянется где-то далеко позади, живя своей жизнью в кустах акаций. Один из соседских мальчишек замечает, что в пруду пропадает рыба. — Просто вода слишком грязная, — утешает его мать. — Вот рыбки и уплыли в море. Мунджо украдкой собирает по двору обглоданные остатки скелетов и прикармливает пару уличных кошек, но те даже близко не подходят к пруду, слишком сытые, прячась от дождя под навесом. Чагия улыбается широкое и открыто. Оранжевые чешуйки блестят в уголке красных губ. Под ногтями черные комки ила. Он покачивался в ротанговом кресле у распахнутого окна. Дюжина бумажных фонариков шепчется под потолком от ветра. Вонь сырой рыбы щекочет рецепторы, и Мунджо сжигает все благовония, чтобы ее перебить. Сливное отверстие в ванной забилось белыми перламутровыми камушками. Мунджо находит их на дне в кружках, раскиданными по полу. В своем саквояже. И даже в кармане пиджака. Они все разные и удивительные как зубы. Мунджо пытается подобрать к ним оправу, отшлифовать, придать более строгую завершенную форму, но их так много, что у него разбегаются глаза, и он просто складывает их в коробки, сортируя по оттенкам и размерам. Где-то через неделю Мунджо неожиданно предлагают место в элитной стоматологии ближе к центру города. Он считает это совпадением, но потом узнает, что сосед в конце коридора теперь ездит на работу на скутере, потому что совершенно случайно выиграл в лотерее. В доме дальше по улице пятидесятилетняя хозяйка внезапно забеременела, а в даосский храм кто-то пожертвовал два миллиона долларов. Все яблони, вишни, сливы и груши в их районе покрылись цветами. Мунджо думает, что ему скоро придется уезжать. Его пару раз допрашивает полиция, интересуясь, не замечал ли он чего-то странного. Мунджо отвечает: — «Нет», — он плохо соображает, пока острые когти божества вспарывают его живот и рука проникает через разрез внутрь. Отодвигает желудок, царапает легкие, проскальзывает все глубже, разрывает лёгкие, раздвигает ребра и хватает в кулак сердце. Так крепко сжимает, что оно больше не может биться. Мунджо мучается от боли, теряет сознание, но все же не умирает, сколько бы ни просил о снисхождении и смерти. И даже когда рука с сердцем выбирается из него, а инкрустированные камнями зубы божества впиваются в вырванный орган, Мунджо не может рассчитывать на прощение, и ему остается лишь смотреть изо дня в день, как клыки рвут его плоть. Когда он приходит в себя, на его веках лежит по монетке в дорогу.гнозис
У Мунджо дрогнула рука всего на секунду, но этого хватило, чтобы диск для полировки зуба мазнул пациента по щеке. Тот этого не замечает, он ничего не чувствует, и так напуган, что изорвал на клочки салфетку в своей потной ладони. Мунджо не испытывает удовольствия от власти над ним, он зол на себя, зол на этот человеческий импульс неуверенности. — Вам нехорошо? — спрашивает администратор клиники, когда клиент уходит, поблагодарив врача больше, чем следовало. Мунджо убирает волосы со лба. — Так заметно? — Вы как будто сам не свой. Мунджо злиться еще больше. Он прикладывал столько усилий, приносил столько жертв Божеству, тогда почему с каждым днем он становится лишь эмоциональнее и слабее? Мунджо думает о случае на работе, всю дорогу, пока возвращается домой. Раньше подобное не так сильно его беспокоило. Раньше в его профессиональной практике такое не происходило. Он заходит в лапшичную у дома, берет две порции чоу мейн на вынос и забывает взять сдачу. Мунджо вспоминает об этом, только когда поднимается по лестнице на свой этаж. Собака истошно лает за дверью. Мунджо беспокойно, ему нужны ответы. Он просто слепо верит, но до сих пор так и не видел настоящего чуда, не получил награды, которую заслужил. После ужина Мунджо снова выходит на улицу. Льет дождь. Мунджо морщится от сдавливающей тропической жары. Он останавливается под навесом, пережидая ливень, и расстегивает пару пуговиц под горлом. Он спрашивает: — «Что еще тебе надо? Что мне сделать, чтобы порадовать тебя?» Чагия склоняется над ним и говорит: — «Ешь плоть мою и пей кровь мою». Тогда Мунджо встает на колени, покорно опустив руки, и открывает рот, чтобы принять причастие. И Мунджо пьет, и ест, и ощущает единение, отрезая от себя кусок за куском, разрывая сухожилия и прозрачные пленки связок, разделяя резцами волокна, обсасывая хрящи и кости, наслаждаясь каждой сочной каплей, как будто это предел его мечтаний, и так продолжается до тех пор, пока от него совсем ничего не остается. — И что теперь? — спрашивает снова Мунджо. — Теперь я стану ближе? Теперь я обрету спасение? — Ближе к богу только человек, — отвечает чагия. — Сначала надо стать человеком. Дождь все еще льет. Он бурлит по улице, затапливая люки, радужной пенной несется вниз по склонам к заливу. Раскаленная земля парит. Баньяновые заросли шелестят, срастаясь корнями с течением лет в единое могучее целое.