Гений мысли

Поддержать Силко, свергнуть Вандера. До того поддержать Вандера, свергнуть другого управлявшего Зауном неумелого торчка. Севика никогда не предаст того, кто предан изначальному уговору. Вандер, готовый ради своих детей полечь костьми, оказался не таким. Его нация Зауна грозилась превратиться в унизительное предприятие для всех участвовавших, а грандиозный план по выживанию состоял из лизоблюдства и «сотрудничества» с Грэйсон. Другое дело — Силко. За нацию Зауна, которую он намеревался возвести из руин, Севика была от и до горда умереть. Пока он не притащил в штаб этого ребёнка. — Она охуенная проблема, Силко. — Выражайся конкретнее, — говорит он, не отрываясь от очередных документов об очередной поставке мерцания. — Кого ты имеешь в виду? — Ты сам прекрасно знаешь. Только теперь он удосуживается мельком взглянуть на неё, прекратить свою инспекцию бумажек и закурить. Забавно: предпочитает те же сигары, что и она. Но в оформлении пепельниц у них вкус точно разнится — на это цветастое безобразие смотреть невозможно без ряби в глазах. — Она инструмент, — докурив половину, он вальяжно откидывается на своём скрипучем кресле и вертит сигарой в воздухе. — Скажем, некое вложение. Севика издаёт нечто похожее на усмешку. — Ну и херовый же ты иногда лжец. — Я изумительный лжец, — невозмутимо парирует Силко. — А ты, переводя на твой же язык, иногда херовая подчинённая. — Я изу… — Ну уж нет, — перебивает он и, привстав, тушит тот мелкий кусочек сигары, что остался, об эту вырвиглазную пародию на пепельницу. — Меня не копируй. — Ты издеваешься. — Если бы издевался, ты бы сразу поняла. Да издевается, конечно, ещё и не по статусу отчего-то юморит — пороху нанюхался, который Паудер использует, когда носится с этими своими бомбами? Хотя кому вообще ведомо, что она там в них подмешивает? Вместо тысячи слов закатив глаза, Севика решает не попадаться на соблазн развить перепалку и замызганной тряпкой возобновляет чистку механической руки. Силко присаживается обратно на своё законное место и, казалось бы, возвращается к рассмотрению грёбаных бумажек — ей на всё, если честно, похуй, даже на Паудер раз-другой, лишь бы его амбиции бумажками этими по итогу не закончились… — Больно? Вопрос задан как-то слишком вдруг, так что Севика, замерев от неожиданности, нахмуривается и отлепляет взгляд от места на плече, где красуется один из шедевров авторства синеволосой саранчи. Вот чуть с землёй не сровняла мелкую дрянь, оставив мокрое место, и только возможный нервный срыв Силко заставил сбавить обороты — того Силко, который сейчас задумчиво крутит пустой стакан для виски и жутким янтарём в глазу посматривает как раз на руку — крайнюю жертву художеств названной дочери. — Иногда пиздец как, — отвечает Севика и продолжает упрямо оттирать разрисованное плечо. Скольким ещё «подчинённым» он задаёт такие вопросы? — Но Синджед утверждает, что скоро устаканится. Видно — хочет сказать что-то совсем иное, но, не изменяя себе, выбирает для этого окольный путь: — Ради его же блага надеюсь, что прав. Севика в согласии мычит, вслушиваясь в деловитое шуршание документов, и на удивление быстро расслабляется несмотря на то, что недоотпрыск босса довёл до белого каления. Время от времени сидеть и без сиюминутных обязанностей прохлаждаться в офисе Силко — ну что-то в этом определённо есть, и именно оно приносит умиротворение, чуждое кому-то вроде неё — человеку, который обычно всеми руками, особенно искусственной, на ура выступает за любой дебош. Данный, за неимением другого слова, ритуал с недавних пор стал нерушимой рутиной, и Севика, как для той, что настаивает на революции, слишком легко принимает такого рода стабильность в свою жизнь. Привязавшись, не желает отпускать. Но Силко, потому что он — Силко, надолго не хватает, надо ему разрушить тишину и подействовать на нервы, вот-вот успевшие остыть. Снова таращится зенками на руку, позволив любопытству окончательно увлечь. — И всё-таки что она тебе такого намалевала? Проседая на диване, Севика со вздохом поворачивается к Силко левым боком, чтобы имел честь любоваться произведением самостоятельно: это лицо, имеющее преувеличенно квадратную форму и обрамлённое угловатыми чёрными волосами, это большие-большие глаза, контур которых был обведён несколько раз, и это две палки тут же над ними, изогнутые в карикатурной ярости. Ртом изящный портрет Севики не удостоили — должно быть, намёк. Вдоволь насладившись разглядыванием, Силко обнажает акульи зубы и в новом свете видит ёбаную пепельницу: может, посредством сравнения отслеживает прогресс Паудер в рисовании. — Очевидно, у неё есть охуенно важное мнение насчёт того, как я себя веду, — сухо докладывает Севика и разворачивается обратно. — Твоя взяла, — с удовлетворением в голосе капитулирует Силко, и его невыносимую физиономию неравномерно, будто рисовала как раз Паудер, пересекает и искривляется, достигнув левой стороны, неестественный оскал. — Я проведу с ней воспитательную беседу. — Ведь именно с «некими вложениями» такие беседы и проводят, — раздражённо бурчит в ответ, хоть и понимает тщетность. Чего доброго, он и вовсе может подбить дочь на более амбициозные картины, холстом для которых и выступит искусственная рука. Если бы только Синджед прознал, как измываются над его творением… — Могу и не проводить, — Силко пожимает плечами, всё ещё уродливо улыбаясь, как благодаря Вандеру и умеет. — Выбор твой. Севике тошно на эту улыбку смотреть, так что она отворачивается и вновь занимает руки, но поступает так не из-за собственного отвращения или того факта, что это символ неуместной для вождя мягкотелости. Улыбка всего лишь служит напоминанием о былых временах, которых уже не вернуть. Бесследно исчезнувших и канувших в лету. Достояние гения художественной мысли стереть так и не удаётся, и позднее тем же самым днём, только уже под вечер, когда Севика меньше всего ожидает гостей, от отжиманий на одной руке её отвлекает робкий стук в дверь. Не успев в тридцать пятый раз оттолкнуть туловище от пола, она останавливается и подозрительно сощуривается. Отпирает — снаружи ни души, но у порога стоит изначально серая банка, кусками покрашенная в голубой и розовый, содержимое которой окутано тайной, а рядом с ней лежит клочок вычурной персиковой бумаги. На нём, среди прочих бессмысленных узоров, по-детски криво выведено короткое предложение: эта штука точно поможет. прости. :( Записка кончается забавной обезьяньей рожицей, выведенной в сравнении с буквами слишком уж аккуратно.