С начала

У времени есть три ипостаси. Сперва это время, которое несётся вышедшей из берегов рекой. Не утекает сквозь пальцы, а швыряет свои волны о борт, словно всерьёз собираясь раскрошить дерево в щепки. Маленький корабль опасно накреняется, ткнувшись о камень на дне русла ручья, но выворачивает в потоке, продолжая свой путь. Джастин с торжествующим воплем перемахивает через ленту воды. Валентин замирает, не решаясь прыгнуть. Преграда не кажется непреодолимой, в конце концов, можно побежать за корабликом и по этому берегу ручья. Но Джастин оборачивается к нему, непонимающе вскидывает брови, и Валентин знает, что опоздал. Неважно, что он сделает дальше – он уже опоздал. Не сумел сделать то же, что брат. Он стискивает зубы, совершенно забыв, зачем, собственно, вообще торопился к ручью. Игрушечный корабль больше не имеет значения. Есть только вода – недобрая, совсем не родная стихия. Вода и острые камни на дне. Он прыгает, зажмурившись, и чужие руки неожиданно подхватывают его на излёте. Конечно, не могут удержать. Отец сумел бы, но Джастин всего на полголовы выше ростом и как будто бы совсем не старше. Вода холодная, но они оказываются в ней оба. Джастин снова изумлённо окидывает его взглядом – очевидно, всерьёз надеялся удержать на руках. А потом начинает смеяться. – Судно село на мель, мой адмирал, – он дёргает Валентина за руку, вытаскивая вслед за собой на берег. – Что прикажете предпринять? – Придётся бросить якорь в этих водах, – улыбается ему в ответ Валентин. Он не смог бы заставить себя так же искренне рассмеяться, но хлюпающая в сапогах вода больше не кажется злой и враждебной. – И пообедать, – заключает Джастин, зябко передернув плечами. Валентин бросает вопросительный взгляд вслед уплывшему кораблю. – Ну и не мёрзнуть же из-за него, – легко заключает Джастин. – Поищем завтра. *** У времени есть три ипостаси. Иногда это время ожидания, мраморно стылое, бесцветно белое, лишённое оттенков, кроме тех, которые видятся где-то впереди. Валентин предоставлен самому себе, а библиотека целиком предоставлена Валентину. Взгляд механически сползает по строчкам, сверху вниз, если вдуматься, то можно увидеть какой-то смысл. Валентин не старается. Между страниц книги спрятано письмо. Короткое, нервно пляшущее резкими строчками. Истрепавшийся конверт пришлось выбросить, но книга хранит тонкие листы гораздо надёжнее. Отвечая на него, Валентин невольно сравнивал почерк. Джастин пишет так, словно остановился на секунду у чужого стола вывести несколько стремительных строк незнакомым пером. Словно росчерк птичьей стаи в небе. Стремительное послание любви, предназначенное для мимолётно встреченной красавицы. Не любви, конечно же. Братской привязанности. Впрочем, Валентин уверен, что тем же почерком, в той же небрежной манере пишутся и другие послания. Собственные письма кажутся судебными выкладками. Буквы настолько безупречны, чтобы не дать и шанса двусмысленного толкования. Строки настолько тесно приникают друг к другу, чтобы между ними нельзя было вписать лишней. Никто и не пытается. Он никому не интересен. Младший брат, второй сын. Но он почему-то старается обезопасить – себя? другого? – как почему-то машинально запирает на щеколду двери библиотеки, оставаясь в собственном доме. Время ожидания – это время равновесия. В каждом его ответе столько же строчек, сколько в письме Джастина. Летящие по листу лёгкие птицы взамен на безупречно ровные ряды каменной кладки. Строчек столько же, а смысл другой. Джастину не нужно вслух называть вещи своими именами, чтобы Валентин понимал. У Джастина есть кто-то, кому он хотел бы быть предан всем сердцем. У Валентина нет никого, кроме Джастина. Кроме книги, заложенной на середине, безупречных витражей в окне, мраморных скульптур, склонившихся над запущенным цветущим прудом. Что-нибудь изменится в Лаик, – говорит себе Валентин. И не верит. Письма – такие разные – всегда заканчиваются одинаково: "твой". *** Так оно и останется навсегда. Джастин не женится, не заведёт детей. Летящее чернильное "твой" так и останется тайной только для двоих. Почему от этого совсем не легче? *** У времени есть три ипостаси. Третья из них – необратимость. У маршала Алвы спокойный отсутствующий вид. И тонкие черты бледного лица. Всë то, что можно было бы найти и в себе, но с той чрезмерностью, которая превращает красоту в посредственность. Маршал Алва скользит по нему равнодушным взглядом, словно случайно зацепив плечом не живого человека, а предмет обстановки. Вежливо и молча кивает в ответ на извинения. В синих глазах не отражается никакого чувства. Может быть, его и не было. На привязанность не всегда отвечают привязанностью, это Валентин усвоил давно. Это справедливо и для Джастина. Был ли этот человек его другом? Принимал ли всерьёз? Или дело не в Джастине. А в том, что ты – именно ты – не сумел даже напомнить. Валентин смотрит – до неприличия долго, вызывающе прямо. Он видит, как Алва смахивает со стола лишнюю карту, но чужое разоблаченное шулерство не имеет значения. Об этом Валентин промолчит. Он ловит ответный взгляд, вопросительное движение бровей. Выдерживает его, как выдержал бы не каждый в этом зале. Он даже не думает о том, что нарывается на вызов. Алва, не дождавшись ответа, склоняет голову к плечу, а потом совсем теряет к Валентину интерес. Не похож. Ты не похож на брата, и он тоже смотрит сквозь тебя. *** – Монсеньор, – Валентин понукает лошадь выровняться голова к голове со скакуном Рокслея. – Да, Валентин? – Рокслей, выдернутый из своих размышлений, неловко улыбается, стараясь показать, что внезапное вторжение ничуть его не тяготит. Сумерки ложатся на мостовую тёплым золотистым фонарным светом. – Ты о чём-то хотел спросить? Встретил на этом приëме товарищей из Лаик? – И да, и нет, – Валентин понимает, что не делает легче. Что говорить с ним в принципе нелегко. Даже для монсеньора, с которым оказалось неожиданно просто установить спокойный нейтралитет. – Я встретил товарища... Но хотел спросить о другом. Мой брат Юстиниан... Джастин. Вы ведь должны лучше других помнить его. Рокслей вздрагивает, отворачиваясь, не позволяет взглянуть в лицо. Бездумно выглаживает ладонью лошадиную шею. – Только с самой хорошей стороны, Валентин. Спрашивай, если хочешь, но не думаю, что расскажу тебе больше, чем ты знаешь сам. Лошади размеренно выстукивают секунды, толкая копытами мостовую. Песчинка за песчинкой, крошечные, а в конце концов их оказывается целое море. Сколько будет песчинок, если посчитать все часы, которые они провели с Джастином рядом? Он так и не задаёт вопроса. В доме ладонь Рокслея сочувственно ложится на его плечо. Валентин вежливо склоняет голову в ответ, но выворачивается из-под этой руки и поднимается к себе. В чужом доме невежливо было бы запираться в библиотеке. Но Рокслей оказывается прав. Нет ответов, кроме тех, которые ты дал себе сам. *** – Я ждал тебя, – произносит Валентин. Произносит почти с нежностью, но продолжает прижимать кинжал к чужому горлу. – Меня? Неужели за всë это время не нашёл занятия интересней? – Джастин улыбается ему в ответ – точно так, как и раньше. Только иссиня-светлая кожа ещё бледнее, чем пальцы самого Валентина. – Я ждал тебя, но не могу уйти с тобой, – Валентину хочется верить, что он произносит это ровным голосом. Тоном, который не выдаёт того, как переворачивается всë внутри. – Сейчас – не могу. От меня зависят другие. – Адмирал Придд, – усмехается Джастин. Вздрагивают пушистые, но как будто тоже выцветшие ресницы. Холодные пальцы слепо ложатся на лицо Валентина, мягко изучают самыми кончиками, почти лаская. Спускаются к горлу. Нож Джастина не смущает, но от серебряной звёздочки эсперы на тонкой цепочке он отдергивает руку. – Надо же... Жжется. Как огонëк. Как серебро. – Это и есть серебро. Наверное. – Хорошо, – неожиданно одобряет выходец, отстраняясь. – Хорошо. Я не хочу, чтобы кто-то пришёл за тобой. – Я помог ему, Юстиниан. Я всë сделал так, как ты бы хотел. И я полковник, а эти люди за стеной мой, если ты хочешь причинить им вред, то мне... Джастин склоняет голову к плечу, насмешливо улыбаясь. Жест, подсмотренный у Алвы. Только у того тяжёлые пряди длинных волос рассыпались по груди от мягкого движения. Джастин же, коротко остриженный, просто похож на озадаченную птицу. – Ты всë сделал так, как хотел сам, полковник Придд, – холодная ладонь зажимает рот Валентина. – Тсс... Значит, правильно, ты всегда все делаешь правильно. И все-таки теперь правда сделай то, что нужно мне. – Я обещаю, если это не коснётся никого из живых, кроме меня. – Не обещай. Зачем обещать? Просто сделай. Помоги мне уйти... *** Цветок дельфиниума имеет безупречные формы золотого сечения. Третий стеллаж, пятая снизу полка, сотая страница. Валентин подсекает несколько стеблей кинжалом. На руки летят капли утренней росы. Он оборачивается к рассветному солнцу и смотрит на него, не моргая. Но слабые розовые лучи не причиняют боли. Ресницы остаются сухими. Кажется, последний раз он не смог сдержаться, когда узнал о смерти матери. Тогда хотелось спрятать ото всех свою беспомощность. Теперь хочется, оставшись в одиночестве, доказать себе, что ты все ещё... Нет, не можешь. Мэллит, увидев его издали, вглядывается долгим тревожным взглядом, а потом прячется в доме, словно испуганная мышка. Джастин, наверное, догнал бы и подарил ещё не успевшие увянуть цветы. Подарил просто так. Нельзя оставлять без дела красивый букет, как нельзя оставлять без букета красивую женщину. Валентин бросает цветы на скамейке в освещённой солнцем беседке. У времени есть три ипостаси. А потом можно перевернуть песочные часы, и всë начинается с начала.