поцелованные линии

Се Лянь был восхитителен, когда смущался. Румянец расцветал бутонами, прекрасней которых Хуа Чен не видел ни в той, ни в этой жизни. Он склонил голову, всеми силами пытаясь скрыть прядями шёлковых волос заалевшие щеки, небольшую улыбку, так и норовившую проскользнуть на губы, и искристые счастьем глаза. Бывший принц — ныне Бог превращался в по-глупому (Хуа Чен уверял, что ничего глупого в любви, а особенно в первой нет) влюблённого мальчишку. Муж его опирался острым подбородком о кулак и прослеживал тёмным взглядом за сменяющими друг друга тёплыми эмоциями. Хмыкнул мягко, стараясь не состыдить Бога Войны ещё больше и подтолкнуть его к закрытию. «Такое бывало», — вздохнул тоскливо он. — Сань Лан, прекрати, пожалуйста, — укоризненно проговорил Се Лянь. — Ты знаешь, как действуешь на меня. Это не честно. «Это не честно» — говорит он, а Хуа Чен готов поставить свой прах на то, что не честно поступали здесь только с ним. Жое, куда-то скрывшаяся, не скрывала шею, запястья и щиколотки принца. Невинная нагота заставила небьющееся сердце заходиться в частых, судорожных ударах, а тихое дыхание прерываться, будто у живого. И Хуа Чен жив. Жив только с Се Лянем и для Се Ляня. — Можно?.. — он протянул тонкую руку осторожно, боясь коснуться и одновременно всем естеством желая этого. Бог покачал головой и его смущение исчезло в мгновение ока, сменившись горечью. — Почему ты спрашиваешь о таком? — Он поджал бледные сухие губы на секундное дрожание пальцев: — Муж. — Никак не привыкну. Ты ведь знаешь, гэгэ, — Хуа Чен тронул поглаживающим касанием хрупкое на вид, но сильное запятье. Се Лянь приподнял грустно и понимающе уголки губ и незаметным для мужа движением перехватил руку того. Преподнес к губам, блестящими глазами следя за внезапно ставшим беспомощным лицом демона, и поцеловал в середину ладони — прямо там, где пересекались все линии жизни. Жизнь его, вроде как, несчастна должна быть. И она была, но успела подарит то, что стала целью, смыслом не существовать — дышать. Дышал Хуа Чен даже после смерти. Даже став призраком. И как бы он не перечеркивал линии эти сотни лет назад в отчаянии и боли, не дыша, а задыхаясь от слез, они были его. Как был его теперь недосягаемый ранее (и, кажется, всегда) Се Лянь. — Ты прекрасен. Прошу не забывай об этом, — прошептал его Бог, вглядываясь в помутневшие глаза любимого и сжимая сильнее ладонь в немом обещании. Пальцами перехватил тончающую красную нить, что крепче нет, потер меж ними и улыбнулся — уверенно, мягко и так, как Хуа Чену не улыбался никто. Демонический князь перебрал в голове молитвы, сотворенные и им написанные почерком, что понять могу только они двое, припадая горячим поцелуем к губам личного божества. Божества, любящего только его.