Депрессия и шторм.

Море чернеет смертоносной бездной. Гремит, шипит разъярённым чудовищем, прибивая сырую тьму к узкой полоске холодного песка и острых камней, до белых царапин и режущей боли впивающихся в голые ступни. Промозглый ветер гонит пенистые волны к берегу и дождевые облака от линии горизонта в сторону Острова. Там, где-то на границе моря с ночным небом, грохочет стихия, разрезая пространство вспышками из угловатых паутин света. Здесь, где-то за скалами, вдали от пляжной косы, — замер причал и мрачно пустуют военные корабли. Лежит. Вслушивается в безлюдное молчание и оглушающий шум прибоя. Всматривается прозрачными глазами даже не в небо — просто перед собой. Окоченевшие пальцы гладят рёбра нательного крестика. По привычке из далёкого детства, когда это ещё имело хоть какой-то смысл. Теперь оно, конечно же, лишь безделушка. Жалящее напоминание о том, к чему не вернуться. О том наивном, что всё ещё скользко заползает внутрь и ковыряется в мышцах, пытаясь укорениться как можно глубже в податливом теле. Каждый раз безуспешно. Только дыры и остаются. Мокрый песок шуршит, прогибаясь слипшимися песчинками под тяжестью усталых шагов. Моргает. Медленно задирает голову. Жёсткие крупинки неприятно скребут кожу затылка, путаясь в кудрявых локонах тусклых волос.       — Ты сбежала. Снова. Не спрашивает. Не укоряет. Сам бы давно сбежал вместе с ней, если бы не оказался вдруг нужен в лагере.       — Их так много, что шум слишком громкий. Не могу его выносить. И ещё они все такие… чужие. Не как мы. Честно. У неё плохо выходит говорить ложь. Следит, не двигаясь. Он приближается медленно. Выглядит помятым, несмотря на идеальный вид военной формы. За столько лет можно научиться смотреть сквозь напускную уверенность и лоск. Ровная спина напряжена, но как тугой и жёсткий, натянутый до звона трос, который вот-вот порвётся. В глазах только безграничная, тупая усталость и погасший янтарь. Пальцы крепко держат вытянутое горлышко бутылки из тёмного стекла. Иногда алкоголь помогает. Немного глушит бешеный рёв окружающего мира, от которого взрываются барабанные перепонки. Взрослые эмоции — взрослый подход для борьбы с ними... Так ему кажется. Жаль, что они рано разучились быть детьми. Старались научиться обратно. Правда. Но не могли — сознание не принимало. Садится рядом. Близко настолько, что можно почувствовать тепло, но при этом не касаться друг друга. Очень часто оставлять пространство в несколько миллиметров оказывается важно. Для обоих. Со стороны отдаёт прохладной дистанцией. На самом деле ощущается интимнее, чем если прижаться вплотную. Подносит горлышко к губам и чуть запрокидывает голову, глотая. Выступающий кадык движется вместе с гонимой рефлексами жидкостью. Даже не морщится — привык. Горечь быстро ползёт на дно разъедающим внутренности пожаром. Жжёт. Как будто истлевает тонкий лист бумаги, брошенный на угли. Смотрит в её сторону. Долго, пристально. Изучает мокрую серость в глазах, россыпь родинок на бледной коже. И вдруг тянет руку, предлагая разделить оставшийся в бутылке алкоголь.       — Щедро. — оценивающе.       — Я не только честный, но ещё и добрый. Ты не знала? — по-прежнему устало. Переглядываются. Ждут. Она двигается, приподнимается на локтях и садится. Как ребёнок — с вытянутыми ногами, сутуля спину. Но выпивает спиртное, как взрослая: не жалуясь на вяжущий, ни капли не соответствующий её предпочтениям привкус. Вспышки молний подбираются всё ближе. Безжалостными ударами раскалывают клубящуюся черноту над головами. Гром разверзнутых небес доносится отчётливее вместе с гулом стихии. Но им спокойно. Умиротворённо. Здесь — под шквалом, на пороге шторма — наедине с бушующей природой. Ощущение такое, словно погода выплёскивает переживания вместо них. Потому что их настоящие чувства как будто немного выжгло. Или вымыло. Не сразу. Не слишком заметно. Не полностью… может быть. О последнем трудно сказать наверняка. Когда вместе с эмоциями теряешь мотивацию вставать по утрам, многое начинает выглядеть не так, как должно. Жизнь превращается в систему. Становится меньше смысла и больше вопросов — а нужно ли это всё? Закрывают глаза. Вслушиваются в незатихающий вой бури. Вбирают в лёгкие прогорклый, до слёз солёный воздух. С тормозящими мыслями сознание углубляется во мрак. Её замёрзшие пальцы вслепую шарят по земле, находя его — тёплые. На нос вдруг щекотно капает. Рябые от накрапывающего дождя волны стремительно тянутся вверх, достают до босых ног, обрисовывая на песке силуэт. И жалобно стонут, уползая обратно. Словно жалеют, что не успели ухватиться за жертву, чтобы утянуть на морское дно.       — Как ты?       — Как всегда. Море вдалеке начинает рыдать.