Orchideous

      Она стоит на коленях посреди кровати, на которой с лёгкостью могли бы поместиться с десяток ее коллег из Министерства, которые в этот самый момент за закрытой дверью весело смеются и громко обсуждают вчерашнюю игру «Татсхилл Торнадос», последние новости утреннего «Пророка» и ее вечернее платье, красующееся на главной обложке нового номера «Спеллы». Их голоса сливаются с музыкой воедино и отдают гулом, от которого вибрируют стены и, как ей кажется, дребезжат даже зеркала.       Это было чересчур любезно с его стороны. Предоставить Мэнор для корпоратива отдела тайн. И будь она такой же идиоткой, как мистер Питерсон, то с лёгкостью бы поверила в легенду о желании помочь. Но она слишком хорошо его знала. Разумеется, в действительности, ни о каких лучших побуждениях и заботе о министерском бюджете, речи быть не могло. Как там говорят? Держи друзей близко, а врагов ещё ближе? Он слишком часто пользовался этим правилом раньше. И слишком часто пользуется им по сей день. Вероятнее всего, именно по этой причине он до сих пор и находился на свободе.       Она думает, что это было дерьмовой идеей - пить на голодный желудок. Она думает, что не пригласи он Паркинсон с Забини на министерскую вечеринку, все бы сложилось по-другому. Наверняка, она бы послала к чертям весь корпоративный официоз и уже давно лежала бы на кровати, обнимая подушку. Но реальность была такова, что на кровати она сидела, прижимая пятки к собственной заднице. И за талию ее обнимала никто иная, как Пэнси. Скользя второй рукой под тканью нижнего белья Грейнджер.       — Comme tu es mouillée, ma chérie, — хрипло шепчет Паркинсон, зарываясь носом в густые объёмные локоны, которые спиралью спадают с плеч и достают до голых лопаток, к которым слизеринка прижимается грудью.       Она не понимает ровным счётом ничего. Ни ее французского, который еще со времён пятого курса отдавал легкой щекоткой в районе нижней части живота, ни того, как так вышло, что длинные пальцы школьной подруги в эту самую секунду скользят между ее ног, растирая смазку, которая предательски намочила хлопковое белье насквозь.       Все что Грейнджер знает - так это то, что она не хочет, чтобы Пэнси останавливалась. Было ли причиной, что у неё давно не было секса? Или, может, что последние три бокала игристого были лишними? Ей плевать. Она лишь хочет больше, ярче и с быстрее. Простая истина, в которой она уверена сильнее, чем в звучании собственного имени.       Дыхание Паркинсон пахнет алкоголем вперемешку с мятой. Она пахла так и раньше. В школе. В те далекие времена. В той другой жизни. Будучи ещё студенткой, она всегда смотрела свысока на гребаные правила, которые, была уверена, существовали только ради того, чтобы их нарушать. Она всегда брала что хотела. Будь то алкоголь, женщины или мужчины. Было забавно знать тогда, что ее не смущала угроза отчисления. Было приятно осознавать сейчас, что некоторые вещи в жизни не меняются.       Они уже были близки однажды. Хотя, по прошествии лет, считать это близостью было до смешного нелепо. Так, детская шалость в лучших традициях фантазий конченых извращенцев: целующиеся школьницы в тёмном коридоре, где центральной фигурой выступает та самая опытная подруга в гольфах и форменной юбке, дающая урок, насколько глубоко следует засовывать язык в рот, чтобы не задушить партнера.       И вот теперь язык Пэнси скользит по ее коже, срывая с губ долгожданный хриплый стон, который служит катализатором, спусковым крючком, словно разрешая Паркинсон наконец-то перейти от основного блюда к десерту.       Она укладывает Грейнджер на лопатки и смотрит сверху вниз, очерчивая зрачками плавные изгибы давно желанного тела. Ее взгляд - пьяный, нетерпеливый. Половина бутылки джина и щепотка запаха женской кожи - рецепт идеального коктейля, чтобы окончательно потерять голову и послать к черту все рамки приличия, вместе со здравым смыслом и голосом рассудка. Паркинсон даже кажется, что ингредиенты схожи. По крайней мере, принцип воздействия один: попадание в кровь, эйфория, возбуждение. Как итог - ты стоишь над ней и пожираешь глазами ее грудь и бедра, чувствуя, как сердце разъебывает рёбра, норовя вот-вот выскочить прямо к ее ногам.       Она сама стаскивает с себя короткое чёрное платье, которое несколькими минутами ранее было сбито ловкой рукой Пэнси до самой талии. Взгляд - такой же мутный, пьяный. Она чувствует, как возбуждение пронизывает все тело, до кончиков пальцев. Оно буквально расходится волнами от солнечного сплетения, когда Паркинсон расстёгивает молнию на своём черном комбинезоне, оставаясь полностью голой, кроме одной детали: подвеска, подаренная Драко, остаётся на ней.       Драко. Несмотря на отсутствие кровного родства, с Пэнси они были довольно похожи: страсть, жадность, жестокость. Жизненное кредо, состоящее из трёх слов, которое держало мертвой хваткой за горло сотни людей и не давало рухнуть целой процветающей империи. Было еще кое-что, что их объединяло. Грейнджер. Ни одному из них она не принадлежала. Ты можешь быть чертовски успешным, богатым и владеть миллионами. Но конкретным человеком - никогда.       По крайней мере, она так искренне считала. Как и считала, что язык Паркинсон, вылизывающий ее рот - лучшее, что случалось с ней в этой жизни. Они обе шумно дышат через нос, захлебываясь в стонах, пока трутся друг о друга, смешивая горячую смазку, стекающую по внутренним сторонам бёдер обеих. Это было ново и.. волшебно. Как бы странно ни звучало в контексте ситуации. Это сравнимо, пожалуй, только, с первым вызванным патронусом или первой трансгрессией - формула чистого восторга, который, как казалось ранее, ты уже никогда не будешь способен испытать.       Пэнси водит кончиком указательного пальца по контуру ее нижней губы и закусывает свою, когда та, слегка улыбаясь, заглатывает его по основание. Рот буквально сводит от слюны. Рот буквально сводит от того, как Грейнджер закатывает глаза и медленно посасывает палец, делая плавные поступательные движения и издавая влажные звуки, которые завязывают новый тугой узел внизу живота слизеринки. Она скользит языком по всей длине, как наверняка делала это не раз с одним из членов какого-нибудь бывшего приятеля, но Паркинсон даже нравится этот контраст. Грейнджер распахивает глаза, смотря на нее слегка смущенным взглядом. Опыт с примесью застенчивости. Все в лучших традициях ее эротических фантазий.       Ее грудь маленькая, а потому совершенно идеально помещается в женскую ладонь. Пэнси сжимает ее с силой, чувствуя, как Грейнджер дергается от прошибающего тока. Ее руки тянутся к талии подруги, словно это последнее, что может удержать ее на плаву и не позволить отключиться от переизбытка всего: чувств, ощущений. Особенно ощущений.       Грейнджер старается. Пытается двигаться в такт ее бедрам, но получается дерьмово. Она не тут. Она растворяется. Медленно. Горячо. На самом деле температура зашкаливает до такой степени, что ей кажется, будто лицо загорится и сожжет к чертовой матери все дотла. Останутся лишь они вдвоём. Потому что в эту секунду ничего другого не существует. Почти.       Его поступок - избитый штамп, дешевое клише всех маггловских порнографических фильмов. Две подруги. Случайный зритель. Исключение составляет лишь то, что он не решается мешать. Парадокс заключается лишь в том, что он не находит сил уйти.              Она обнаруживает Малфоя в тот самый момент, когда язык Пэнси ловко скользит между ее ног, от чего Грейнджер прогибается в пояснице и поворачивает голову влево.       И вот он сидит. С наполовину расстёгнутой рубашкой и до одури голодным взглядом, пронзающим насквозь. И да, той самой чертовой фирменной ухмылкой, которая была то ли слишком раздражающей, то ли слишком красивой. Но одно она знала совершенно точно. Все, что касалось его - всегда было с приставкой «слишком».       Он сидит с широко расставленными ногами и, разумеется, расстёгнутой ширинкой. Его ладонь плавно скользит по всей длине члена, а сам он не может оторвать взгляда от ее губ. От того, как она кусает их, когда ей слишком хорошо и как облизывает их в нетерпении. Он завидует. Жадничает. Злится. Он хочет быть той самой чертовой причиной, по которой она закатывает глаза и рвано дышит. Хочет слышать ее хриплые стоны на своё ухо и насаживать ее на свой горячий хер так, чтобы она повторяла его имя, захлебываясь в словах.       Но он просто сидит. Сидит и смотрит, как высоко вздымается ее небольшая, но такая идеальная грудь. Соски твердые. До такой степени, что ими можно резать стекло. Хочется взять их в рот. Хочется втягивать, сосать, кусать и зализывать. Чтобы она знала, как может быть хорошо. Чтобы она чувствовала, каким он может быть только для неё. Она заламывает пальцы в удовольствии и смотрит ему прямо в глаза. Опьяняюще и жаждуще. Будто это лучший его сон, а не реальность вовсе. Будто она читает мысли и видит его насквозь. И в этой детали куда больше интимного и откровенного, чем все эти гребаные прикосновения, которые, как ему кажется, у него наглым образом украли. Это выглядит так, словно они одни. Это выглядит так, будто в эту секунду ее смазку на вкус пробует он.       Он обхватывает член сильнее, ускоряя темп и чувствуя, что внутри разгорается фитиль, готовый взорваться фейерверком, как только до уха доносится долгожданный хриплый стон с его именем. Она смотрит на то, как он приоткрывает рот и шумно дышит, не отрывая взгляда от ее глаз и с рыком спускает себе на брюки.       Она распахивает глаза, уставившись в потолок. На нем нет трещин. В отличие от ее прошлой квартиры, в которой их было семнадцать. Она пересчитывала их каждое утро. Такой ритуал. Теперь же ритуала нет, но есть горячий кофе и полноценный завтрак от Тинки, который с лихвой компенсирует все ее старые привычки. Солнце заливает всю комнату полуденным светом, отчего хочется спрятаться под одеяло и не высовываться до самого захода. Но внезапная вспышка сознания пронзает голову и вот рука уже тянется вниз, где Грейнджер, по счастью, находит нижнее белье в целости и сохранности. «Всего лишь сон», думает она с облегчением. Но чувствует что-то саднящее и тянущее в груди.       Она замечает, не сразу, букет свежесорванных орхидей, который стоит на прикроватной тумбе, заполоняя спальню лёгким цветочным ароматом.       Он был здесь. В ее комнате. Пока она спала. Банкир, глава клана, убийца и один из самых опасных преступников рвет ей цветы и приносит до пробуждения. Кто бы мог подумать. И если кто-то и мог, то точно не она.       Ступни опускаются на пол. Голову хочется опустить следом.       Мафия засыпает. Просыпается Грейнджер.