Нервные сдвиги

—- Разбитая посуда. Стакан летит в голову Олега. Олег уже не жмурится, это длится слишком долго. Ему скучно. - Серый, когда ты перестанешь? - Завали свое ебало - прошептал парень, почти прокричал. - Тебя ебет, ты в курсе? Тарелка с супом летит в его сторону, разливая всю густоватую жидкость, разбиваясь вдребезги на мелкие и крупные белые осколки. Этот суп ел Волков, пока Разумовский не зашёл на кухню. Огромной квартиры. Конечно, не дворец в Венеции, но она нравилась обоим. Только вернулись, только отошли от извинений, Кутха, тюрьмы. Пяти пуль.. Пяти блядских пуль. Олег думал, что умрет. Это было очевидное предательство вперемешку со взглядом собаки, которую собирались жечь окурками незнакомые подростки на улице за гаражами. - Пошёл нахуй, Волков. Я тебя ненавижу! Это все было не так, Разумовский любил его. Как друга, как товарища, как мужчину. Олег знал это, но он бы соврал, что его не били в пах эти слова. Любовь была взаимной, оттого и болезненной. - Так уйди отсюда - спокойно сказал Олег, пожав плечами. Он научился терпеть унижения и побои в армии. Привычное дело. - Не дождешься, щенок. Я тебе покажу насколько сильно тебя ненавижу. Рыжий парень подошёл ближе и влепил любовнику пощёчину, задев губу. Волков сморщился, но не отошёл. Сергей был не в себе. Рубинштейн сделал только хуже, он буквально пытал его Серёжу. Таблетки, которые не помогали, слова, которые усугубляли положение, зверские методы «лечения». Все бы отдал, чтобы защитить. Вслед за пощечиной последовал удар в лицо, заставивший Олега отшатнуться, но стойко принять это как данность. «Блять, Разумовский, какого хуя ты творишь?». Задел нос, теперь кровь текла ровными струями, капая на одежду. «Если ты сломал мне нос, сам же будешь извиняться две недели и играть в наседку над яйцами». Ещё удар, теперь ниже, в губу, которую все ещё жгло. Волков не собирался бить в ответ. Он знал что так навредит любимому, хотя ему были бы полезны поучительные затрещины по тонкой шее. Разумовский бил сильно, с остервенением, Волков сам учил его драться. Рывком толкнул к столешнице. Что-то позади Волкова звякнуло и упало. - Серый, успокойся. Попей водички. Расстегнул ремень чуть ниже фиолетовой рубашки. - Я конечно не против, но ты-то осилишь? Ты в таком состоянии только швыряться посудой и можешь. - сказал улыбаясь Олег. - Осилю. Тебе доказать? - резкая ухмылка, так непохожая на обычного Разумовского, раскрасила его лицо. - Попробуй. Разумовский грубо повернул друга спиной к себе. Как говорится, закадычные друзья. Почти что сорвал с него брюки. Без подготовки вставил в него член. Не такой длинный как у Волкова, но ощутимый. Олег расслабился, он знал что все будет хорошо, он был уже готов ко всему, они часто занимались сексом, каждый день, потому что им всегда хотелось. Такое ебучее клише. Волков не поддавался на провокации и не двигался навстречу. Знал, что Птице, а это определенно был он, понравится так больше. Даже сейчас, блять, он думал как больше понравится Разумовскому или одной из его личностей. Гребаный романтик, ничему жизнь не учит. Ни пять пуль, ни война, ничего. А Птице это нравилось. Он надеялся, что Волкову больно. Он так мстил своему хозяину за то, что тот больше любит Тряпку, не бережёт себя, живет с этим.. Ничтожеством. Но Олегу было не больно, а очень даже приятно. Это все ещё был его Серёжа, даже если не совсем. Капли влаги стекали по его бёдрам. Он так дико хотел увидеть сзади себя своего любимого Разумовского, того юношу, которого он знал ещё с детдома, того юношу, который любил искусство и не любил ягодный кисель, воротя от него бледный вечно холодный нос. Но его успокаивало то, что Серёжа вернётся, обязательно вернётся. Не как тогда с Кутхом, когда он думал, что навсегда потерял своего любимого, не как тогда, когда Разумовского посадили в тюрьму за океаны пролитой крови. Может не океаны, не наберется в тех телах столько, но на речку или две точно хватит. Птица схватил нерадивого любовника за волосы до звёзд в глазах и начала двигаться быстрее, быстрее, ещё быстрее. Все это напоминало блядское изнасилование. Что нахуй может быть хуже? Потерять Серёжу. Лучше это, чем потерять Серёжу. Все лучше, чем потерять Серёжу. Олег, наверное выглядел так жалко со стороны, позволяя части какого-то расстройства психики издеваться над ним. Но что могло быть хуже, чем потерять Серёжу? Это был ебаный абьюз, как теперь говорят. Именно ебаный, лучше слов не подберёшь. Олег сдерживал стоны, эта хуйня никогда не должна понять, что ему что-то нравится, иначе она сделает все наоборот. Вся эта сцена продолжалась недолго, рыжий мудак кончил и, вытащив член из накаченного тела, оскалился. - Т- и упал в обморок. Рухнул, как мешок с картошкой, как карточный домик, как те стаканы и тарелки, летевшие в Волкова ранее. - Господи, Разумовский, ты такой долбоеб. Я бы сказал попить таблетки, но тебе же нихуя не помогает. Сука сука сука. - поднял Серёжу на руки, так аккуратно, как только мог. Все желание испарилось, будто и не бывало никогда - Блять. Я так хочу отпиздить эту тварь. Она разрушает тебя - говорил он себе под нос, идя к комнате, минуя проход за проходом - Но я не могу. Это ведь навредит тебе, а она будет только рада. Я не знаю за что она тебя так ненавидит, но ненавидит она тебя сильно. Он говорил это все в пустоту квартиры, в никуда, в обмякшее тело Серёжи. Медленно положил рыжую голову на подушку, укрыл бледного, бледнее чем обычно, юношу одеялом. Замёрзнет ведь. И сел рядом, начав ещё стоя гладить волосы Серёжи. - Серый, поправляйся. Милый - говорил, как когда Разумовский болел, а болел он с завидной всем прогульщикам частотой. Очень нервный, иногда слишком нарывавшийся на оплеухи от детей постарше. Его бы окунали головой в унитаз каждый божий день, но его лучший друг никогда бы такого не позволил. Ночь была долгой и Волков, не выдержав усталости, заснул, повалившись на ноги Серёжи. Может, хоть так его согреет. Он, конечно, умел не спать подолгу, но зачем это было сейчас? Эти истерики Птицы выматывали до невозможности, хотя побои уже давно не отзывались болью в груди. —— - Олег? - уставшее лицо спящего Волкова было первым что он увидел, конечно, после высокого питерского потолка. Голос был тихим, немного осипшим. Олег что-то тихо промычал в ответ, не открыв глаз, проваливаясь обратно в сон. Но что-то было не так. - О Боже - ладонь взлетела к волосам, зарылась пальцами в пряди, глаза неестественно распахнулись ужасом голубыми дверьми в чёрный подвал - Что это? Кто это сделал? Глаза Олега моментально открылись. Он не хотел говорить, то что скажет в будущем. - Ты знаешь. Птица. - Нет, нет, нет, только не это, только не снова, только не снова, она исчезла, ее больше нет, ничего не должно было произойти, этого ничего нет, все было хорошо уже полгода - тихий испуганный лепет. Ничего не было хорошо. Тварь появлялась довольно часто, но ненадолго. То слишком быстро вдавливала педаль в пол, то наровила сломать что-то. Но это было недостаточно серьезно, чтобы Волков говорил. Он надеялся, что все будет хорошо. Просто небольшие нервные сдвиги. Убеждал себя, что это просто Разумовский, его Разумовский, выходит из себя. Он мог так делать. Но что-то заставляло догадаться. Жесты, мимика, тон голоса. - Все нормально - он начал тянуть руку к руке Серёжи, стягивавшей мягкую рыжину на голове, но тот отдернул руку, затрясся, выдернул ноги, затем всего себя из-под одеяла и вскочил босыми ногами на пол. - Не нормально. Не нормально. Я сделал тебе больно. Опять. Как эти пули. Как все это. Как все что было раньше - быстрыми шагами он вышел, буквально вылетел, из спальни. Олег подскочил, чуть не запнувшись о собственные ноги, побежал за ним. - Остановись, не делай ничего. Посмотри - подошёл, чутко взял Серёжу за подбородок - Посмотри на меня. Я в порядке. Я ведь и не такое выдерживал. - Пожалуйста, не ненавидь меня - он чуть не плакал, осторожно дотрагиваясь до синяков под засохшей кровью, которые оставила его рука - Я не хотел. Я правда не хотел. Смотря в глаза, Олег поцеловал тыльную сторону ладони Разумовского. - Я бы никогда не стал ненавидеть тебя, ты знаешь, ты должен знать это. - Прошу, не надо так говорить. Сделай что-нибудь. Ударь меня в ответ. И Волков сделал. Аккуратно поцеловал, даже не зашипев от боли. Медленно, чувственно. Это была тупая привычка отвечать поцелуем перстня на удар ногой в живот. Но это был не удар в живот. Как можно было что-то сделать с таким Серёжей? Только поцеловать разве что. Не горько, не солоно, даже не сладко. Просто тепло. И на поцелуй робко ответили, как на первый поцелуй самой первой влюбленности в пятом классе. И тут же разорвали. - Я не могу жить, зная, что тебе делаю больно - треся головой, пошёл дальше по коридору. - Не делай ничего. Ты не должен винить себя, это был не ты - он выделил «не» в этом предложении. - Я, это был я. Я должен лечиться, сделать что-нибудь с этим. Ты не выдержишь так дальше. - Я все выдержу. - Да я знаю, что ты можешь. Но я не хочу, чтобы ты выдерживал, терпел боль. - Так не будет больше. Он резко развернулся и со страхом посмотрел в карие, отдающие темнотой, глаза под чёрными ресницами. - Ты уйдешь? - Серый, ты идиот. Время идёт, но ты остаёшься единственной постоянной единицей в мире. Такой умный и такой глупый. Куда я блять от тебя уйду? Жить с кем-то другим? Жить кем-то другим? Я бы никогда. - Это ты идиот, раз говоришь такое. Уходи. - Нет. - Уходи. - Я никуда не уйду. Их голоса редко звучали так твёрдо и уверенно, жестикуляция Разумовского редко когда была такой агрессивной и настойчивой. Никакой жалости к себе, только абсолютное знание дела. - Уходи, блять. Выйди вон. Не возвращайся. - Ты мне не указ. На секунду Олег побоялся, что Птица снова возвращается, но по подрагивающим плечам Серёжи он понял, что это не так. Ему было больно. Он хотел не защититься, но защитить, возможно, единственное дорогое что у него было, жаль, что он видел проблему только в себе. «Ты слабак, слабак, ты не смог остановить эту штуку. Ты должен был остановить ее. Олег не должен страдать из-за тебя» - Я сказал: уходи. Сделай вид, что я больше не нуждаюсь в тебе. Ты мне не нужен больше. Если бы Волков позволил себе хоть на долю секунды поверить в эти слова, он бы развалился на части. - Я не поверю ни единому твоему слову сейчас. - вечно спокойный Олег, проявлявший страсть только рядом с Сергеем. Любивший только Серёжу. Он был таким только с ним, для всех остальных он был бетонной стеной, тогда как Разумовский знал о нем все, все его слабости и недостатки, привычку храбриться, привычку терпеть то, что невозможно вытерпеть. - Олежа - глаза у него были такие влажные-влажные, не только из-за цвета, но и из-за накатывающих слез - Я не хотел. - Я знаю - подойдя к Серёже, притянул его для крепкого объятия - Я знаю. Разумовский, уткнувшись в твёрдое плечо, застрясся от рыданий, делавших чёрную футболку мокрой. - Ты не должен плакать из-за этого - сказав это, он поцеловал его куда-то в пробор волос, прикрыв глаза.