Переквалификация

Моральное истощение - опасная штука. Если не вывезти себя вовремя в тихое местечко, где на несколько километров вокруг не будет ни одного человека, может случиться непоправимое. Габариты этого непоправимого всегда зависят от степени запущенности. Критический момент наступает, когда ты готов бросить все, что любишь. Порвать отношения со всеми, кого ценил. Сделать это в одну секунду и принять решение больше никогда не возвращаться. Верите или нет, но однажды я заделался сантехником. Если я и начинаю вспоминать этот период жизни, мое лицо приобретает странное выражение. Замечал сам и замечали другие. А выражение такое, словно я бурно о чем-то рассказывал, молотил языком по сотне слов в минуту, как вдруг меня в одно мгновение лишили памяти. Рот все еще слегка раскрыт, но вырывается оттуда лишь непонятное хрипение непроизнесенного звука. На лбу пролегает глубокая трещина. В голове опустошение, в глазах - поиск смысла. Попытка осознать происходящее. Альбом «Муттер» дался сложно исключительно всем участником коллектива. Когда он был завершен, мы не ощутили удовлетворения и приятную усталость от проделанной работы. Скорее, гнет. Из нас вынули душу как осязаемую требуху. Надругались, обхаркали ее, измазали в желчи, отмудохали в каком-то смысле… Места живого не оставили. И истерзанную небрежно бросили обратно. После «Муттер» хотелось не плоды пожинать, а зарыться в глубокую яму и подохнуть там. Менеджер группы же заявил, что если мы не сделаем тур в поддержку альбома, о дальнейшем существовании группы можно забыть. Какими бы хорошими не были рейтинги на наше новое детище, оно заглохнет после первого месяца оваций. «Работа сама не работается, мальчики. А популярность спонтанно приходит и так же спонтанно уходит», сказал тогда он. Собрав остатки сил и гордости, скрипя зубами, группа вскоре выехала. Перед нами бликовали три пункта: Германия, Мексика, Америка. Мы не могли смотреть друг на друга. По крайней мере, без презрения, ненависти и омерзения. Не могли слушать. О сплоченной работе не шло и речи. За то время, что создавался альбом, было сказано слишком много лишнего. Впрочем, может и не лишнего. Переломным моментом стала Мексика. Мы прилетели и оказались в эпицентре хаоса. Хаоса, который породили сами. Обезумевшая многотысячная толпа, не сдерживаемая полицией, давила, терзала и крушила все вокруг. Я смотрел на нее с крыши здания и не мог понять: она боготворит нас или собирается убить? Концерт был сорван. Жертв сумасшествия оказалось и без того слишком много. Травматологические отделения переполнены. В этот же вечер я скомкал свои штаны, пару футболок, и бросил их в дорожную сумку. Проглотил таблетку снотворного, сделал пару глотков воды, никого не предупредив вышел из отеля, взял такси и через час уже проходил регистрацию на рейс до Берлина. Мое моральное истощение достигло своей точки невозврата. За всю дорогу обратно я пару раз подумал о том, что сейчас делает группа и что они думают про мое исчезновение. Но в целом, меня это мало волновало. Самолет мягко взлетел. Я заснул почти сразу, а открыл глаза когда началась посадка. Тогда моя голова перенесла небывалые муки. За бесчисленное множество перелетов со мной такого не случалось ни до, ни после. Башка разрывалась. От боли машинально хлынули слезы. Я схватился обеими руками за нее и стиснул с такой силой, словно пытался раздавить голову как орех. Но ощущение такое, словно она и без того собиралась лопнуть. Вот-вот треснет изнутри и из нее хлынет фонтаном кровь, заляпав столик, мои ноги и лакированную кремовую сумочку дамы, сидящей рядом. В ту минуту я всерьез подумал, что умру. Не перенесу. До сих пор я не припоминаю случая, когда бы мне было настолько больно. Ни один разрыв связки или раздробление кости не доставляет таких мук, поверьте. Я говорю это с полным осознанием через призму пережитого опыта. Позже мне объяснили это тем, что при получении глубокого стресса мой вестибулярный аппарат дал сбой. Подумать только. Увидев через иллюминатор родное хмурое небо с тяжелыми грозовыми тучами, я облегченно вздохнул. Сейчас в этом городе нет ни одного из Раммштайн. Они за много километров от меня. Эта мысль согревала не хуже горячего чая в зимний вечер. Я сделал вдох и сам поразился тому, насколько глубоким он получился. Казалось, многие месяцы я дышал совершенно поверхностно, используя лишь двадцать процентов от объема собственных легких. Мне стало легко и свободно. Я вернул журнал в карман переднего сидения, взял сумку и вышел на трап. Молоденькая стюардесса попрощалась со мной, как и с прочей сотней пассажиров. Приятно улыбнулась и пожелала видеть меня снова на борту самолета их авиакомпании. В тот момент я принял решение, что никогда не вернуcь в Раммштайн. Я много лет ошибочно жил чужой жизнью. И пришло время встать на истинную тропу. Через пару дней я записался на переквалификацию и стал сантехником. Всегда хотелось делать что-то своими руками. Мне нравилось работать с глиной, а потом выжигать горшки. В будущем я даже планировал их продавать. Но пока хотелось «грязной» работы простого смертного. Чтобы приступать к обязанностям утром и к шести вечера возвращаться домой. Принять душ, поужинать, почитать книгу, послушать джаз. А потом лечь спать в тишине, чтобы на утро повторить все сначала. Так я начал работать в маленькой государственной конторе на небольшом дневном окладе и процентах от моих выездов. Девушки на втором этаже получали звонки, просьбы и жалобы. Информация переходила ко мне и я получал адреса на выезды. Все новые и новые адреса. Иногда - старые. А иногда - постоянные. Всегда были люди, у которых вечно что-то ломалось. Одни и те же. Из раза в раз. С периодичностью в неделю или каждые два дня. Потом они замолкали на месяц-другой. И я начинал думать, что больше их не увижу. А потом снова. Все по-старому. Они звонили в нашу контору, жаловались и просили выездного сантехника. Кажется, они делали это за много лет до моего прихода к этой работе. И будут делать до конца своих дней. Так был устроен их маленький однобокий мирок, где в ряд рутинных дел входила постоянная починка унитаза или крана. А я свыкся. С новыми мыслями, которые теперь занимали мою голову, со степенностью. Время перестало нестись вперед, стало более размеренным. Вечерами я мог часами сидеть и думать о своем. Курить и смотреть в окно. Когда-то что-то чиркал в ежедневнике. Наброски, этюды, стихи, рифмы. Все подряд. Телефон сменил сразу по приезду. Выехал из собственного дома и снял маленькую квартирку в двадцати минутах ходьбы от работы, наслаждаясь отчужденностью. Так прошло три месяца. Время от времени происходили забавные случаи. А иногда - совсем странные. Расскажу про один из таких. Утро выдалось еще более обыденным, чем прежде. Отличалось оно лишь тем, что чай я пил в этот раз без лимона. Безумно увлекательно, не правда? Когда добрался до конторы, принялся скучать. Звонков на удивление не поступало. На удивление - потому что разгар будничной недели. Вторник, если быть точнее. В выходные людям хочется больше времени посвятить себе или отдыху. Совсем не охота заниматься такой ерундой, как засор унитаза или трещина в трубе под раковиной. Куда приятней прогуляться по парку или пойти в кино. Заказ на выезд поступил вечером. За полчаса до того времени, как я собираюсь домой. Будь день насыщенным (в своем сантехническом понимании, само собой), послал бы к черту этот вечерний звонок. Но поскольку заказов совсем не было, подумал, что было бы неплохо сделать полезное дело хотя бы к завершению дня. Квартира находилась в максимально примитивном жилом доме. И совсем близко к моей улице. Дверь открыла девушка. Обычного телосложения, обычного среднего роста, с обычными темными волосами, собранными в пучок на затылке. В трикотажной майке без рисунка и хлопковых домашних штанах. Провела к раковине на кухне. Покрутила кран, продемонстрировав, что горячая вода подозрительным образом не собирается наружу. Глухо слышалось лишь утробное посасывание, хрип и бульканье в трубе. Я кивнул и приступил к работе. Сантехники, работающие в одиночку, в большинстве своем не отличаются говорливостью. Приедут, сделают работу, получат деньги, поблагодарят и уедут. Я сразу подумал, что моего ума дельце. Хозяева домов, разумеется, тоже всякие попадаются. Но в среднем - это адекватные люди, которые не будут стоять у тебя над душой, а уйдут в другую комнату и займутся своими делами. Так получилось и с этой девушкой. Сколько ей было лет - определить точно не получилось. Вроде так выглядят девчонки-стажеры в различных компаниях, пытался вспомнить я. Те, что только-только окончили университет и только ступили кончиками пальцев во взрослую жизнь. Родители им все еще помогают. С жильем, одеждой и едой. А иной раз и с этой самой работой. Минут через семь я нашел прогнившую деталь, которую стоило заменить. Собрался было позвать хозяйку квартиры, чтобы объяснить, в чем дело. Обернулся и вздрогнул. Девчонка стояла передо мной. Сначала показалось, что совсем голая. Но почти сразу разглядел нежно-персиковую сеточку на груди, сделанную чашечками лифчика, такие же невесомые трусики. Поверх призрачно был накинут бледный пеньюар. Через сетку на груди отчетливо проглядывали напряженные соски. Мне было без малого сорок. Пару недель я не брился. Моя шея и подбородок были покрыты густой щетиной. Глаза, когда я смотрел на них в зеркало, казались совсем выцветшими. В черных окрашенных и отросших волосах поблескивала седина. Особенно сильно у висков. Ей было не больше двадцати двух. Распущенные волосы волнами обволакивали голые плечи. Кажется, мы оба потерялись в этой жизни. Никто не произнес ни слова. Девушка, поняв, что с моей стороны не произошло и уже не произойдет никаких радикальных решений, которые бы могли ее спугнуть, мягко подошла ближе. У меня все одеревенело внутри. Не то изумления, не то от неожиданности. Я сидел на корточках, по-прежнему держа прогнившую деталь в руках. Она подошла совсем близко, и стройные девичьи ножки оказались прямо у моего лица. Чуть подняв взгляд, я уперся им в коленки. А подняв еще выше, увидел напряженный взгляд с тенью ожидания. Медленно набрав воздуха в легкие, попытался таким образом справиться с волнением. Обоняние уловило теплые сладковато-пряные нотки ее духов. Готов поспорить, она нанесла их пару минут назад. Кровь прилила к паху, где все стремительно напряглось. Было ли у меня ощущение, что я попал в дешевое домашнее порно? В ту минуту - нет. Я вообще не понимал, что должно произойти. Недоумение еще не прошло, но я приблизил лицо к ее ножке, осторожно обхватил рукой сзади и медленно прошелся сухими губами наверх. Я не знал, что можно сделать. Тогда мне это показалось самым гармоничным и естественным из всех вариантов развития событий. И тогда я проделал это опять, слегка поднявшись на колени, скользя губами выше, а рукой обхватывая ее ножку уже жадней, сминая пальцами и перемещая ладонь к бедрам. Вот такие мы примитивные животные, мужики. После десятка лет жизни в беспорядочных сексуальных связях, после неисчисляемого количество шлюх, наркотиков и извращений, у меня было ощущение, словно я впервые увидел женское тело. Я смотрел на него, словно великовозрастной девственник. И не знал, как с ним справиться. Не понимал, что нужно делать, как все обставить и не сделать этому телу больно. Или неприятно. Или, черт побери, не знаю что еще. Но эта история не была бы мной рассказана, если бы заканчивалась на сперме и всей предшествующей ей возне. Когда моя рука подобралась к ширинке и молния с характерным звуком разъехалась, я увидел глаза девушки. Случайно, ненароком. И снова одеревенел. Красные, они были переполнены слезами и какой-то смертельной жалостливостью. Не выдержав напряжения, она разрыдалась. И все вдруг встало на свои места. От эрекции не осталось и следа. В этих глазах я увидел ребенка. Юношеский максимализм, тоску, смятение и стыд. Дальнейшее вряд ли стоит детального описания. Несовершеннолетняя, а я на тот момент уже не сомневался в этом, отшатнулась. Руки машинально обхватили ее за спину в ту секунду, когда она была готова броситься наутек. От неожиданности девчонка обмякла в моих объятиях и разревелась. Так мы простояли пару минут в тишине, сотрясаемой ее сдавленными всхлипами. — Не хочу быть мнимым спасением от твоих проблем, — сказал через минуту я, поглаживая ее по спине. Затем резко отпрянул и быстрым шагом вышел из квартиры, не забрав с собой ни рабочую сумку, ни куртку. По улице почти бежал, смотря под ноги. В голове пребывал примерно тот же беспорядок, что у человека, которому позвонили и сказали, будто все его родственники до единого умерли. Для отчаяния - рано. Слишком много непоняток. Пытаешься просто переварить дошедшую до ушей информацию, которую мозг почему-то упорно отталкивает. За этими мыслями не заметил, как пошел первый в этом году снег. Погода оставалась туманной и безнадежной. Это был мой последний день работы сантехником. Отличное завершение жизненного периода, подумал я, словно бы протрезвев. На следующее утро, побрившись, впервые за долгое время выпил кофе и свежим вышел на морозную улицу. Решил купить демисезонную куртку, раз уж старая была безвозвратно утрачена, и, быть может, позвонить Рихарду на обратном пути…