detention

В аудитории невыносимо душно, и этим Питер оправдывает свои пылающие ярко-красным щеки. Нездоровый румянец у него пятнами переходит на шею и даже, кажется, под рубашку, так, что грудь начинает покалывать от жара. Паркер сутулится, влажными глазами буравя поверхность парты перед собой.   — Все в порядке? — шепотом интересуется обернувшийся к другу Гарри. Питер молча, словно через силу кивает, протирая кончиками пальцев испарину на висках.   — Это все погода, — давит из себя он и пытается улыбнуться. Летний полдень беспощадно разливается через длинные окна по полу кабинета, накаляя воздух и заставляя студентов по-кошачьи жмурить глаза. Гарри недоверчиво, но все-таки соглашается, обмахивая себя ладонью, как веером, а потом и вовсе отворачивается за свое место. Улыбка с губ Паркера тут же сходит, и он напряженно устремляет взгляд на доску. Там красуются формулы с целой кучей неизвестных, сосредоточиться на которых у Питера не выходит — он сегодня абсолютно не подготовился к устному зачету в начале пары: мог бы, но не стал. Сделал это специально. Преподаватель с гордой осанкой, вещающий студентам о константе Больцмана — профессор физики Отто Октавиус — главная тому причина. Когда Паркер мялся и не мог нормально ответить ни на один из его вопросов, учитель сверлил его грозным, недовольным взглядом, и Питер делал вид, что ужасно расстроен, стыдливо опускал лицо в пол под смешки аудитории, но в душе у него клокотало предвкушение и восторг.   Как плох он был на паре. И как хорош он будет после нее.   Паршивое паучье чутье ловит волны напряжения и все мимолетные дерзкие взгляды, адресованные Питеру от физика — голову кружит, стучит бешенным пульсом в виски и заставляет чаще делать рваные вдохи. Паркер словно чувствует каждую мысль в черепной коробке Октавиуса, отвлеченную от темы пары и обязательно посвященную одному ему, где вместо этих чертовых уравнений они вдвоем в каком-нибудь тесном помещении прижимаются друг к другу распаленными жарой телами… Питер быстро моргает и с силой давит ладонями на глаза, стараясь себя успокоить, но пелена фантазий не уходит, а, наоборот, лишь растет — как растет и необходимость перекидывать под партой ногу на ногу, подавляя тянущее возбуждение внизу живота.   Два месяца назад профессору пришлось покинуть город ради научной конференции в Бостоне: одногруппники Паркера радовались отсутствию физики в расписании, а он все это время пристыженно довольствовался мастурбацией за ночными просмотрами порно. Тело Питера, разбалованное частыми ласками, неутолимо изнывало от нехватки хорошего секса — искать в этот период других партнеров он даже не думал. Все равно никто не смог бы удовлетворить его так, как делал это Октавиус, а перебиваться чем-то низкокачественным казалось студенту совсем дурным тоном.   Паркер считает секунды до окончания занятия и все чаще задерживает взгляд на спокойном с виду Отто — тот, в отличие от своего ученика, опытен и умеет в нужный момент перекрыть пути вырывающимся эмоциям. Со всей подноготной Паркеру его выдает только паучье чутье, которое безошибочно клокочет где-то под ребрами — физик тоже его бессовестно хочет. Значит, папочка на самом деле соскучился.   Гул голоса профессора, читающего лекцию, проносится по рядам скучающих студентов, и от этого тембра у Питера дрожат ресницы, а с кончика носа вниз падает капля пота. Терпеть становится все тяжелее, особенно после обеденного перерыва.   — Я не видел тебя в столовой, — снова неожиданно оборачивается Гарри. Он хмурится, изучающе всматриваясь в товарища. Тот протирает лицо ладонью и хрипло произносит:   — Я не… Не хотел есть, — запинается Питер и с новым разрядом дрожи закрывает глаза. Конечно, эти слова — абсолютная ложь: у него свой, другой голод, который нельзя утолить простым перекусом.   — Где ты вообще был? — не унимается Осборн, но на этот вопрос Паркер решает ничего не отвечать. Когда вся группа перед физикой отправилась в столовую или на улицу покурить, Питер, не переставая думать о следующей паре и о том, кого он на ней наконец-то увидит, заперся в узкой туалетной кабинке. Слишком долго он ждал этой встречи и заранее решил, что подготовит себя самостоятельно. Задрав рубашку до груди и прикусив ее, чтобы не издавать слишком громких звуков, Питер взволнованно расстегнул свой рюкзак и достал оттуда смазку. Опустив керамическую крышку унитаза, он поставил вынутый прозрачный тюбик на ее выпуклую поверхность. Руки дрожали, будто это происходит впервые — Паркер никак не мог привыкнуть к этим абсолютно формальным тонкостям, и из раза в раз от мыслей о сильных руках профессора, сжимающих его бедра, заливался плотным румянцем. Стыд, как волна, накрывал его с головой, но разгорающаяся страсть и влечение сдвигали его на второй план. Спустив джинсы и резинку трусов, Питер уперся мокрым лбом в закрытую на хлипкий шпингалет дверь и, предварительно смазав пальцы, начал аккуратно вводить их в себя. Он глухо стонал в самодельный кляп из рубашки, жмурился, растягивая в сторону упругие стенки ануса, и постепенно увеличивал количество пальцев. Спустя почти пятнадцать томительных минут осилил целых три — свой максимум. Его пробивало то жаром, то холодом, а уже возбудившийся член покрылся предсеменем, капли которого поблескивали в свете палящей лампы. Снаружи слышались шаги, звуки открывающихся и закрывающихся по соседству кабинок, смыва, и Питер чувствовал себя грязным, как шлюха в подвале ночного клуба.   Он хорошо знал, что растягивать себя перед встречами с Октавиусом необходимо, однако даже это порой не смягчало проникновение — у физика был действительный огромный, толстый член, который Питер никогда не мог принять в себя полностью. Поэтому он старался стимулировать себя как можно сильнее и глубже, но каждый раз останавливался, начиная чувствовать уколы боли — так уж устроен человеческий организм, в здоровом состоянии не позволяющий причинить самому себе вред — и студент отчаянно надеялся, что за него это когда-нибудь сделает Отто.   — Какой-то ты сегодня странный, — вдруг прерывает жаркие воспоминания почти обиженный голос Гарри. — Не хочешь, не отвечай… — Паркер тяжело вздыхает. Интересно, будет ли когда-нибудь Осборн готов к разговору о том, что его лучшего друга уже почти полгода трахает их профессор? Что он специально пропускает материал и плохо отвечает на зачете, чтобы его позлить? Что вместо посещения столовой он мастурбирует в институтском туалете — и что именно от этого он такой красный и мокрый, а отнюдь не от духоты кабинета?   — На этой ноте наша пара окончена, можете быть свободны, — еще через какое-то время звучит властный бас Октавиуса и тихий хруст мела, опустившегося на поверхность стола. Питер с облегчением выпрямляется, пока его одногруппники собирают вещи и встают из-за парт — сам он медлит и, кажется, даже не дыша, ждет тех самых слов. Физик, стряхивая с пальцев белую пыль и смотря затаившемуся студенту прямо в глаза, все-таки продолжает: — а вы, Паркер, задержитесь, пожалуйста.   Группа ленивым потоком вываливается в дверной проем, бросая на прощание шаблонные фразы, и вскоре бестолковые разговоры уже эхом отстукивают от стен коридора. Питер, дрожа от предвкушения, пересекает опустевшие ряды аудитории навстречу хмурому, оценивающему взгляду темных глаз. Отто очень высокий и плечистый — на его фоне Паркер кажется себе совершенно беззащитным, как кролик, напоровшийся в лесной чаще на голодного медведя.   — Ты сегодня просто ужасно подготовился, — абсолютно спокойно, по-хозяйски говорит Октавиус, когда они остаются наедине. Питер, стоящий напротив, виновато кивает. Да. Ругай меня. Скажи, какой я плохой мальчик. — Думаешь, мое отсутствие дало тебе право перестать учиться, как следует? Решил устроить себе внеплановые выходные? — профессор выжидающе молчит и сверху вниз смотрит на прижавшего подбородок к груди Питера, а после, звеня связкой ключей в кармане брюк, проходит мимо своего студента к дверям. Паркер не смеет двигаться и за спиной слышит, как в скважине потрескивает механизм, как ключ делает свои обороты и финальный щелчок, от звука которого Питер едва сдерживает довольную улыбку. Значит, теперь кабинет надежно заперт, и никто уже не посмеет их потревожить.   — Папочка мной недоволен? — полушепотом, робко, но с придыханием спрашивает Паркер, все так же не оборачиваясь к дверям. Сзади раздаются неторопливые шаги профессора, который вскоре достигает Питера и прижимается к нему со спины, из-за разницы в росте касаясь подбородком его виска. Студента обдает новой волной мурашек, и он с наслаждением закрывает глаза, чувствуя дыхание Отто, горячую грудь, прижавшуюся к его лопаткам, и ладони, бесстыже вытягивающие из джинсов Питера подол заправленной рубашки.   — Я соскучился, мальчик мой, — так же тихо произносит физик, наклоняясь и проводя носом по щеке Паркера. Тот улыбается от щекотки, а руки Октавиуса в это время уже проникают под одежду студента и гладят его талию, живот, сжимают ребра. Мягкие движения быстро сменяются на более грубые, и профессор разворачивает Питера к себе лицом. — Только вот сегодня ты меня расстроил. Я злюсь, и должен принять соответствующие меры. Но ты ведь этого и добивался, верно? — проницательности у Отто не отнять. Паркер смотрит на него наигранно невинно, стараясь не показывать, что учитель не ошибся.   — Неужели вы теперь меня накажите? — изображая на лице смесь страха и удивления, Питер закидывает Октавиусу руки на плечи и наклоняет голову вбок. Профессор знает, что он с ним играет: такой неуверенный, забитый мальчишка в компании сверстников и такая похотливая сучка наедине с ним.   — Иначе ты не усвоишь урок, — в той же манере отвечает Отто и резким рывком подхватывает Паркера под бедра, заставляя его ахнуть от неожиданности и крепче вцепиться в сильные плечи напротив. Он подсаживает студента на деревянную поверхность своего стола, не жалея скинутых на пол тетрадей, файлов с листками и письменных принадлежностей. Питер, быстро сориентировавшись, обхватывает профессора ногами за поясницу, и в тот же момент Октавиус втягивает его в глубокий поцелуй — такой грубый, что от напора Паркер даже слегка подается назад.   От Отто, кажется, исходит ничуть не меньше жара, чем от светила за окнами — каждое новое прикосновение ощущается Питером, как раскаленное на углях клеймо, и он закатывает глаза, шумно выдыхая ртом, когда Октавиус опускается с поцелуями на его шею. Ему ужасно нравится, когда он такой: серьезный, жесткий, оставляющий после себя большие багровые засосы, до синяков сжимающий его запястья и колени. Профессор быстро справляется с пуговицами на уже полностью выправленной рубашке Паркера, оголяя ему такую же красную, как и щеки, грудь, после чего, одной рукой придерживая студента за спину, наклоняется и целует его в солнечное сплетение. Питеру нравится чувствовать себя неправильным от этой связи, и он поджимает плечи, чтобы расстегнутая рубашка мягко скатилась вниз по его руке на стол. Отто же, все грубее целующий распаленную, беспокойно вздымающуюся грудь, переключается на твердый от волнения сосок и касается губами уже его, выбивая из Паркера первый за сегодня протяжный стон.   После паучьего укуса ранее хрупкое тело Питера приобрело красивый рельеф, слегка выпирающий на животе пресс и завидную растяжку — ему хотелось бы продемонстрировать Октавиусу все, на что он способен, однако раскрыться в полной мере на неудобной парте возможности не предоставлялось. После каждой такой встречи Паркер собирался с духом, чтобы сделать новый шаг и пригласить Отто к себе, но в последний момент отказывался от этой идеи и в смущении покидал кабинет.   От влаги поцелуев у Питера блестят искусанные губы, и он закидывает голову назад, запуская руку в темные кудри Октавиуса. Тот переходит на легкие покусывания, параллельно начиная расстегивать ширинку на джинсах студента — под синей тканью видно набухший стояк, и профессор смачно толкается на него своим отвердевшим пахом.   — Я… Д-да… — бормочет Питер и предпринимает попытку спуститься со стола, но его тут же останавливают цепкие ладони Отто. Паркер замирает, мотает головой и указывает на свою парту. — Там, в рюкзаке, я взял смазку и… О… Презервативы…   — Ты действительно думаешь, что ты сегодня это заслужил? — томно, почти по слогам говорит Октавиус. Питер в замешательстве приоткрывает рот и пульсирующими зрачками бегает по лицу профессора. Тот высокомерно вскидывает брови, тяжелым взглядом давая понять, что совсем не шутит. Перестает хватать кислорода от головокружительных мыслей — Питера это перспектива одновременно пугает и заводит. Я ведь сегодня так провинился... Папочка будет со мной груб.   Та боль, которую Питер испытывает во время встреч с Октавиусом, приносит ему нездоровое удовольствие — чем смелее, чем агрессивнее профессор его берет, тем ярче в Паркере разгорается липкое наслаждение и желание повторить все еще раз. Поэтому от услышанного он расслабленно прикрывает веки и улыбается, подаваясь вперед, и Отто отвечает на поцелуй, прикусывая студенту нижнюю губу до пульсирующей боли. Октавиус чувствует, как руки Питера наощупь елозят у воротника его рубашки в попытках ее расстегнуть, отрывается от залившихся багрянцем губ, чтобы помочь, и суетливо разъединяет пуговицу за пуговицей, пока полностью не оголяет массивные плечи и грудь. Паркеру нравится жадно щупать преподавателя без одежды и, даже если это не обязательно, он старается его раздеть. Как же Питеру не хватало его непреклонного, строгого папочки.   — Я исправлюсь, я буду послушным мальчиком, — на выдохе шепчет Питер, пока Октавиус в один рывок расстегивает его ширинку и начинает стаскивать джинсы вниз. Несмотря на сжатый, горячий воздух, которым аудитория полностью пропитана, Паркер чувствует, что его пробивает ледяной дрожью, а влажные ладони постепенно начинают холодеть. Профессор сосредоточенно молчит и, расправившись со штанами Питера, отбрасывает их, как тряпку, на пол. Обнаженные ноги студента тут же покрываются мурашками, но он не теряет самообладания и жмется к Октавиусу ближе, приоткрытыми губами скользя по его щеке к самому уху: — я уже подготовил себя для вас, — Отто поднимает взгляд и сдержанно, удовлетворенно улыбается.   — Надеюсь, к этому ты подготовился лучше, чем к паре, — колко замечает он и, снова утыкаясь поцелуем в беспокойную артерию на шее Паркера, сжимает его пах, еще закрытый влажным от возбуждения бельем. Питер прерывисто стонет, не стыдясь тех, кто сейчас занимается в соседней аудитории — он вообще неприлично громкий, никогда не жалеющий связок и доставляющий этим Октавиусу много проблем: его уже не впервые спрашивают, что за звуки доносятся из-за запертых дверей его кабинета.   — Тише, — шипит профессор, и Паркер пристыженно вжимает голову в плечи. Отто запускает пальцы под резинку его трусов и так же резко, как джинсы, стягивает их на себя — изнывающий от эрекции член наконец избавляется от тугой ткани, заставляя студента вновь простонать. Октавиус хмурится и выдыхает через зубы, а затем вновь дергает боксеры вниз — в отличие от джинсов, те застревают под языком старого кроссовка и остаются, не до конца снятые, висеть на одной ноге. Но оба сейчас слишком на пределе, чтобы обращать внимание на такие мелочи, поэтому Питер вновь обхватывает физика ногами за пояс, прикусывая губу и откидываясь назад на локти. Октавиус с наслаждением осматривает обнаженного студента перед собой — его каждый раз так тянет от мысли, что бесстрашный герой Нью-Йорка человек-паук после пар физики лежит на его столе и, задыхаясь от нетерпения, широко раздвигает ноги.   Отто принимается за собственные брюки, где сначала справляется с ремнем, и только потом дергает за молнию ширинки, без промедления спуская штаны вместе с бельем. Он позволяет себе тихое шипение, когда оголившийся, уже сильно затвердевший от прелюдий член прикасается к внутренней стороне бедра Питера — тот инстинктивно толкается вперед и бессовестно стонет. Одной рукой он придавливает свой орган к животу, аккуратно сжимая его у основания, а вторую до белых костяшек сжимает в кулак. Свой же замыленный взгляд Паркер не сводит с паха Октавиуса — с огромного, тяжелого члена, темного от прибитой к коже крови, мокрого, с пульсирующими жилами… Который скоро будет в нем. Питера трясет, и он беспокойно сглатывает накопившуюся обильную слюну.   — Я уже совсем… Весь мокрый… Я сейчас, а-ах… — бессвязно умоляет он, хватая ртом воздух и жмурясь от попадающих на глаза лучей. Профессор же грубыми движениями давит на бедра Питера, заставляя того еще сильнее развести колени к противоположным углам стола, а после одним движением подтягивает студента к себе за подбородок.   — Паркер, ты кончишь, когда я тебе разрешу, — хищно произносит Октавиус. Этот повелительный тон. От него у Питера трясутся ресницы, и он едва заметно делает кивок.   — Д-да, папочка… — хрипло отвечает он, и чувствует, как большой палец профессора скользит к его губам. Паркер молча размыкает их, пропуская палец в ротовую полость и жадно его обсасывает. Он знает — чем лучше сейчас он постарается, тем мокрее будет проникновение. Однако Октавиус не дает ему осуществить задуманное, практически сразу вынимая палец назад, и осторожно мастурбирует себе этой рукой, чтобы не довести раньше времени. Слишком сухо, и, чтобы не тянуть, Отто быстро добавляет собственную слюну — вид напряженного, раскрасневшегося преподавателя, который водит по собственному члену вверх-вниз заставляет Паркера сильнее сжимать кулаки, чтобы не сорваться на те же движения. Закончив с собой, Октавиус без предупреждения заводит влажный палец внутрь Питера, чтобы смочить нервно сжимающиеся стенки, и Паркер снова глухо стонет — это ощущается совсем не так, как часом ранее в туалетной кабинке. Потому что сейчас он ничего не контролирует. И это ему до безумия нравится.   Профессор расправляет плечи и под его кожей напрягаются тугие сухожилия и мышцы. Он быстро смахивает со лба проступивший пот и вцепляется во внутренние сгибы коленей Питера, с силой притягивая студента на себя. Паркер полностью опускается на стол спиной, уже не в силах держаться на дрожащих локтях, но тот оказывается слишком маленьким, и голову Питеру приходится беспомощно спускать с его края вниз. Кровь тут же с новой силой приливает к лицу — Паркер видит перед собой перевернутую из-за ракурса доску и, успокаивая себя, начинает мысленно прочитывать сложные уравнения. Однако все это становится неважным, когда Питер чувствует аккуратно проникающую в него головку члена — он кусает себя за ладонь и жмурится. Первые несколько сантиметров входят даже приятно, легко, влажно, и Паркер сладко, долго стонет, выгибаясь в пояснице и стискивая пальцы на ногах.   — Еще… — срывается с его губ и быстро переходит на новый протяжный всхлип. Октавиус, не жалея нежных стенок ануса, напирает на трясущегося от возбуждения студента всем весом и грубо толкается вперед, уже совсем на сухую, заставляя Питера почти кричать. Становится очень узко и тесно, и Паркер даже по инерции хочет свести колени, но упирается ими в ребра профессора и отчаянно крутит головой. Еще сантиметр вглубь, и Отто уже чувствует упругую выпуклость простаты, укрытую слоем мышцы, и с низким рычанием на нее давит — Питер шумно, прерывисто выдыхает, стараясь ухватиться за что-нибудь на плоской поверхности стола. Он до сих пор не может понять, какое ощущение ярче — удовольствие или боль — и от нового резкого толчка Питеру кажется, что он вот-вот потеряет сознание. Внизу невыносимо жжет, и Паркер срывается на отчаянный возглас:   — Больно!.. — и, снова чувствуя беспощадный толчок, закрывает лицо руками.   — Отлично, — на выдохе усмехается Отто и сильнее сжимает ноги Питера. Того прошибает волной пота — спину тянет от неудобной позы, плечи больно упираются в край стола, но он давит мимолетную довольную улыбку. Папочку нельзя злить. Папочка умеет наказывать.   Новый толчок, и боль становится настолько острой, что у Паркера звенит в ушах — еще раз, еще, и Октавиус впервые входит полностью. Внутри становится невыносимо жарко и тесно, и Питеру наивно кажется, что так глубоко проникнуть невозможно, что у него непременно сейчас что-то порвется, а огромный член изнутри бугром натянет кожу прямо у него на животе. В приливающей к горлу истерике Питер с открытым ртом пялиться в потолок, смаргивая накопившиеся в уголках глаз слезы, и даже не может выдавить из себя стон — со стены на него сверху вниз смотрят перевернутые лица Эйнштейна, Теслы, Ньютона и Хокинга своими плоскими черно-белыми глазами, и Питер бессильно жмурится. Отто шипит и тихо постанывает, еще сильнее насаживая студента на себя раскрасневшейся задницей.   Член профессора истекает естественной смазкой, делая проникновение мягче, и Октавиус выходит на пару сантиметров, чтобы новым толчком войти еще раз. Сначала он делает это беспорядочно, но быстро находит нужный темп и, сжимая зубы, начинает по-настоящему трахать Паркера — так грубо и беспощадно, как тот и представить себе не мог. Питер стонет и кричит срывающимся голосом, переходя на вопли, сжимает свой практически доведенный до предела член, и от частых фрикций скользит по столу то к доске, то обратно на профессора.   — Я… А… — пытается связать слова Паркер, откидывая со лба прилипшую мокрую челку. Еще несколько минут тяжелых толчков, и Октавиус начинает замедлять ритм. Он переводит опьяненный взгляд на студента и на мгновенье задерживает дыхание — Питер в этом состоянии такой пугающе красивый и развратный, сначала кричащий о том, как ему больно, и в ту же секунду самостоятельно насаживающий себя сильнее на член. И как он только продержался два месяца без секса с его повышенным либидо?   Питер понимает, что больше не в силах терпеть — сколько это длится? Всего двадцать минут? Полчаса? Паркеру кажется, что его имеют без остановки уже, как минимум, полдня, и он страдальчески поднимает голову — пустые парты за спиной профессора тошнотворно кружатся, а в глаза снова бьет солнечный блик. Он трясется и водит ладонью по своему члену, готовясь к разрядке, и с облегченным стоном кончает себе на живот почти сразу. Отто шумно выдыхает от этой картины и, устало сглатывая, тоже кончает на последнем толчке — прямо в Паркера. Тот всхлипывает, когда профессор из него выходит и внутри становится уже непривычно пусто, а из тут же сжавшегося в плотное кольцо ануса обильно вытекают горячие струйки спермы.   Как же это было невероятно.   Октавиус отходит от стола, снимая с себя обмякшие ноги студента. Питер, все еще дрожащий от экстаза, пытается успокоить сбитое дыхание и почти минуту еще неподвижно лежит в прежней позе. Когда сердцебиение наконец-то возвращается в более-менее стабильный ритм, Паркер приподнимается — Отто в это время уже заканчивает застегивать свой ремень. Студент тут же спускается на пол и болезненно морщится от того, как сильно жжет внизу, отдавая, кажется, и в ноги, и в живот. Пристыженно натягивая боксеры, Питер украдкой поглядывает на Октавиуса — тот беспечно приглаживает слегка взъерошенные волосы и выглядит так бодро и свежо, словно всего произошедшего вовсе не было.  На себя же Паркеру даже смотреть страшно — как учиться весь оставшийся день в таком состоянии? Это замечает и Отто, неспеша застегивающий пуговицы на рубашке:   — Приведи себя в порядок, как выйдешь, — просит он, и Питер активно кивает. Профессор смотрит на него задумчиво, с какими-то дурными, но теплыми искрами. Паркер молниеносно натягивает джинсы, рубашку и от каждого неосторожного шага шипит и хмурится. Безболезненно сидеть, пожалуй, не получится еще очень долго. Заметив, как студент смущенно суетится, Октавиус с улыбкой заключает: — что ж… Будем считать, что урок усвоен, и зачет ты сдал. Но впредь готовься лучше, иначе мне придется снова тебя наказать.   — Д-да, спасибо… — Паркер чуть по привычке не добавляет уже не совсем уместное «папочка» и мнется. — Тогда, я пойду?   — Иди, — с ухмылкой разрешает Отто.   — Д-до свидания, профессор, — с заиканием бросает Питер, глупо улыбаясь, и семенит к выходу.   — Паркер, — окликает его Октавиус, и студент оборачивается. Физик указывает на дальнюю парту, — рюкзак.   — Точно, — Питер неловко срывается к своему учебному месту, а Отто в это время открывает дверь ключом и выглядывает в коридор, чтобы избежать лишних глаз. Паркер, уже перекинувший за спину рюкзак, почти вплотную сталкивается с ним в дверном проеме и долго изучающе смотрит, решаясь поцеловать, но Октавиус опережает его и первым наклоняется за быстрым, прощальным поцелуем.   Вылетая в пустующий коридор, Питер все еще похрипывает от саднящей боли, но крепко держит в голове единственную мысль: если для того, чтобы повторить этот опыт, ему нужно всего лишь начать халатно относиться к учебе — он в жизни больше не откроет учебник по физике.