никакой надежды

в комнате ричи всегда сюрреалистично пахнет воском и сновидениями. — я сейчас блевану. — не вздумай! — прикалываешься? у меня все руки в крови, я точно сейчас блевану. — представь, что она твоей мамаши, эдс, умоляю. — отъебись. о боже. — улёт, скажи же? — отъебись. ричи — садомазохистский ублюдок — задорно хлюпает хрустящей кока-колой и улыбается жуткому выражению лица эдди в зеркальце. после пары банок расплавленного пива и надвигающегося по небу теплого июня проколоть уши в чердачных условиях кажется превосходным. здесь всегда царит легкое сумасбродство и по углам нередко шастают печальные приведения, ненарочно пойманные в винтажные кусочки мансардных окон — очаровательные условия, чтобы опьянеть, надышаться конфетными чудесами и проснуться наутро с зацелованными губами. — на тебе живого места не осталось, — живо комментирует заляпанный кровью и зелёной гуашью эдди, отпрыгивая обратно на матрац. маленькая гладкошёрстная ева моментально обвивается вокруг его запястья. — улёт, — ричи мотает головой и трогает сережку мизинцем. — тебе нужно такую же. — попробуешь в следующей жизни. — чтобы увековечить наши объебанные вечера. — никогда. — чтобы навсегда скрепить наши судьбы. — что? такого и врагу не пожелаешь. — правда? эдди фыркает и очевидно смущается — понятно по нарастающему щелканью ромашковой зажигалки (за честные тридцать шесть центов). — не знаю. — пятьдесят на пятьдесят? — что? не знаю. — шестьдесят на сорок? — отстань. — ты похож на филина. — что? — ты всегда будешь так реагировать? — я не виноват, что ты постоянно несешь хуйню. твое пиво всегда было дерьмом. на улице ворочается хорошенький соседский форд, черно-белый ящик обещает славу америке, падения цен на масло и бензин, восторженный конец тысячелетия, облачность после обеда. вентилятор без одной лопасти сосредоточенно пыхтит в углу. они вместе растягиваются на матраце, служившим сердцевиной продрогшей комнатушки, укладывают между собой тарахтящую еву, чтобы не сталкиваться локтями и не усложнять космическую обстановку. — хм. — мне заранее страшно. — а? ничего такого. мы можем скататься до массмаркета и купить новые зубные щетки и браслеты, — ричи поворачивается так, чтобы видеть профиль эдди, четко вырезанный на фоне разверзающегося утра в окне. эдди целую секунду нечем дышать. — купить? — ты сейчас сам предлагаешь обворовать капиталистов? — что? нет, — он вздыхает и поворачивается лицом к лицу. воздух становится чуть более желейным, чем раньше. — может быть. — пятьдесят на пятьдесят? — завязывай с этим, — эдди морщит нос. ева печально мяукает. она печальная чуть больше, чем может быть кошка, и понимающая чуть больше, чем может быть человек. беверли говорит, что кошки и хозяева похожи, — но тогда это точно не про ричи и еву. ричи надламывает губы в улыбке. — ты выглядишь, будто с перестрелки. — ты выглядишь, как жертва перестрелки, боже. это отвратно. — у меня где-то были водные пистолеты, — воодушевленно замечает ричи. — я бы не удивился, если у тебя где-то есть и настоящие. нет, они мне не нужны. мы пойдем в массмаркет? — обворовывать капиталистов? — прикалываешься? наверное. может быть. иди нахуй. ричи смеется. эдди замечательный и совершенно неуправляемый. он вроде гибрида инопланетянина и человека, задержавшегося на самой космической комнате планеты на вторник и оставшуюся бесконечность. иногда, ему страшно, что эдди и впрямь однажды скроется за поворотом, потеряется из виду — он же может? может, это точно. эдди зевает и подтягивается на матраце. разрывает зрительный контакт. ричи постоянно напоминают как с ним тяжко. вроде: «блять. ты такой ненормальный. даже слишком ненормальный для ненормальных». вроде: «отправляйся подальше с этой планеты. отправляйся — подальше от моей жизни». вроде постоянного мигающего таймера на лбу с ярчайшей бесконечностью. иногда он сам себе напоминает тикающую бомбу. взорвущуюся розовым конфетти и кишками. космический эдди служит магнитом, позволяющим оставаться на земле — забавная несуразность. иногда, когда они считают звезды, сверкающие из сквозящей дыры в космос, ричи хочется — хвататься за руки, чтобы переломать все кости, цепляться ногтями до крови, раздирать глазницы, выглядывающие ребра, суставы, локти и колени. это все — жутчайшая ненормальность. слишком страшная, чтобы вылить ее на хорошего, неуправляемого эдди. — рич? ты спишь? ты идешь? пойдем, — бормочет застывшая в проеме светлая фигура эдди. в глазах все начинает ходить ходуном. — иду. я думал. — ничего хорошего? ричи пожимает плечами. хороший в этом заблудшем месте только он и половинка евы, честно похожая на него, как на второго хозяина. — можем все-таки проколоть мне, — эдди неуверенно подпирает косяк уверенным движением. — а? — ухо. — в этой жизни? — пока я не передумал. но это после массмаркета, второй раз я не поднимусь. ричи смеется, как умирает. стены облепливают светоотражайки и наклейки морских обитателей. нет, всё-таки спастись нет никакого шанса. — да, идем. — наконец-то. я думал у тебя уже белочка. — у белок страшные зубы, ты знал? — идиот? белочка называется белочкой не из-за белок. — правда? — балда. они говорят о ерунде, белках, зайцах, лосях и воронах, огоньки от ягодных сигарет млеют в сонном свете призрачного солнца.