Metronomy — Monstrous
Кита снова тошнит. Целую вечность назад Мэтту было страшно смотреть на пузырящуюся багровую лужу в жухлой траве, на тёмные сгустки и скользкие клочки шерсти. Прошло слишком много времени с тех пор, как он отворачивался. Теперь он дожидается, пока всё закончится, вытаскивает из коробки горсть бумажных салфеток и вытирает Киту губы, осторожно, стараясь не касаться рассаженных уголков рта. Прошло слишком много времени с тех пор, как в такие моменты отворачивался Кит. Он выглядит подавленным и усталым, и всё же пытается улыбнуться. Это больно, как и каждый раз после тёмной луны, но Мэтт любит такую его улыбку больше всего. — Ты справился, — тихо говорит он и притягивает Кита к себе. — Я тебя защищу. Прошло слишком много месяцев с тех пор, как Кит с негодованием отвечал «это я должен тебя защищать». В мире людей работают другие правила. Кит может защитить Мэтта только в мире волков. Там, где люди бессильны. Они завтракают как обычные люди — кофе, омлет, бургеры. Бургер для Кита Мэтт просит не прожаривать. Кит морщит нос на запах латте у Мэтта в стакане и отпивает свой крепкий американо. Кто бы мог подумать, что кофе помогает оборотням меньше страдать наутро. — Опять будешь пахнуть как щенок, — под нос ворчит Кит, и его улыбка становится шире. — Не ври, будто тебе не нравится, — ухмыляется Мэтт и, дурачась, облизывает с пластиковой крышечки молочную пену. В такие моменты Кит кажется почти человеком — если сбросить со счетов слишком длинные клыки. Но Мэтт бы соврал, скажи, что ему не нравится. За годы активной социализации Кит изучил множество способов человеческого флирта, но его самый любимый всё равно волчий. По пути к машине он прихватывает Мэтта зубами за плечо и метит укусить за загривок. — Просто скажи, что хочешь, — смеётся Мэтт, но голос садится и становится хриплым, и если бы у Кита были острые уши, они встали бы торчком. — Ты же сейчас не волк. — Я всегда волк, — шепчет Кит, прижимаясь теснее; его влажное дыхание обжигает шею, и Мэтта начинает потряхивать. — Каждую секунду я волк, я только меняю форму. Мэтт поворачивает его к себе за подбородок и со вкусом целует, вылизывая клыки. Они трахаются в фургоне, на лежанке, больше напоминающей собачью подстилку. Как бы Мэтт ни пытался придать ей более цивилизованный вид, она всё равно походит на место, где спят и спариваются животные. Ему уже фиолетово. В детстве он только и делал, что спал на собачьей лежанке, сколько бы родители ни перекладывали его в кроватку. Ему не привыкать. Каждый раз, как Кит вгрызается ему в загривок и оттягивает кожу клыками, Мэтт думает, что после будет выглядеть как олень с перегрызенной шеей. Или не только выглядеть. Он готов поклясться, что не пожалел бы. Оно того стоит. Но после, пока они лежат, сцепленные, и Кит нежно целует его шею и плечи, рыча что-то непонятное для человека, но безусловно нежное, Мэтт не чувствует ни боли, ни даже дискомфорта. Ему хорошо и спокойно, будто в мире нет ни войн, ни катаклизмов, есть только крепкие объятия и всеобъемлющее чувство безопасности. Он под защитой своего волка. Раньше Мэтт (как и большинство людей) ни черта не понимал в оборотнях. Теперь, проделав бок о бок с Китом немалый путь, он знает, что почти все оборотни перекидываются на полную луну — но есть и другие, те, что становятся волками, когда луна скрывается из виду. Их шерсть чёрнее летней ночи, а нрав даже для оборотней слишком свиреп. — Белые считают себя людьми, — сказал Кит, когда впервые поведал свою историю, — а чёрные… Он поднял верхнюю губу, обнажая клыки, и в его совершенно человеческом лице Мэтт увидел зверя. На взгляд Мэтта, между зверями и людьми не так уж много отличий. — Если непредвзято взглянуть на древо эволюции, мы совсем недалеко друг от друга, — рассуждает он. Тент с крыши фургона откинут, и юный месяц предвещает почти четыре недели тишины в очередном арендованном доме. — По крайней мере, ты не какое-нибудь хордовое. — Ты бы не любил меня, окажись я гигантской миногой? — Кит смеётся. Раньше он по привычке прятал клыки, но его открытая улыбка нравится Мэтту намного больше. — Или ещё какой-нибудь тварью с тысячей зубов? — Брось, у миног их всего сотня. И потом, ты же не будешь отрицать, что они секси? — Секси?! Они скользкие! — Ты прав, мех нравится мне намного больше, — тянет Мэтт с соблазнительной улыбкой и засовывает руку Киту под майку. — Но так тоже ничего. Кит снова заходится смехом, двигается ближе. От всего в фургоне пахнет шерстью, и от самого Мэтта тоже. И нет, это не псина. Это дикий лес, палая листва и хвоя, это сырой ветер с реки и земля после дождя, это тёплое мясо и кровь, это Кит, такой, каким Мэтту повезло его узнать. Его человек и его волк. И они снова трахаются, потому что в сексе у Мэтта воистину зверский аппетит. — Ты можешь меня разлюбить, но волки только раз выбирают пару. Всё ещё потный и запыхавшийся, Мэтт не сразу понимает, что услышал, — и хмурится, когда до него доходит. — И что ты сделаешь? Убьёшь меня, если я сбегу? — Нет. Буду тебя охранять. Тебя и того, кого ты выберешь вместо меня. Мэтт поднимает взгляд. В свете растущей луны лицо Кита бледное, и затянувшиеся ссадины в уголках рта всё ещё бросаются в глаза. Как и длинный шрам на виске, без которого Мэтт это лицо ещё помнит. — Я не хочу выбирать никого вместо тебя. По крайней мере, сейчас. — Мэтт утыкается ему в грудь и недовольно пихает в бок. — Не думай об этом. — Я знал волков, которые потеряли пару. Они были… — Кит долго ищет слово, и его голос становится глухим и печальным, когда оно находится. — Потерянные. Как будто заблудились в лесу, хотя лес всегда был им домом. Мэтт недовольно сопит. — Знаешь, почему я обещал тебя защищать? — продолжает Кит, подумав. — Потому что я не хочу заблудиться. Мэтт больно пихает его коленом и тянет за ухо, заставляя по-щенячьи скулить. — Я, знаешь ли, тоже не хочу заблудиться, так что береги свою шкуру, ты… Кит закрывает ему рот поцелуем, переворачивает на спину, наваливается сверху. Он голый, а на Мэтте только тонкая футболка, но даже этого слишком много. Извиваясь, он пытается стащить её, но Кит рвёт её зубами на груди, жадно кусает ниже ключиц, вокруг сосков, над рёбрами. Вскрикивая на каждый укус, Мэтт обхватывает Кита ногами, вертится, пока ему между ягодиц не утыкается мокрый от смазки, горячий, заострённый на кончике член. Ещё громче Мэтт кричит, когда в него входит узел. Это всегда немного больно и бесконечно хорошо. Кит не щадит его, и это ещё лучше. В глазах арендодателей Кит тот немного печальный беспризорник, которого немедленно хочется приютить. Мэтт во всём винит его щенячьи глаза, но у него самого первое впечатление было точно таким же. Немолодой хозяин дома с первой фразы начинает называть Кита «сынок», и Мэтт втайне этим наслаждается. Они осматривают дом, обсуждают условия проживания, и хозяин, забрав плату, наконец оставляет их наедине. Первым делом Кит стаскивает на пол двуспальный матрас и отправляется на поиски всего мягкого, что можно притащить в своё новое гнездо, а Мэтт садится на подоконник, подтягивает колено к груди и смотрит на дикий сад, на путаницу ветвей, увешанных зреющими грушами. Он не привязывается к местам, но иногда ему хочется подольше задержаться в очередном маленьком городке. Рекордом было два месяца — в тот раз, когда в очередную безлунную ночь Кит никого не убил. — Я слышал, волки щадят побеждённых. — Белые — да. Кит долго молчит. — Чёрные никогда не сдаются, — наконец, говорит он, и его лицо ожесточается. — Дерутся до последней капли крови. Побеждает тот, кто выжил. Даже мёртвые, мы не разжимаем челюсти. У него чуть выше щиколотки шрам от двух рядов клыков — однажды ему пришлось ждать рассвета, чтобы убитый противник превратился в человека и наконец выпустил лапу… то есть уже ногу. В глазах Мэтта эта кошмарная история не лишена очарования. Быть может, он и сам оказался бы чёрным. — Откуда берутся новые волки, если вы постоянно друг друга убиваете? Кит пожимает плечами. — Никто не знает. Тёмная луна избирает нас — это всё, что я слышал. — С научной точки зрения… — Мэтт поднимает палец и улыбается. — Звучит так, как и должен описываться неизвестный феномен. Весело скалясь в ответ, Кит пристраивается рядом и бросает красноречивый взгляд на закиданное подушками ложе. — Тебе, наверное, надоело в фургоне? — Мне? Нет! Но, растянувшись на мягком матрасе, Мэтт стонет от удовольствия. Что уж там, Кит тоже любит комфорт. Хотелось бы Мэтту посмотреть, как огромный волк сворачивается клубком.***
Он огромный. То есть, реально огромный. И ни капельки не похож на собаку. — Пожалуй, в торговый центр нас с тобой бы не пустили, — говорит Мэтт, задумчиво поглаживая подбородок. — Даже если я возьму тебя на поводок. Кит наклоняет голову вбок. Мэтт смеётся — так эта зверюга становится похожей на растерянного щенка. — Думал, я испугаюсь? Ну уж нет! — Он протягивает руку и в нерешительности замирает, не коснувшись густого чёрного меха. — Можно? Волк сам поддевает носом ладонь, шумно обнюхивает. Глупо не воспользоваться шансом — Мэтт чешет ему загривок и под челюстью, лохматит шерсть между ушами. Шкура на ощупь кажется непробиваемой, а мышцы на плечах и шее — отлитыми из металла. И эта живая машина смерти его любовник. В звериной форме Кит принимает ласку так же недоверчиво, как в человеческой, и Мэтта это смешит и цепляет крючком за сердце, глубоко, как никто раньше не доставал. — Возвращайся, — тихо просит он, и Кит, бросив на него ещё один долгий взгляд, в два прыжка исчезает в лесу. Впервые оставшись в его доме один, Мэтт обходит тесные, скудно обставленные комнаты, рассматривает лежащие на тумбочках и столах вещи. Их немного — и все настолько безлики, будто Кит купил первые попавшиеся, чтобы после без сожаления бросить. Вторгаться в личное пространство не в правилах Мэтта, а на видных местах ничего интересного, способного поведать о Ките хоть немного больше, так что интерес к интерьерам быстро пропадает. Ещё с полчаса Мэтт сидит на подоконнике и смотрит на тёмные макушки деревьев. Безлунное небо затянуто низкими облаками; такие ночи созданы для дурных предчувствий, но Мэтт не для того заканчивал университет, чтобы доверяться приметам. На окраине города свежий воздух, и ни круглосуточная иллюминация, ни гул магистралей не отвлекают от здорового сна. Ему Мэтт с величайшим удовольствием и предаётся. Так проходит их с Китом первая тёмная луна. Ни один научный источник не располагает достоверной информацией об оборотнях. Все сведения, которые осели у Мэтта в голове, получены из фантастических бестиариев и голливудских фильмов. И, возможно, из «Гарри Поттера». Никогда нельзя забывать про «Гарри Поттера». Как бы то ни было, Мэтт уверен, что самый сложный момент — это превращение в волка, а не наоборот. Утром выясняется, что и бестиарии, и фильмы бессовестно лгали. Возможно, лгал даже «Гарри Поттер», хотя в последнем Мэтт не уверен. То, что вваливается в дверь, нельзя назвать ни волком, ни человеком. Это нечто среднее, трясущееся и плачущее от боли, выглядит поломанным, и оно у Мэтта на глазах пытается обрести форму… хоть какую-то окончательную форму. — Тебе помочь? — спрашивает Мэтт — и Кит вскидывается так, будто над ним небеса разверзлись. — Ты думал, я уехал?.. Сил сопротивляться трансформации хватает ненадолго. Кит тяжело падает на бок, пытается подняться, но очередная судорога валит его обратно. Наверное, он хочет, чтобы его оставили одного, но Мэтту страшно от самой мысли, что живое существо должно страдать вот так на деревянном полу в пустом доме — а потом неизвестно сколько лежать, отходя от потрясений. Вряд ли Кит хотя бы воды попить сможет, не говоря уже о еде. Порывшись в единственном шкафу, Мэтт находит чистые полотенца, наливает в самую большую миску питьевой воды и откапывает в завалах на полочках ванной антисептик. — Моя собака постоянно дралась, — улыбается он, вернувшись, и садится на пол рядом с Китом. — Да и младшая сестра тоже. Кит дёргается от первого прикосновения, вздрагивает от второго и доверяется третьему.. Половина его лица залита кровью, непонятно, своей или чужой, на плече следы от клыков, грудь рассекают четыре глубокие полосы, но ничто из этого, по счастью, не выглядит смертельным. Смыв кровь и грязь, Мэтт заливает раны антисептиком и собирается встать, чтобы вылить из миски бурую воду, но Кит вцепляется ему в ногу. Его пальцы ледяные, и он всё ещё не может даже поднять голову. — …не… уходи… — хрипит он, и в этих звуках мешаются его привычный, чуть хриплый голос и рычание. Мэтт садится там, где стоял, осторожно касается его затылка, потом виска. — Я хотел принести попить. Не хочешь? Сделав единственное отчаянное движение, Кит обрушивается ему на колени и, уткнувшись лицом ему в живот, отключается. После недолгих сомнений Мэтт отводит со лба спутанные волосы, зачарованно смотрит, как меняются очертания лица. Впервые в жизни ему так сложно описать что-то словами. Это… …неизвестный науке феномен. Или, выражаясь наивным языком обывателей, чудо. Мэтт всегда знал, что его любовь будет… странной. Такой же странной, как он сам. Конечно, он не ожидал, что странной настолько, но у него всё ещё нет ни одной претензии к извилистой дороге, какой ведёт его судьба. Поводов драматизировать он тоже не видит. Очнувшись ближе к полудню, Кит с усилием переворачивается на спину и с недоумением уставляется на Мэтта, сёрфящего по просторам интернета. — Ты не ушёл?.. — А должен был? Кит задумывается. — Дай подскажу, ты бы не бросил человека в таком состоянии, — хмыкает Мэтт. — Не бросил бы, — соглашается Кит, и его взгляд делается беспомощным, растерянным и немного обиженным. — Но ведь я не человек. — Скажем так, — Мэтт касается его щеки, и Кит с облегчением трётся носом о его ладонь, — я бы никого не бросил, не только человека. И ты тоже. — И я, но… — Кит замолкает и вместо того, чтобы продолжить спор, улыбается. — Спасибо, что остался. Я и не знал, как мне это нужно. — Хочешь пить? — Душу бы за миску воды продал. Мэтт всё-таки приносит ему стакан — но это самый большой из тех, что есть в доме.***
В следующую тёмную луну они уже живут вместе. Проводив зверя в лес, Мэтт долго лежит без сна. Значит ли болезненная трансформация, что Кит больше волк, чем человек? Является ли форма волка более естественным для него состоянием? Не будь смена облика привязана к природным циклам, кем бы Кит предпочёл быть? Скорее всего, Кит и сам не смог бы ответить на эти вопросы, а наука всё ещё не располагает достаточно действенным инструментарием, чтобы ему помочь. Мэтт засыпает, уткнувшись носом в подушку, от которой пахнет зверем. Первое, что он видит, открыв глаза в идиллическом свете полуденного солнца, — тянущиеся через комнату кровавые следы. По ним Мэтт приходит к ванной, стучит в приоткрытую дверь и, не получив ответа, толкает её. Кит неподвижно сидит, откинувшись на стену, между ресниц виднеются полоски белков, но грудь медленно вздымается и опускается — как минимум, он жив. Абсолютно точно не жив тот, кто лежит рядом с ним. Никому не по силам выжить с оторванной головой. — Кит, — тихо зовёт Мэтт, — тебя кто-нибудь видел? Вздрогнув, Кит ошалело смотрит на него — и нежно улыбается, скользя взглядом по его голым ногам. — Привет, — тянет он и, пытаясь встать, попадает рукой на останки… вероятно, своего врага. Сложно делать выводы. — О… блядь. — Тебя кто-нибудь видел? — повторяет Мэтт. — Что это за человек? — Это волк, — жёстко обрывает Кит. — Я убил его, иначе он убил бы меня. — После смерти волки становятся людьми? — Мы становимся людьми, когда светлеет тёмная луна. Мы… — Кит содрогается всем телом и, зажав рот ладонью, перевешивается через бортик ванны. Мэтт оставляет его наедине с интимным процессом очищения желудка и снова ложится в постель. Будет ли подозрительным погуглить, как избавиться от трупа? Проблему с телом Кит решает самостоятельно на маленьком заднем дворе. Мэтт не присутствует. Оставшись в одиночестве, он скроллит вышедшие за последние дни новости о научных открытиях. В компании Кита он слишком занят, чтобы успевать следить за всем в мире, как раньше. Разделавшись со своей грязной работой, Кит долго возится в доме. Когда он садится рядом, на нём свежая одежда, а волосы ещё влажные после душа. — Не боишься меня? — печально спрашивает он. — Насколько я знаю, волки не нападают на людей. — Мэтт поворачивается к нему и убирает телефон. — Значит, у меня нет причин бояться. — Я никогда не убивал человека, — тихо говорит Кит, глядя в никуда. — Даже в детстве почти не дрался, только понарошку. Он вздыхает и устало утыкается лбом Мэтту в плечо. — Ты считаешь меня чудовищем? Только честно. Мэтт подцепляет его за подбородок, обхватывает ладонями лицо, чтобы посмотреть в глаза. — Нет. Волку — волчье. — Но ты человек. — Именно, а человек не должен вмешиваться в устоявшуюся экосистему, если не хочет её разрушить. Полагаю, вы жили так веками, и ваши кровавые обычаи появились не на пустом месте. Они для чего-то существуют, и кто я такой, чтобы вас судить? Кит смотрит на него недоверчиво. — Но тебе не понравился труп в ванной. — Кажется, он и тебе не понравился. Ты ведь не захотел его оставить. — Справедливо, — фыркает Кит. — Как минимум, из-за него мне снова придётся менять дом. — Ты поступаешь так каждый месяц? — Почти. — Кит отводит глаза. — Обычно приходится переезжать в другой город. — Звучит неплохо. Я бы с удовольствием поменял обстановку. Кит изумлённо распахивает глаза и обнимает Мэтта так крепко, что становится сложно дышать. — Я буду тебя охранять, — шепчет он, и эти слова звучат как какая-нибудь клятва. Может, так оно и есть. Мэтт не решается уточнять. — Давно ты этим занимаешься? — С четырнадцати лет. С тех пор, как отец… Кит не заканчивает, но Мэтту и не нужно продолжение. — Тогда ты и стал волком? — Стал? — Кит заходится хриплым смехом, и это первый и последний раз, когда Мэтту рядом с ним становится жутко. — Нет. Я всегда им был. Воображение Мэтта уже готово нарисовать с десяток воистину чудовищных картин, где одинокий отец буднично рубит на кухонном столе человечину для своего сына, но Мэтт себя останавливает. Поддаваться фантазиям — плохая идея. — Как и отец, — добавляет Кит, и эти три слова рушат всё, что Мэтт мог бы придумать. — Он научил меня драться. Всему меня научил. Он прожил очень долго для такого, как мы. — Сколько ему было? — Я никогда не спрашивал. — А сколько тебе? Кит надолго задумывается, потом лезет за телефоном и открывает калькулятор. — Двадцать четыре, — изумлённо говорит он. — Так много. — Как ты посчитал? — Я помню каждую тёмную луну. — А то, что в году лун больше двенадцати, тоже помнишь? — Заглянув в экран, Мэтт прикидывает в уме. — Не больше двадцати двух. Кит снова весело морщит нос. — А тебе? — Двадцать пять. По собачьим меркам я старичок. — Мэтт! — Кит хохочет, но уже весело — и так заразительно, что Мэтт не может не присоединиться. — Мы же не о собаках говорим. Никто из нас не собака. — К счастью, да. — Мэтт ерошит ему чёлку. — Мы человек и волк. — Ты уже тоже пахнешь волком, — щекотно ткнувшись носом ему в шею, доверительно сообщает Кит.***
Они объезжают Миннесоту, оставляя за собой цепочку из трупов. Мэтт втыкает в воображаемую бумажную карту красные флажки, и чем их больше, тем сильнее они напоминают запомнившуюся из книг западню для охоты на волков. Экзистенциальный кризис настигает Мэтта в четыре утра посреди перетянутой плешивым туманом узкоколейки, где предыдущие следы колёс успели прорасти цветами. Кита тошнит, и в пузырящейся багровой луже, которую земля впитывает словно бы нехотя, клочки шерсти мешаются с ошмётками человеческой кожи. Или Мэтту так кажется, но в моменты кризисов тяжело размышлять здраво. Вообще тяжело размышлять. «Это был человек. — Мысль пронзает ужасом всё его существо. — Такой же, как он. Такой же, как я». Страх говорит Мэтту, что надо бежать. Сесть в машину и дать по газам. Забыть всё это как страшный сон. Может быть, объявить Кита в розыск. Составить его фоторобот. Прийти в полицию с чистосердечным признанием. Если нанять хорошего адвоката… Призрачные красные флажки окружают Кита со всех сторон, и не человек — загнанный зверь мечется на залитом собственной кровью снегу. Если подумать, Мэтт никогда не был на стороне охотников. Он вырос в восхищении перед всесилием природы, неустанно возвращающей себе то, что некогда отняли люди. Может, и ему пришла пора вернуться. — В норме? — спрашивает он, подойдя к притихшему Киту, и протягивает открытую бутылку воды. Кит опустошает её в пару глотков и роняет голову Мэтту на плечо. — Кажется, да. Человеческий желудок не в состоянии переварить то, с чем не успел справиться волчий. К счастью, естественных способов очистки организма достаточно, чтобы справиться с этой неприятностью. Замаскировав следы на траве, Кит садится в машину и под суровым взглядом Мэтта неохотно пристёгивается. — Здесь никого нет. — Я дерьмово вожу. Если врежемся в дерево или оленя, не хочу, чтобы ты пострадал. С этим условием Кит пока не примирился, но Мэтт знает, что даже такая забота ему приятна.***
Недалеко от Онтарио Мэтт меняет свой старый додж на фургон, и Кит немедленно устраивает там лежбище. Кузов быстро начинает походить на логово: помимо матраса, пледов и подушек, там лапник, сухая трава и веточки, и, как ни удивительно, всё это никогда не проникает в постель. На пути к очередному городку на краю леса Мэтт засыпает и просыпается в комфорте, и запах леса, мешающийся с запахом Кита, становится такой же частью его жизни, какой раньше был никогда не затыкающийся ютьюб. Сложно сказать, было ли Мэтту грустно в год, когда он жил совсем один. Занятый работой, он не успевал задумываться о таких мелочах. А потом с ним случился Кит.***
У него были глубокие тени под глазами и рассаженные уголки рта. «Вот это аппетит», — подумал Мэтт и подсел за тот же столик. В своё оправдание Мэтт мог бы сказать, что других мест в придорожном кафе тем утром не осталось, — но он бы всё равно занял именно это. — Бурная ночка? — Он пустил в ход самую обаятельную улыбку, но под тяжёлым взглядом симпатичного незнакомца она потухла как-то сама собой — а незнакомец из симпатичного превратился в безумно привлекательного. — Даже не представляешь, насколько. — Незнакомец улыбнулся в ответ — только глазами, губы даже не дрогнули. Было в нём что-то дикое. Нет, не как в лесниках, которые годами не вылезают в города, и не как в угрюмых одиночках, не умеющих двух слов вставить в разговоре. В самой его манере держать голову, во внимательном неподвижном взгляде, в напряжённой прямой спине было что-то такое… Волчье. Мэтту всегда нравились волки. — Угостить тебя кофе? — Давай. Только без молока. Они познакомились уже после того, как трахнулись на заднем сиденье мэттовской машины. Потом обменялись телефонами и встретились пару раз в городе. Потом Мэтт приехал в необжитый дом, последний на упирающейся в лес улице, и остался на ночь. А потом была тёмная луна.***
Вгрызаясь в сэндвич с полусырой котлетой, Кит жмурится от удовольствия. Мэтт любуется им, забывая моргать, пока отщипывает кусочки от хрустящего тоста с омлетом и сыром. — Дашь попробовать? Кит протягивает ему обкусанную булочку, между половинками которой розовеет горячее мясо, и Мэтт чуть не захлёбывается слюной. Раньше он всегда предпочитал прожаренные. Держа Кита за запястье, он жадно откусывает от сэндвича, пока в смятой бумажной обёртке не остаётся только соус. — Я… извини. Сам не заметил, как… — Я закажу нам ещё, — ласково смеётся Кит и отходит к стойке, а Мэтт задумчиво облизывает губы и почему-то морщится от запаха молока в своём латте. — Куда дальше? — спрашивает он, когда, наевшись до отвала, они с Китом возвращаются в машину и лениво устраиваются поудобнее. — Ты выбрал город? — Поехали туда, — потянув носом, предлагает Кит. — Мне нравится, как пахнет ветер оттуда. У Мэтта нет причин не доверять его чутью. Они едут не в город с каким-то названием, а навстречу ветру, — волк и, пожалуй, больше не человек.10-12.06.2022