Гарри
История эта грустная. Без единой улыбки. Вернее, их нет в конце, а вот в середине - хоть отбавляй, только вот нихрена весёлого там нет. Думаете, от счастья лечиться не надо? А вот и нет. Счастье - это болезнь, это ненормально, от этого нужно оклематься, и потом всё встанет на свои места, как было прежде, только вот остаточные постоянно будут душить по ночам; воспоминания-то сохранились, заразы. Надеюсь, кровь из глаз от моей речи не пойдёт, ибо по-другому я никак не могу. Началось это давно, жаль календаря нет, чтобы всё это отсчитывать. Хотя, может, оно и к лучшему. Псарня - самое ужасное место в мире. Серьёзно. Во мне говорит не глупый ребёнок, а уже наученное существо, которое трезво оценивает всё происходящее. Псарня - все круги ада. Одно только хорошо(?) - тут не я один. И в то же время совесть жрёт; из-за меня всё началось. Тётка с Верноном взбесились совсем. Ладно, ну узнали они, что я - маг, вам-то какая к хуям разница? Не трогаю я вас, так и молчите в тряпочку, так нет же! Крыша совсем поехала. Стали родственнички мои такими идиотами, что отлавливают магов. Да, вот так вот! Магглы ловят магов, как крыс помойных. Обидно, только ничего не поделаешь. Своим актёрским мастерством они пользуются по назначению, да так хорошо они маски надевают, что не отличишь от добряков. Улыбаются так, сюсюкаются, могут иногда даже что-нибудь в магазине купить - жвачку там, или мороженое -, а у самих в кармашке порошок один. Волшебный. Почти. Дети, наивные, доверчивые, радуются добрым тётеньке и дяденьке и с удовольствием уплетают вкусняху. И падают без чувств. Нет, не умирают. Падают в обморок и контроля над телом больше не имеют ни капли - спят, вот и всё. Так что без какого-либо сопротивления их утаскивает огромный, жирный мужик, который пару минут назад с улыбкой во все тридцать два зуба отдавал деньги продавцу за приманку для рыбки, которую поймал. Что в это время делают родители бедняжек? А их в это время занимает интеллектуальной беседой Тётка, так что они совсем не следят за своим чадом, а потом вдруг резко обнаруживают, что оно-то и пропало! Всё происходит быстро, на безлюдной улочке, так что на помощь звать некого. Тётка изображает дичайшее удивление и панику и принимается вместе с горе-родителями искать пропавшего ребёнка. Потом присоединяется Вернон. Что, думаете, что находят? Нет. Ребёнок, хоть и без сознания, уже на Псарне, так что надежд больше нет. Что обратятся они в полицию и в маггловскую, и в волшебную, юных магов больше никто не увидит. Кроме похитителей. И других таких же. Некоторые из них меня винят: что, мол, я ничего не объяснил им, почему не сказал? А я говорил! Только разве можно им что-то в их пустые бошки вбить? Они не слушают, и слушать не хотят, действуют по-своему. Я тут не при чём. Другие понимают, потому мы с ними ладим хорошо. Друзья. Пропадают дети, в общем, бесследно. В заговоре этом ещё и Собачница учавствует. Как её зовут я и не помню. Мурдж, Мирдж - как-то так. Смысл один - она всю эту Псарню и затеяла. Разводит бульдогов так, что их больше, чем волос на голове, так вот и выходит, что все при своём остаются - Тётка и Вернон отомстили магам, а любименькие псины Собачницы обзаводятся бесплатными слугами. Хотя непонятно, кто из нас тут псины. Все дети лакают блевотно пахнущую железом воду из собачьей миски, едят собачий корм и грызут косточки от курицы, которая остаётся с ужина. Ещё и терпят насмешки тупого, как пробка, ребёнка Вернона и Тётки - Дадли. Имя его такое же тупое, как и он сам, если только не слабее. Вот так вот Псарня и заводила себя новых рабов. Солнца мы не видим, на улицу выходим только ночью, чтобы поймать очередного потерявшегося пса. Видели машины, проезжающие мимо. Мимо! Совсем мимо! Они совсем нас не видели, а так хотелось уехать оттуда... Обидно. Одно хорошо - с другими ребятами можно было подружиться, да и способность магов мы тайно развивали, хоть и медленно, и мышиным шагом. Имена у всех есть, только мало кто помнит их; после того порошка и не такое забудешь - запутаешься, как ложку в руке держать. У каждого, кто помнит имя, есть ошейник с блестящей висюлькой, на котором написано это имя нестираемым маркером. А у тех, кто не помнит, они тоже есть, только на них клички. Неприятные. Собачьи. Говорил же, Псарня - это все девять кругов ада. Так вот один раз Злыдень убежал - самый любимый, всеми обожаемый муся-пусечка, который мог с лёгкостью оттяпать ногу. Собачница отправила меня и Рыжего за ним, сказала, что можем на Псарню не возвращаться, если не вернём его назад. Так Гермиона нас грустным взглядом провожала, убирая грязь и остатки еды со стола Тётки и Вернона, услышав это. Она ни разу ни на каком проступке не попадалась, но все меры наказания знала, как свои два пальца. Вот и сейчас знала: потеряем собаку, нас за ноги подвесят и без еды оставят. Как собак. Так что карие её глаза блекли грустью, она мысленно желала нам удачи. Мы с Рыжим были её лучшими друзьями. Вроде как Трио. И она дорожила нами. Пошли мы, естественно, ночью, чтобы нас не дай Мерлин - выражение такое у магов - никто не увидел. Хоть Собачница конючила у Вернона хотя бы на пару-тройку часов раньше пойти - боялась, как бы Злыдень не сбежал слишком далеко -, но толстяк был непреклонен. Обрядив нас в какие-то сатанинские плащи, вручил нам с Рыжим в руки по поводку и приказал поймать негодного пса, брызжа слюнями от злости, не хуже ни одного бульдога. А что нам оставалось делать? Пошли мы с Рыжим. Дождь, грязь, слякоть, брр. Под ногами лужи шлёпают, с деревьев капает. Конечно, эта чёртова псина убежала уже на другой конец света, так что торопиться надо было - в животе урчало. Очень скоро мы зашли в лес. Противный дождь наконец-то кончился и теперь не доставал нас. Только плащи рваными краями тянулись за нами и цеплялись за корни деревьев, приходилось отрывать куски, но это ничего. — Ну и? — вопросительно передёргивает пушистыми бровями Рыжий. — Где мы будем искать этого... — хочет крепко ругнуться, но сдерживается. — Пса? — Может, когда дальше зайдём, там и поищем, как думаешь? Рыжий думает недолго, ему и самому эта затея не по душе. Да мало ли куда могла убежать эта псина!.. Вдруг слышится сухой хруст веток. Меня передёргивает от неожиданности. — Слышал? — спрашиваю Рыжего. Он прислушивается, но только пожимает худыми плечами. — Что слышал? — Ветки захрустели... А я лучше слышу. Просто хочу убедиться, что мне не кажется. Хруст раздаётся ещё раз, теперь ближе, ещё и ещё, как длинные шаги. Рыжий теперь, наконец, слышит и бледнеет. Если нас кто-то увидит тут... Нас не только за ноги подвесят - нас ещё и осколками стекла будут сыпать. — Тут кто-то есть... — говорит он и напряжённо сглатывает, а я вглядываюсь в темноту впереди. Там и вправду маячит что-то высокое, длинное и худощавое, сверкает что-то на этом, руками он хватается за ближайшие стволы, чтобы не упасть. Мы с Рыжим максимально напряжены; ноги у обоих ватные, руки слегка трясутся, поводки вместе с ними. — Ух, живые люди! К нам выходит человек - уже радует, что человек, а не чудовище какое. В лесу их много, это все знают. Он правда высокий-высокий, под два метра роста, волосы цвета воронова крыла, с синим отливом, до плеч. Смотрит на нас, как на родных людей, улыбается очень искренне, не так, как Тётка с Верноном, когда следующую партию слуг берут на Псарню, и так ему весело, что даже мне улыбнуться хочется. А я с роду не улыбался; а чему мне было улыбаться? А он, вон, стоит, хохочет чего-то, смотрит на нас - а глаза чёрные-пречёрные, ярко сверкают, как камешки обсидиана. Откуда знаю, как выглядит обсидиан? Да находил пару раз во дворе, и то: отнимала Тётка. Потом ходила с новеньким колье. Мы с Рыжим его весёлости совсем не разделяем: в стойку встали, как стенка, глазами его прожигаем, руки на готове обороняться, ноги на готове бежать. Молчим и смотрим. Рыжий немного старше, потому чуть впереди стоит, я за ним, а смотрю на человека, как зачарованный. А он красивый такой. Прям Принц. Улыбка мягкая, ласковая - мы уже и не помним, что это такое вообще. Он, видимо, правда рад нас видеть. — Я-то уже и не надеялся, что кого-то живого тут встречу! Слушайте, парнишки, у меня тут дело: заблудился я, у вас на этой улице дома до ужаса одинаковые, вот и запутался в трёх соснах. Да тут ещё и дождь как польёт! Вымок до нитки, как мышь какая. В общем, ребят, не поможете... Тут он умолкает и снова на нас смотрит, будто только заметив - молчим мы, ни слова не говорим. Чтобы не узнал ничего. Ему нельзя, он чужой. Я подойти к нему хочу - уж очень мне кажется, что он добрый, что хороший -, а Рыжий не пускает: рукой путь преградил и всё, хоть убейся, не пустит. — Ребят, вы чего? Боитесь, что ли? Да я мухи не обижу. А мы всё стоим и стоим, как фигурки фарфоровые на полочке. Человек подходит ближе, тянет руку, Рыжий отскакивает, а я остаюсь стоять, хоть слышу его раздражённое шипение, пытающееся меня вернуть. — Чего это с вами? Я только дорогу спросить, не знае-... — Тебе отсюда уходить надо, — вдруг чеканю я, неожиданно даже для самого себя. Лицо Принца вытягивается в удивлении, но тут же он расслабленно хихикает. — Ты хоть капюшон сними, парниш, а то я тебя совсем не вижу. — Нельзя, — упрямлюсь я. Затылком чувствую, что Рыжий одобряет, хоть в разговор не вмешивается. — Так, ребят, так дело не пойдёт, — его передёргивает от холода и он хрипло прокашливается. Мне его жалко становится. У него ведь даже скудного, драного всеми собаками плаща нет; только строгий, чёрный сюртук и лёгкие брюки. Замёрз, небось. — Я, говорю, заблудился, вы мне можете помочь дорогу назад найти? — А мы не знаем тут дороги, — вступает с переговоры Рыжий, всё ещё с недоверием на Принца поглядывая. — Знаем только, что тебе тут не место. Уходи. — Да в том-то и дело, — почти обиженно произносит Принц. — не знаю я, куда мне идти. Слушай, — он поворачивается ко мне, а я смотрю в его красивые глаза, слушаю мягкий, дружелюбный голос. — он меня побаивается ещё, хоть ты-то можешь сказать, куда мне идти? — Смотря, куда ты хочешь попасть, — отвечаю я. — Мне всё равно, куда попадать. — Тогда тебе всё равно, куда идти. Моя практичность его обижает, и меня это почему-то задевает. Ко мне тут Принц пришёл, хоть и мокрый, правда, как мышь, продрогший весь, а я его тут стою и обижаю... — Ладно, пойдём другим путём, можете вашего отца позвать? Мы с Рыжим переглядываемся и качаем друг другу головами. Нет, нет-нет-нет, это невозможно. Если Вернон узнаёт, что мы заговорили с незнакомцем, ох-ох-оюшки хо-хо, что будет. — Да что ж вы молчите? Парень, — Принц снова обращается ко мне. — как вас обоих звать-то? — Он - Рыжий, — говорю я, тыча пальцем в Рыжего. — А я - Гадёныш. Он, кажется, пугается. Смотрит на нас, как на драконов живых, и ушам своим, видимо, не верит. Ну, вот так вот, господин Принц! Вот такие вот у нас имечки, привыкайте, хоть ненадолго. — Ну нет, — мотает он головой. — Не может такого быть, не бывает у людей таких имён! Перестаньте меня разыгрывать! Мы ведь не шутим ни капли. Я снимаю душный капюшон - ой, что мне потом будет... — и поворачиваю к нему надпись на ошейнике. Стыдно, а надо, Принц не верит. Видя то, что я ещё и в ошейнике, он впадает в ещё больший ступор. Глаза его останавливаются и смотрят не то на меня, не то мимо меня. Он в полнейшем шоке, а Рыжий смотрит на это с усмешкой; вон, как мы его! Я не радуюсь. Почему-то я уверен, что этот Принц нам как-то поможет. Может быть, он тоже волшебник и расскажет про нас в магическом измерении? Раз он такой хороший - а об этом говорило всё в нём -, то упускать его нельзя. Правда, Рыжий всё ещё не верит ему, думает, что мы просто разойдёмся, как в море - корабли. Ну, он, может, и разойдётся, а вот я - нет. Не хочу уходить от Принца. — Нельзя так... — говорит он задумчиво, и в голове его слышится жалость к нам. — Отведите меня к вашим родителям. Эту фразу он уже говорил. Меня это выбешивает. Вот тут-то из меня всё и полилось; всю грязь своей жизни я ему вытащил. И про то, что сирота я от рождения, и что родственнички мои - похлеще Лох-несских чудовищ, из-за своей дикой фобии и диагноза стали брать в рабство детей волшебников - вот это-то и помогло бы других магов истребить, как тараканов -, и то, что и не помним мы с Рыжим своих имён, потому и назвали нас абы как. Пока тянулся бесконечной полосой мой длиннющий монолог, Принц всё больше и больше впадал в шоковое состояние, но ни разу не перебил меня, будто знал, что мне сейчас выговориться нужно. Рыжий с тихим ужасом и выпученными глазами смотрел на то, как я взахлёб взваливаю незнакомцу всю правду, какая она есть, на грубом блюде, и с каждым моим сказанным словом его кожа становилась всё белее и белее, как мел, даже ещё белее. Рассказал я ему всё-всё, про Псарню, про похищения, про порошок и имена, про всё то, что было выше, и всё то, что будет потом - всё не тая. Только когда воздух в лёгких кончился и я готов был задохнуться, Принц оправился от шока и положил свою руку мне на плечо. Она широкая и очень аккуратная, не хочет на меня давить. — Это... Больше похоже на какую-то страшилку. Только взрослую, — и тут я замечаю, как в обсидианах сверкает чистый гнев, как Принц вдруг становится злым, но не как хищник. Хищники - они убивают овец. А он - гончая. Он готов перегрызть глотку за своё. Рыжий теперь глядит на Принца с возросшим доверием, но он всё ещё помнит, что нам за всё это будет. Вдруг Принц решительно сверкает глазами и хватает нас за руки, уводя неизвестно куда. Я тут долго живу, раньше на улицу пару раз выходил, знаю, что повёл бы он нас куда-то в сторону трассы - вообще не туда. — Тебе в другую сторону повернуть надо, — почти покорно вздыхает Рыжий. Принц останавливается и круто разворачивается назад, продолжая идти и вытаскивая нас вместе с собой. Рыжий что-то раздражённо шипит, снова, я его совсем не слышу. И тут сам понимаю, о чём он пытается мне сказать: Злыдня мы так и не поймали, эта псина всё ещё преспокойно гуляет себе на свободе, а мы заговорили с чужим человеком, а я! Я-то! Идиот! Я рассказал ему всё, в мельчайших подробностях, и сейчас он собирается идти на Псарню! Мерлин, что я натворил??? — Нет, стой, подожди!!! — отчаянно кричу я, вырываюсь из его рук, из цепкой хватки, как у киборга. Принц останавливается и с недоумением смотрит на меня. — Нельзя тебе туда! Тебя там убьют! И нас тоже! И собакам скормят, они ужасно прожорливые, от тебя косточек не останется!!! Нельзя, нельзя! Уходи отсюда! Не смей, уходи! Меня накрывает паника. Чуть только он явится на Псарню, его бац! - лопатой по голове, скормят бульдогам - и нет моего Принца. Поминай, как звали. А как звали я и не знаю, важно для меня только то, чтобы он не пострадал. Тётка с Верноном и Собачницей, пади, совсем не обрадуются. Потому и знаю, что спасать его надо, а то ведь убьют! Жалко его... Рыжий в поддержку тоже дёргает свою руку из руки Принца, вырывается, шипит и мечется, пытаясь убежать, а Принц только в замешательстве тянет нас дальше. Не знает он, не понимает... Чувствую, как по щекам что-то горячее течёт. Слёзы. Сам от себя не ожидал; я никогда не плакал, ни по какому поводу, а сейчас сердце готово было на части разорваться прямо в груди - до того больно было. Солёный кипяток чертит на коже мокрые дорожки, я невольно всхлипываю, упрямо вытирая лицо рукавом и без того мокрого сатанинского плаща. Принц с недоумением оборачивается, смотрит на то, как я плачу. И ему меня вроде бы и жалко, что ли? В его лице читаются непонятные нотки, словно он чувствует себя виноватым. — Хей, ты чего? — снова его мягкий голос, он разворачивает меня к себе, а я носом в землю уткнулся, будто там что-то интересное валяется. Принц, не долго думая, отпустил (!) Рыжего, ему и бежать хочется, и одного он меня ни за что не оставит; хороший друг, верный. Потому остаётся он, в стороне стоит, на слёзы мои смотреть не хочет, только за человеком наблюдает, как бы он мне ничего плохого не сделал. А он в это время на одно колено присел, не до конца только, чтобы в грязи не пачкаться, холодные ладони на щёки мне положил и слёзы вытирает. Так аккуратно, что мне страшно; жмусь под прикосновениями, боюсь, что ударит вот-вот, но удара так и не следует. Так странно. — Мальчики не плачут, — говорит он как бы подбадривая. — Со мной ничего плохого не случится, и с вами тоже. Кстати, давайте-ка мы вас переименуем? На время. Уж больно у вас клички грубые. Рыжий качает неопределённо головой. Его за цвет волос назвали, вряд ли он был бы кем-то другим, хотя глаза у него были небесно-голубыми. Впринципе, ему всё равно, он как был Рыжим, так Рыжим и останется. — Тебя кличут Рыжим, да? Ну... Сложно, на самом деле, тебе другое имя придумать... Давай назовём тебя просто поласковее? Рыжик. Или Рыжуля. — Уж лучше Рыжик , — хмыкает он. Принц смотрит на меня, пытаясь найти во мне что-то, за что как-нибудь назвать можно. — А ты будешь... — Чернявиком? — наугад говорю я, следуя логике цвета волос, а он снова смеётся. По-доброму, ласково, так, что сердце даже не так уже и болит. — Нет, так кого-нибудь другого назовём, — говорит он. Снова вглядывается в меня, и тут останавливается на глазах. — Знаешь... У тебя глаза красивые. Как изумруды. Может, так тебя будем звать? Изумруд? Я что-то слышал о таком. Гермиона рассказывала, что это такие драгоценные камешки зелёного цвета, а она всё знает, очень умная. Часто их в украшения вставляют. Ну да, глаза у меня правда зелёные. — Изумруд? — Ну да. Нравится? Я киваю ему в ответ. Ну да. Приятно, когда тебя, Гадёныша, называют красивым камнем, да ещё и драгоценным. — Отлично, — подытоживает он. — Тогда идёмте. Разберёмся и с Псарней, и с детьми-магами, и со всем остальным - со всем разберёмся. Рыжик предусмотрительно не идёт за ним дальше, подходит ближе ко мне, хватая за руку и отводя в сторонку, переговориться. — Нам поговорить нужно, — коротко объясняет он Принцу, который только жмёт плечами, и дальше обращается уже ко мне напряжённым шипением. — Дён, ты серьёзно? Зачем ты всё ему разболтал?! Что мы теперь скажем Вернону и Тётке? Его надо как-то отговорить идти за нами, иначе и нам, и ему будет крышка, — он угрожающе чиркнул пальцем по горлу. — Брось, Рыжий... — говорю я, пока вина меня пожирает изнутри: я и так знаю, что наговорил лишнего! — Он не выглядит врагом. Может, он даже сможет нам помочь, только подумай! Мы получим свободу, вспомним свои имена и... Я не договариваю, потому что он тут же начинает спорить со мной так громко, что даже Принц подскакивает в стороне от его голоса. — Помочь??? Нам уже даже Мерлин не поможет, а он - тем более! Вернон и Тётка оставят нас совсем без еды за то, что эту поганую псину мы так и не отловили, мы сдохнем от голода или ран! Ты об этом подумал? — Принц сможет найти выход! — упрямлюсь я, а Рыжий вдруг останавливается, упираясь в меня круглыми-прекруглыми глазами. — Как-как ты его назвал? — Принц. Это неважно, — тут же перевожу я разговор. Конечно, он чужаков никогда Принцами не называл, вот и стоит сейчас, как жареная рыба. А я назову. Похож потому что. — Нужно попробовать! Я возьму вину на себя, тебе ничего за него не будет! — Даже не думай! — ещё напряжённее шипит он. — Не хватало ещё, чтобы ты от потери крови умер. Нет, даже не смей. Всё-таки, Рыжий хороший. Умничает иногда, но этого он уже от Гермионы нахватался, спорить со мной очень уважает, хотя когда оспоряют его мнение терпеть не может, и говнюк он иногда редкостный, а всё равно; с ним и в огонь, и в воду, и в медные трубы, и с ещё парой друзей. Хорошо, что они всё ещё в своём уме. И не винят меня в своём плену. — Ребят? Рыжик и Изумруд, — ненавязчиво зовёт нас Принц, и мы оборачиваемся к нему, как птенцы. — Идёмте. По-моему, начинается новый дождь. С тёмного неба, правда, снова закапала вода. Мы с Рыжим тяжело вздыхаем, отпуская свою удачу в этом дне. Если она вообще была.***
На Псарню мы пришли очень поздно, время было где-то часа четыре ночи. Оказывается, нас искали. Другие маги обрыскали весь дом, но нас так и не нашли, а Вернон уже налился кровью и готов был опять на нас заорать, когда увидел. Но тут ему на глаза попался Принц. Мокрый, голодный, холодный, на плече дорожная сумка, в которую много еды не поместится; выглядел он обычно, а всех их напугал. Конечно. Тётка побелела, как бумага, едва не упала в обморок от страха. Собачнице было почти по хрену, она глазами искала своего ненаглядного пёсика, но так его и не нашла. И её морда тоже налилась злой кровью. — Где. Вы. Были? Голос Тётки всегда был высоким, визгливым, противным, а когда она им орать начинала - вообще хотелось на стенку лезть, наверное, в округе лопались ближайшие стёкла. Но все привыкли, она всегда ругается. А сейчас... Сейчас такой её зубодробительной голосины не было, а её спокойный тон пугал ещё больше. Умняш и Гермиона, которые искали нас вместе с Тёткой и Собачницей, завидев Принца на пороге Псарни, замерли на месте и отошли за дверной косяк, будто и нет их тут вовсе. — Моё почтение, — по-джентльменски кивнул Принц. — А вы, позвольте спросить, кто? — Вернон в полнейшем шоке. Рыжий, пользуясь моментом, попытался уйти, а Тётка орлиной хваткой вцепилась ему в плечо. Не ушёл он никуда. Всё внимание на Принце собралось, как мухи на варенье, а за нами тоже следят. Наказания не избежать... — Я - путник запоздалый, — расслабленно хихикнул Принц. Говорю же, ничего он не понимает... — На улице непогода, пустите переночевать? Тут Собачница надевает маску слащавой любезности, размахивает руками Принцу, как родному, а у самой глаза злющие-презлющие. Взглядом рвёт на части. — Конечно, конечно! Примем вас, как дорогого гостя! Ой, да вы же весь мокрый! — так наигранно-дружелюбно она никогда не разговаривала. Кажется, Принц не дурак, замечает это, немножко губы жмёт. — Вы, должно быть, и наших несносных мальчишек отловили, да? Постоянно убегают на ночь глядя, просто устали уже за ними бегать! Врёт она всё. Лгунья. От неё и Цербер не убежит, не то, что мы... Если на цепь посадят - тем более. — Скорее уж, это они отловили меня, — отшучивается Принц, а сам на нас с Рыжим смотрит. Видно, что ни слову Собачницы не верит. — А ещё... Можно мне потом с ними же переговорить? Лица у Гермионы и Умняша белые, они сами таращатся на Принца, как на пришельца. Мы только слегка красные с Рыжим, холодно потому что на улице, а на Псарне теплее, но и кровь у нас в жилах стынет. — Мардж, дорогая... — о, так вот, как Собачницу зовут. Постоянно забываю. Да и потом обязательно забуду. Собачница - она и есть Собачница. Вернон своими ручищами берёт нас с Рыжим за спины и толкает в дверь. — Размести нашего гостя, пожалуйста, в одной из комнат. Во второй спальне, ладно? Там есть кровать, — дом у них огроменный. А мы в подвалах живём да на чердаках. — Петунья, — Тётка, оказывается. Её имечко тоже в мусорку памяти полетит вслед за именем этой... Как её... Собачницы, короче. — дай-ка ему что-нибудь из чистой одежды, он весь мокрый. А я пойду... С мальчиками... Он всегда не договаривает, когда злится. Сейчас он был в полнейшей ярости. Едва ли мы с Верноном и Рыжим скрылись с посторонних глаз, спустились в подвал. Там не было никого. Все, кроме нас, Гермионы и Умняша, были на обеде. Ели. Говорили, там остатки салата перепадут. Вкусно, наверное. От мысли желудок сводит. Вернон тут же огрел нас крепкими подзатыльниками, так, что шеи у нас с Рыжим жалко хрустнули, а мы сами вперёд завалились. — Это вам за то, что Злыдня так и не поймали, — объясняет он. Затылок пульсирует. Больно. Рыжий обиженно потирает голову. — А теперь, уродцы, — тут он берёт нас за плащи, за шкирки, как поганых щенков, и мы жалко висим в воздухе, пока плащ давит на горло. — Признавайтесь, кто его сюда привёл?!?!?! Я только хочу раскрыть рот, Рыжий ногой пинает меня под зад. Так и не хочет он, чтобы меня наказали. А я ведь во всём виноват. Я всё разболтал. А он меня защищает, не сдаёт. Лучший друг. На Псарне есть один, мы его зовём Нарциссом - не потому, что красивый, а потому, что сука несусветная -, он всегда и всех сдаёт, лишь бы свою задницу прикрыть. А Рыжий не такой, Рыжий хороший. Вернон хрюкает от злости. Шею давят плащи. — Не хотите говорить, значит, да, скоты?! — снова рычит он на нас. А Рыжий меня всё пинает и пинает. Он длинный, и ноги у него длинные, поэтому дотягивается. — Ну ладно! Я буду вас держать так, пока кто-то не проговорится, ясно вам?! Времени у меня вагон, а вот вы долго не протянете! И он нас правда держит. Не отпускает. А мы молча висим и партизаним. Так бы ни словечка он от нас не дождался. Только через пару минут стало плохо. Воздуха не хватает, у меня в глазах темнеет, круги какие-то крутятся, в ушах - пульсация. Вернон всё это видит и зло ухмыляется, ждёт признания. Еле как поворачиваю голову к Рыжему - а он уже весь синий, видя меня, он издаёт слабый хрип, на круглых глазах - слёзы. У него уже удушение. Не может он больше! — Это я! — хриплю я. Рыжий выпучивает глаза. Вернон тут же бросает его, как ненужную вещь, он больно ударяется бедром об пол и жадно глотает воздух. Только взгляд его всё ещё на мне, он почти умолял меня ни о чём не говорить. А я скажу. Даже больше, чем нужно. — Это я его привёл! Я ему всё рассказал! Про Псарню, про похищения! Про собак! — мой голос тоже перерастает в хрип, поэтому я говорю быстрее, но слова разобрать уже трудно. Задыхаюсь. — Это я виноват! И Злыдня я упустил, он мимо пробежал и... Я виноват... Не трогай... Рыжего... Он... Ни.. Пр... Чём... Это... Я... Он услышал всё, что хотел. Швыряет меня на пол, а я кашляю. Кажется, лёгкие друг с другом слиплись. — С тобой разберёмся. А ты, — тыкает он в Рыжего пальцем и указывает на дверь. — Вон отсюда. И чтоб ни слова чужаку, ни одного слова, ясно?! Рыжий на меня смотрит так тоскливо, но совесть меня совсем не мучает. Я ведь ни разу нигде не соврал. Он ни в чём не виноват и наказания не заслуживает. И уходит он так же, стыдливо за самого себя, сутулясь немного, как провинившийся пёс; знает, что ничего не сможет поделать, и меня осталось только ждать. У Вернона на меня большие планы. Пыщет злостью, как паровоз. Я чувствую. Воздуха всё ещё не хватает, как астматик - Гермиóна снова рассказывала про это, люди такие с проблемами в дыхании - валяюсь: дышу, а надышаться не могу. Лёгкие разлиплись, но рёбра и шея болели. Так плохо. — Ты вынуждаешь своим сучьим поведением, гадёныш, — рычит он. Ну да, конечно, знаю я. Он всегда наказывает. Может, и нравится ему это? - не знаю. Результаты одни, все на одно лицо: синяки, ссадины, раны, кровь. Пока я валяюсь жалко на полу, он отходит к комоду в углу и достаёт кнут. Вау, он у нас всё это время был? Наши не рассказывали... Пока я как-то пытаюсь думать, спину рвёт первый удар. Ужасно больно. Тишину так же рвёт мой вскрик и рикошетит от стен. Меня никто не услышит, слишком далеко находился этот подвал... Ещё удар. И ещё. И ещё. Хочется кричать от боли во всю глотку, но я только тихонько скулю. Как пёс. Жалко дрожу и извиваюсь на полу, как перерезанный лопатой червяк. Спину будто облили керосином и бросили туда горящую спичку - так сильно она болит. Жмурюсь в попытке отстраниться от этого, но удары возвращают к реальности. Какой же это ад... В какой-то момент я уже не могу терпеть, чувствую запах крови и то, как она стекает с ран, еле-еле ложусь на бок. Боль невыносимая, я чувствую, что сейчас умру. Гермиона рассказывала, что можно умереть от боли. Болевой шок, или как его там... Сердце не выдерживает - вот и всё. Мне это кажется и вправду лучшим выходом. Одно только не пускает - Принц ничего не знает, его надо об этом как-то предупредить. А то ведь собакам скормят. Пока лежу на боку, настигает ещё один удар и рвёт грудь так, что я с нелепым гарканьем снова задыхаюсь. И с этого момента каждый вдох и выдох сопровождается адской болью. Я почти не дышу. — Всё, — наконец, говорит Вернон. Никогда ещё я так не обожал это слово; оно обозначило конец моих страданий. — С тебя достаточно... — отбрасывает кнут в сторону. Краем глаза замечаю, что он весь в моей крови. Сатана. Вернон подходит, берёт за шкирку, глядя в глаза. — А теперь скажи, зачем ты это сделал? А я его почти не слышу. Что-то он там говорит, шевелятся его противные усища, а я будто на беззвучном стою. Не открываю глаза. Чувствую его пристальный взгляд. То ли он решил меня пощадить, то ли ещё что-то, а он кидает меня обратно на пол. Опять боль. — Хотя ладно, можешь не говорить. Я и так всё знаю. Сбежать надумал, да? Так вот, вбей себе это в свою пустую бошку: ты никогда отсюда не выйдешь! И никто из вас, скудоумных, не выйдет! Ясно? Так и передай всем своим остальным психам-друзьям. А я и так это знаю. — Давай, вставай, жалкая дрянь, — фырчит он почти без интереса. Большую часть боли на сегодня я уже перетерпел, ему становится скучно играть со мной. Заставляет вставать на ноги. Я не чувствую ничего, кроме дикой, жгучей боли. Она не тупится, не сбавляет сил, курсирует по рассечённому вдоль и поперёк телу. Я пытаюсь не двигаться. Вдруг раздаётся громкий звон стекла и пугливо я приоткрываю глаза; Вернон швырнул на пол стеклянную банку и она разлетелась вдребезги, в мелкое крошево. Мелкие осколочки блестят, а он толкает меня в спину. — Хочешь отсюда выйти? Иди. Я тебя не держу. А перед выходом стекло. И обойти его никак нельзя. Я и без этого еле-еле двигаюсь, переставляя ноги друг за другом. Под одеждой растекаются пятна крови. Как бы не сдохнуть... А там ведь Принц... И я иду. Острое стекло тут же впивается в ноги по-блядски больно. Который раз за это наказание. Сил, чтобы думать про обход этого, нет. Иду, как есть. К концу пути в стопах уже десятки осколков, жалятся, колятся. Я падаю на колени и пытаюсь на них заползти на лестницу. Мерлин, никогда я не чувствовал себя так херово. Вернон, подметая осколки, чтобы не пораниться самому, кричит в догонку. — Ползи к своим! К чужаку - ни ногой, иначе получишь вчетверо больше. А я знаю, что не получу. Человек не может выдержать таких ран. Он умирает. Хотя по их соображениям я и не человек вовсе. Так - отродье. И друзья мои на Псарне - такие же. Достало. Но я молча на коленях забираюсь по ступенькам наверх. Боль. Колени царапаю об торчащие из пола гвозди, чертовски острые. В голове мат на мате. Где там другие - чёрт его знает. Но они обязательно пойдут ко мне. Я знаю. Они не оставят меня одного. Кое-как я преодолеваю ебучую лестницу, кроя её трёхэтажным матом. Половицы почти не скрипят подо мной, на них остаются кровяные пятнища. Краем уха слышу, как наверху-наверху смеются. Так легко, что блевать хочется от обиды - я тут на силу жив остался, вон, футболка уже присыхает к спине, а они там смеются. Тётка, Собачница... И Принц вместе с ними... Ну нет, Принц точно не такой. Голова занята этими мыслями, а я уже приполз в залик - маленькую комнату, в которой обычно можно было посидеть и поспать. Но мы там собирались, чтобы не терять магии. Иначе было бы совсем худо. — Мерлин!.. Слышу где-то над головой вскрик. Гермиона. Я знал, что она не бросит. Ползу по-тараканьи, еле-еле. Её руки ложатся на локти, осторожно поднимая. В карих глазах читается ужас при виде меня. Ну да, раны мне не к лицу - не к телу, вернее -, я сейчас не очень-то и красивый. — Мерлин мой, что он с тобой сделал??? Обычно добрый голос режет грубостью. Гермиона была очень хорошей, но даже она ненавидела и Собачницу, и Тётку, и Вернона, так же люто как и все мы. Если бы она была немного злее, я думаю, она бы убила их. Была бы она немного глупее, это давно бы случилось. Дышать всё ещё больно, говорить - тем более, поэтому я не могу ответить ей. В залик робко заходит Умняш и бледнеет, когда видит меня. Он всегда боялся крови. Сейчас же я вообще был для него воплощением его ночных кошмаров. — Это... Это... Он?.. — испуганно сипит он. Попадался он иногда на проступках, когда раздалбывал чашку - драгоценную, сука, чашку из драгоценного, сука, сервиза, которыми пользовались последний раз в позапрошлом веке, которых в коллекции уже больше десяти, и хуй его знает, где тут логика -, жёг сковородки, но делал это случайно, из неуклюжести. Ему хватало пары ударов не до крови даже, он сознание при виде её терял. То ли он не оправился от шока, то ли научился не бояться, а сейчас он не падал. Гермиона немного в панике. Совершенно не ожидала такого. — Так, давай-давай, — дельно шипит она с ненавистью к Вернону и толкает ко мне старый, драный, кое-как зашитый пуфик. Его Тётка сподобилась дать нам. Надо ли говорить, что лечь на него было повторным адом для меня? Но я повторно терплю. Умняш болтается из стороны в сторону, пока Гермиона направляется на меня восстанавливающие чары. Она занимается магией каждую свободную секунду, поэтому её умения действительно стоят того. Регенерация проходит не безболезненнее, чем само наказание. Осталось только перетерпеть. — Он очень разозлился на то, что вы привели чужака, да? — спрашивает Умняш. — Подожди, он пока слишком слабый, чтобы говорить. Завтра всё расскажет, — твёрдо возражает Гермиона, и Умняш покорно затихает. О да, её не слушаться - себе дороже. Так что Умняш, неуклюже, как всегда, споткнувшись о половицу, плюхается на балкончик. Нет, это просто угол с мелким, грязным окошком. Через него мы смотрим на мир. Большой. Непонятный. Чужой. Вдруг скрипит входная дверца и, завидев того, кто зашёл, Гермиона накрывает меня своим телом. — Что тебе надо?! Уходи! Умняш снова бледнеет, сильнее сжимаясь в углу. И на кого они так реагируют? Не на Вернона, потому что за такие слова он убить может. И не на Собачницу, потому что собак натравит. С дикой болью в мышцах поворачиваю голову к высокой фигуре, а в ответ на меня смотрят тревожные чёрные глаза. Теперь Принц выглядит гораздо лучше. К нему не приклеен мокрый сюртук, с брюк не стекает вода, волосы тоже не свисают нитками. Он переодет, высушен и, видимо, накормлен. Вернон с Тёткой и Собачницей действительно позаботились о нём. Только вот знают ли они, что Принц на грани их дружелюбия? Если они узнают, что он тут, с нами, видит правду... Ой-ой-ой... — Спокойно, девочка... — он смотрит на ошейник на её шее, тихо сглатывая. То, что мы тут носим такие, всё ещё пугает его. — Гермиона. Я не собираюсь причинять вред никому из вас. — Может, и так, — злобно рычит на него она. Зачем? Он ведь хороший. Но она этого не знает, вот и щетинится. Как собака. — а делать тут тебе всё равно нечего. Кем бы ты ни был. Кто тебя сюда пустил вообще? — Я сам себя пустил, будем так считать, — говорит он, поднимая руки. Гермиона ещё сильнее накрывает моё изувеченное тело. Защищает. Она была тут самой старшей, хотя между нами была разница всего в нескольких месяцев, и она заботилась обо всех, как старшая сестра. Мы тут все были семьёй. Братьями по несчастью. — Но никто об этом не узнает, поверь. Кажется, у вас будут проблемы, верно? — Да у нас и так тут знаешь, какие проблемы?! — свирепеет Гермиона. Как она зла, как она зла! И Принц удивляется не меньше меня. — Из-за тебя его избили почти до смерти!!! Полюбуйся, что ты принёс ему!!! Мою спину, которую раньше накрывала собой, опасаясь вреда от Принца, она обнажает, показывая на рваные раны, вскакивая с места. И я ничего не могу сделать, даже сдвинуться... Вижу, как его взгляд в ужасе обводит кровавые картины на лопатках и пояснице. Он действительно в ужасе. Просто у него нет слов. Он закрывает и открывает рот, как умирающая на суше рыба. Принц смотрит на меня, вглядывается в зрачки. Чувствую, как ему жаль меня. Но не похоже, что он верит, что это из-за него. Вот и правильно. Гермиона просто всё ещё злая, она не может пока спокойно выяснять, кто прав, а кто виноват. — Слушай... — Принц коротко выдыхает и я вижу, как достаёт что-то из-под пазухи, показывая это ей. Гермиона затихает, уже не пыхтит, как паровоз, а только смотрит на это с удивлением и всё ещё недоверием. Взгляд у неё дикий. Как у собаки. Сомневается, нужно и можно ли ему верить. — Ч... Чего? — рыкает она. — Я слышал, что вы все тут - дети волшебников. Ты знаешь, что это такое? Он показывает ей с разных сторон длинную палочку, чёрную, с какими-то узорами на рукоятке. От этой палочки исходят странные голубоватые дымки и рассеиваются серебрящейся пылью в воздухе. В этих дымках чувствуете что-то сказочное и почти родное... Магия? — Да... Волшебная палочка, — отвечает Гермиона медленно, внимательно разглядывая незнакомое лицо и пытаясь понять его намерение. — То, что должно быть у всех волшебников. — Правильно, — дружелюбно и как-то по-педагогски кивает Принц головой. Его рука снова тянется в внутреннему карману и возвращается назад уже с небольшой стеклянной колбой, в которой что-то плескается. Он осторожен. Молодец. — Я маг, как и все вы тут. И я хочу помочь ему не меньше твоего. Но моя помощь будет эффективнее, понимаешь? Я опытный зельевар, я собираюсь дать ему, — коротко кивает на мою жалкую тушку. — восстанавливающее зелье. — Ты... Не врёшь? — Нет, конечно. Просто дай мне его вылечить, чтобы он подтвердил это, ладно? Умняш всё ещё жмётся в углу и его дрожащий голос несмело говорит: — У вас, с-сэр, будут огромные неприятности, если узнают, что вы... Если узнают, что мы... — Я тут исключительно с благими намерениями, парниш. Ведущая тут - Гермиона. Она контролирует ситуацию, и пока и не прогоняет, и не подпускает Принца. Не мучили бы меня приступы боли, не чувствовал бы я пульс, не присохла бы футболка к телу, я бы сказал, что он хороший, и бояться его нечего. Но мне слишком больно. Не могу двинуться. Лежу на этом чёртовом пуфике, как куча мяса. Мне остаётся только наблюдать. Через несколько минут Гермиона подходит к нему и требовательно протягивает руку. Что она от него хочет? — Что? — не понимает Принц. — Отдай палочку, — говорит она. Делает шаг ближе. Не боится его. Или делает вид, что не боится. — Зачем она тебе? Палочка тебя не послушается, она принадлежит мне. — Чтобы ты не смог нас обмануть. Без палочки ты - никто. Отдай её мне, чтобы я поняла, что ты не врёшь. Или я скажу Вернону, что ты был тут, и тебя скормят псам. Отдай палочку, — повторяет она, сжимая пальцы. — Странное требование. Я могу использовать и беспалочковую магию...- Она не даёт ему договорить. Бесится. Всплеск её магии швыряет колченогий стул в стенку, и он громко трещит, едва не ломаясь. — Отдай эту чёртову палку, сукин сын!!! Принц непроизвольно подскакивает на месте. Не ожидал, что голос девочки станет таким грубым. Ну да, Принц, придётся тебе привыкать, она тут всех нас любит и просто так не отдаст! Он вздыхает и покорно отдаёт палку в руку Гермионе. — Теперь я могу к нему подойти? — на всякий случай спрашивает он. Наверное, просто чтобы Гермиона понимала, что он говорит правду, а не из-за того, что он её боится. — Можешь. Но без фокусов, — угрюмо рычит она на него, забирая палочку под мышку. Принц подходит ко мне и становится на колени, подробнее рассматривая меня. — Хотя бы не стали сдирать одежду... — одобряюще шепчет он самому себе, аккуратно поглаживая - я думал, что он как раз займётся сдиранием - целые участки кожи. Боль всё ещё отзывается. Я чуть дёргаюсь от неё. Принц гладит ещё аккуратнее, так, что нет даже намёка на боль. Как он это делает?.. — Чшшш, всё нормально. Будет не больно. На спину льётся что-то тёплое и стекает вниз. Больно только на секунду, а потом всё резко пропадает. Будто и нет у меня никаких ран. Уже почти чувствую, как их края соприкасаются и моментально срастаются друг с другом. Такое странное ощущение. Теперь нет такого чувства, что футболку нужно сдирать вместе с кожей, просто как бы... Отклеить, что ли? Не знаю, как это сказать. Это правда должно было быть не больно. Гермиона и Умняш смотрят на происходящее с далеко выпученными глазами, явно в шоке. Только карие глаза Гермионы как-то сверкают - наверное, она слышала о таком, но никогда не видела. Читала, видимо. Она раньше много читала. Очень скоро на спине не остаётся ни одного повреждения, только на груди - красная полоса. Принц достаёт что-то ещё и мажет сверху, что-то типа крема, который пах... Какими-то цветами. Только Тётка разберётся, какими. Чувствую, как футболка сама отлипает. Теперь снять её не составит труда даже человеку с протезом вместо руки. И чувствую себя не как перееханный на машине уж, а как раньше, как пару часов назад: нормально, здорóво, как бык. Почти. Принц слегка отстраряется и сбоку заглядывает в глаза. Беспокоится. Так странно, что он, а не другие. Естественно, из наших. От Вернона и Тётки такого нельзя ждать. — Как ты себя чувствуешь, Изумруд? — Как ты его назвал? — недоверчиво подаёт голос Гермиона. Всё ещё смотрит, чтобы со мной было всё нормально. — Нормально... — говорю я. Прислушиваюсь к ощущениям, не найдя боли, приподнимаюсь на руках и смотрю на свою грудь. Полоса будто зашивается кем-то невидимым прямо на глазах, так что я не могу даже слова сказал - тоже в шоке, как Гермиона и Умняш. Упс, нет, только Гермиона. Умняш от увиденного шмякнулся в обморок. Бедняжка, как же он тут жить-то будет? С такими-то боязнями! Принц слегка улыбается, кивая то ли мне, то ли самому себе. Смотрит так ласково, что мне страшно немного. Баночка в его руке снова убирается за пазуху. — Видишь? — он оборачивается к Гермионе, демонстрируя моё состояние. Она только недовольно жмёт губы. Она должна была оказаться права! — Его раны затянулись, он чувствует себя нормально. Она упрямо фыркает и отдаёт палочку обратно Принцу. Договор завершился. — Зачем это тебе? — спрашивает она, сверля его взглядом. — Я бы поняла, если бы нас теперь подарили, но такого не было. Так зачем? — Просто так, потому что другие не должно страдать из-за меня, — отвечает Принц. Я же говорил, что он похож на принца. Добрый и благородный. И волшебник. Из сказки.