Его любовь — это...

      Сяо никогда не любил музыку. Точнее, нет, вернее будет сказать, что слушать-то он её любил, но если нужно было сидеть на уроке, связанном с ней, то все приятные чувства даже на миг не давали о себе знать. Всё скучно и уныло, а монотонный голос учителя, рассказывающего о великих композиторах, умерших кучу времени назад, заставлял только тянуться к сладкому желанию уснуть. Звучит ли хоть что-то из этого, как интересное времяпрепровождение? Безусловно, Сяо не отрицал величие Бетховена, Баха и прочих классиков, но ему это было совсем неинтересно. Он бы с радостью послушал о литераторах и математиках, а в музыке совершенно ничего не смыслил и не хотел начинать. Именно поэтому урок музыки для Сяо был минутами «отдыха». Если говорить более ясно, то он на нём в основном спал, облокотившись на руку, изредка что-то записывая в тетрадь. Но большую часть текста после было не разобрать: в полусонном состоянии иероглифы получались кривыми и смазанными, потому что карандаш постоянно ускальзывал, создавая лишние линии на полстраницы, когда глаза Сяо уже закрывались сами по себе, и не получилось контролировать руку. И так было на протяжении всей средней школы. Оценки по предмету всё равно получались хорошими, поэтому Сяо не собирался менять свои привычные и устоявшиеся устои и при переходе в старшую. Только вот всё пошло как-то не так. Да и настолько, что вся жизнь Сяо пошла немного не в ту сторону, как изначально ожидалось. Не сказать, что новый учитель музыки, Чжун Ли, встретившийся в старшей школе, оказался каким-то невероятным рассказчиком. Но что-то цепляло в его манере повествования, было притягательным и по-настоящему заставляло слушать. Может быть, причиной являлось полное знание текста учителем и полное им владение, а не пустое чтение с листа без каких-либо эмоций и своих дополнений. Он был живым, когда рассказывал. Было видно, что Чжун Ли сам заинтересован тем, о чём должен повествовать перед группой подростков-детдомовцев. Как минимум, так о нём отзывался Сяо и ещё небольшая группка девушек, которые, если быть честным, и до этого все года интересовались предметом. Остальные же, будучи привыкшими к возможности на музыке не слушать, спать и вместе с этим всегда получать хорошие оценки, как Сяо, оказались в затруднённом положении. Чжун Ли, ко всему прочему, не позволял ученикам расслабляться. Его взгляд был всегда направлен вглубь класса, он наблюдал за каждым, а если видел, как кто-то расслаблялся и не писал, то подходил к этому человеку в упор и с улыбкой на лице спрашивал: «Вы устали?» Иногда эта фраза срабатывала так, что несчастный подросток вздрагивал, хватал карандаш и резко становился самым работоспособным не то что в классе — в мире. Наверное, эффект был в том, что улыбающийся, выглядящий явно дружелюбно, человек часто пугал намного больше, чем злой и кричащий. Чжун Ли же никогда не кричал. Его всегда можно было расслышать в деталях: голос у него был тихим, но не настолько, чтобы требовалось прислушиваться, спокойным, низким и бархатистым, до мурашек по коже. С таким преподавателем Сяо полюбил и рассказы про Бетховена с Бахом, и звучание пианино в композициях, постоянно включаемых со старого компьютера, через маленькие колонки, и… самого, собственно говоря, учителя. Это чувство он и сам себе не мог объяснить, долгое время даже не признавал его как что-то и в самом деле существующее. Сначала Сяо просто нравились уроки, просто рассказы Чжун Ли, то, как он работал, его умение это делать. Со временем же, он начал замечать, как начал засматриваться на чужую улыбку и сам начинал улыбаться, чего, казалось бы, никогда не делал — повода не было. Сяо поистине наслаждался уроками музыки, погружался в голос учителя с головой, ловил себя на мысли, что размышлял о Чжун Ли как о «красивом мужчине». Сердце трепетало, если приходилось столкнуться в коридоре. Голос дрожал, когда нужно было с ним поздороваться, ноги подкашивались при уважительном поклоне для старшего. Ситуации на уроках временами не отпускали, заставляя Сяо лежать на кровати при ночной тьме в окружении других подростков, смотреть в потолок и думать, как хорош был учитель в той или иной ситуации. И во время одной из таких ночей он понял, что влюблён. В своего собственного учителя музыки. Первым делом хотелось корить себя, размышлять о неправильности своих чувств, что такое нужно рассказать кому-то из учителей, чтобы они объяснили Сяо, как это лечится. Ему ведь совсем не хотелось быть «таким». Некоторых в детском доме били, если думали так о них, и никому вокруг их не было жалко, ибо, ну, а за что, заслужили же, они грязные и неправильные. А Сяо влюбился мало того, что в мужчину, так ещё и в учителя. Случился бы большой скандал… Но спустя время размышлений, когда Сяо уже перерос подростка, перешедшего в первый класс старшей школы, он понял, что «грязными и противными» были именно те, кто считали, что за подобное можно заслужить избиение. Он пришёл к такому выводу сам, с трудом, пришлось много работать над своим мировоззрением и держать всё в себе, ведь такое опасно было рассказывать да и кому, если на то дело пошло. Просто Сяо понял, что ничего плохого не делал, никому своими чувствами не мешал, вот и всё. Урок музыки был всего лишь один раз в неделю, в пятницу, ещё и последним. Это послужило одной из причин, почему ученики так искренне его ненавидели. Сейчас ещё и ненависть подкреплял новый учитель. Хоть та самая «небольшая группка девушек» и любила предмет, мнение остальных они тоже разделяли. Кому бы не хотелось уйти домой пораньше, пропустив этот не особенно важный предмет? В принципе, всем, но не Сяо, раньше он бы, может, с одноклассниками согласился, но «раньше» — это не «сейчас». Сейчас он был рад возможности увидеть Чжун Ли, услышать его голос, даже если этого подразумевало под собой отсидку на долгом уроке, отнимающем время, и долгое написание длинных конспектов. Расстраивало только одно: Сяо не мог к учителю прикоснуться. Он так хотел этого, будто это ощущение могло даровать ему огромное счастье, которое он никогда не познавал раньше. Но Сяо даже не знал что это такое «счастье». Не был знаком с таким понятием, знал лишь слово, но его не было в душе. Поэтому такая мысль казалась ему странной. Как он может так думать, если совсем не понимает, что это это, всё-таки, значит? Как же это ощущается? Сяо знал что такое «боль», знал такую вещь как «разочарование». Тогда душу раздирает от неприятных ощущений, чувствуется давление, словно извне, от которого невозможно избавиться самому. Со временем это может притупиться, но всё же не исчезнуть. Все, кто жил в детдоме, был с этой ношей, исключений не было. Ведь может ли быть счастлив ребёнок, которого покинули родители, те, кто должны были опекать, заботиться и растить? Некоторые дети шутили об этом, говорили, мол, забавно, что я родился при законе «одна семья — один ребёнок», а мои родители почему-то решили, что ребёнка не должно быть и вовсе. Все смеялись, но глубоко в душе было больно. Поэтому, если Сяо казалось, будто бы Чжун Ли мог бы принести ему счастье, он, словно наивный ребёнок, хотел ухватиться за эту возможность. Понимал, что это глупо, просто абсурдно, но есть ли что терять человеку, у которого с самого детства ничего нет, кроме кровати в общей комнате детского дома и пара комплектов одежды. Хоть он и вырос, в душе он оставался недолюбленным ребёнком. Из-за того, что Сяо был молчаливым и замкнутым, ему было сложно взаимодействовать с людьми. Некоторые его просто-напросто раздражали, и с этим не было проблем, это никак не мешало. Но по большей части Сяо хотел было с кем-нибудь подружиться. Была только одна проблема: каждый раз, смотря на кого-то, ему казалось, будто бы он какой-то не такой. У этих людей же уже были друзья, вон, они даже смеются, находясь рядом с ними, так зачем же им он? Незачем — так и решал. Поэтому продолжал наблюдать за всеми исключительно со стороны, за все семнадцать лет проживания в детском доме друзей у Сяо не было. В глубоком детстве ещё пытался с кем-то общаться, но в скором времени все расходились по компаниям, и он всегда оставался один. Больше, в общем-то говоря, никогда и не пытался. Чувства к Чжун Ли не проходили ни спустя год, ни спустя ещё полгода. Сяо, желая хотя бы попытаться ухватиться за них, решил сделать хоть что-то, чтобы учитель его заметил. Ведь тот относился к нему как к обычному ученику, как и ко всем остальным, без исключения. Поэтому, глубокого вздохнув, крепко сжал руки в кулаки и, как только прозвенел звонок и учитель всех отпустил, подошёл к Чжун Ли, когда все остальные высыпали в коридор. — Учитель, — тихо обратился Сяо. Чжун Ли, в этот момент складывающий учебные книги в коричневую кожаную сумку, поднял на него взгляд. — Да? У тебя есть какой-то вопрос? Сяо мялся, пытаясь сформулировать свою мысль, но всё же решил забросить это дело и выпалил на одном дыхании: — Учитель, а Вы даёте дополнительные занятия по музыке? Ответ не последовал сразу, но Чжун Ли улыбнулся, отложив сумку в сторону. — Даю, но разве у тебя есть проблемы с моим предметом? Об этом Сяо не подумал, он просто не продумал подобный исход событий. И что же ему ответить? Но времени на размышления не было, поэтому оставалось просто сказать первое, что в голову пришло. — Я не про такие занятия, я про… — Сяо глубоко вздохнул. — Про занятия на пианино. Было невозможно понять, о чём Чжун Ли думал. Его улыбка оставалась неизменно на протяжении всего разговора. — О? Ты бы хотел научиться играть, Сяо? — с искренним удивлением произнёс он. — Это похвальное желание. И я не могу его не поддержать. Подобное в нынешнее время является редкостью. Казалось, Сяо проигнорировал всю сказанное, услышав лишь, как учитель произносит его имя. Он и до этого делал это, но всё было лишь при учебном процессе, а не при разговоре «вне». «Вне» услышать «Сяо» низким голосом Чжун Ли было чем-то необъяснимо приятным, что заставляло краснеть. Но Сяо изо всех сил старался не показывать своего смущения. — Раз уж ты обратился ко мне, то я думаю… — Чжун Ли закрыл сумку, щёлкнув металлическим замком золотистого цвета, и облокотился на неё руками, задумавшись. — Я могу устроить занятия для тебя по субботам. Как раз после основных дополнительных занятий. Как ты на это смотришь? Сдерживая вырывающуюся улыбку, Сяо просто кивнул и поклонился со смущённым «благодарю, учитель».

***

      С того дня Сяо исправно каждую субботу приходил в кабинет музыки на занятия по пианино с Чжун Ли. И, казалось, влюблялся всё сильнее, будто бы это было возможно. Слушать, как учитель постоянно обращался именно к нему, как сидел рядом с ним, как постоянно обращался по имени, как… ещё множество «как» было, все и не перечислить. В целом, Сяо был счастлив, каждый раз приходя на занятия. Он наконец-то испытал это чувство, наконец-то понял, что это значит. Хотя всего лишь ходил на тоже, собственно говоря, учебные занятия, но они были особенными. Как минимум потому, что больше никого в помещении, кроме них двоих, не было. Сяо искренне пытался выучить ноты, порядок клавиш и играть хотя бы простейшие мелодии, гаммы, проще говоря. И, в основном, у него действительно получалось. Тогда Чжун Ли его хвалил: — Мгм, — кивал он. — Молодец, продолжай. В иные моменты же: — Нет, не та нота. Здесь должна быть «до», а ты сыграл «ре». Давай ещё раз. Он никогда не кричал, никогда не злился. На все ошибки реагировал спокойно, без упрёков и всего подобного. На занятиях Чжун Ли было по-настоящему комфортно находиться. А при его похвале Сяо краснел, превращаясь будто бы в спелую красную ягоду. Но спустя три месяца занятий кое-что произошло. Сяо, размышлявший накануне ночью о Чжун Ли, сидящем за пианино и играющем «К Элизе» Бетховена, что казалось ему невероятной картиной, хоть и существующей исключительно в его фантазии, решил на грядущем занятии попросить учителя что-нибудь сыграть. Необязательно именно «К Элизе», хоть что-нибудь, самое простое. Ведь единственный раз, когда Сяо видел Чжун Ли за инструментом, был на первом занятии, когда тот показывал, где какая нота на клавишах пианино. И это было сложно назвать игрой. Сяо готов был принять отказ, когда всё-таки решился о просьбе, но он услышал: — Хорошо. Что тебе сыграть? Растерявшись, Сяо подумал, что было бы, наверняка, не совсем уважительно ставить старшему чёткую задачу, поэтому ответил неопределённо. — Что Вам будет угодно, — он отвёл взгляд от учителя, стоявшего перед ним с привычной улыбкой на лице и сложенными на груди руками. — Вашу любимую композицию, может быть… Чжун Ли кивнул, поправил свой пиджак коричневого цвета, когда садился на мягкое сиденье, и, наконец, поднял крышку пианино. Из-под его пальцев потекли первые ноты, разом наполнившие комнату. Только услышав их, Сяо понял, что учитель выбрал и решил сыграть ему. И это осознание заставило замереть на месте, лишиться всех функций разом, ведь не было никаких сил, будучи захлёстнутым волной непередаваемых чувств. — Соната для фортепиано номер 4 ми-бемоль мажор, опус 7, — начал Чжун Ли, ни на миг не отрываясь от игры. — Была написана Бетховеном в 1796–1797 годах и посвящена его ученице, графине Бабетте Кеглевич. Согласно Карлу Черни, после выхода соната получила второе название, — Сяо задержал дыхание, боясь услышать следующее слово. — «Влюбленной». Больше Чжун Ли не сказал ни слова, продолжив играть. Его длинные пальцы ловко перебирали клавиши. Сяо смотрел, как длинные каштановые волосы свисали с плеч учителя в этот момент, как его выражение лица выражало нежное спокойствие, как его взгляд, наполненный теплом и какой-то непонятной горечью, были полностью погружены в одно — в музыку. Сердце юноши забилось быстрее от сложившейся картины, а сам он, почувствовав, как ноги начали подкашиваться, сел на учительский стул, что был к нему ближе всего. Не хотелось, чтобы кто-то слышал композицию, играемую Чжун Ли, ведь у неё было то название… название, которое было обращено к нему, к Сяо. Ведь именно он в этой комнате влюблён. Окончательно и бесповоротно. Чувство, из которого Сяо не смог выбраться, и учитель ему в этом совсем не помогал, вгоняя его только сильнее в этот невозможный омут запретной любви. Но такой желаемой. Когда прозвучали последние ноты сонаты, и всё вокруг погрузилось в тишину, Сяо всё-таки решился спросить: — Вы?.. Вы знали? — Сложно было не узнать, — вздохнул Чжун Ли, обратно закрыв крышку пианино. — Не знаю, когда это у тебя началось, но на каждом нашем занятии ты не особо-то и пытался скрывать… — он улыбнулся одним краешком губ. — И Вы?.. — вопрос подразумевал под собой отношение Чжун Ли к его чувствам. И тот это понял. — Разве уж это возможно? — он повернулся в сторону Сяо, а после медленно встал. — Я — твой учитель, а ты — мой ученик. Как тут могут быть чувства? Сяо прикусил губу, почувствовав, как что-то в груди больно кольнуло, когда он услышал эти слова. Это совсем не похоже на счастье. — Но я же выпущусь рано или поздно… — прошептал он, вжавшись в стул, словно хотел исчезнуть. — Сяо, — мягко обратился Чжун Ли. — Первая влюблённость — это, безусловно, важный этап жизни, но ты сможешь его пройти и… От этого уже не было больно. Это уже злило. — Откуда Вы можете знать, что и когда у меня пройдёт? Сейчас я Вас люблю! И не хочу я это проходить, понятно?! Чжун Ли перестал улыбаться. В его взгляде можно было разглядеть горечь. — Прошу, успокойся. — Не нужно меня успокаивать! Не нужно… меня… — последние слова не смогли оказаться произнесёнными из-за дрожащего голоса. Учитель перед глазами Сяо и вовсе стал виден размытым. Рассмотреть возможно было лишь его силуэт. Какое у него выражение лица? Что выражает его взгляд? Сяо не видел ничего из этого. Только пятно, формой с человека, коричневого оттенка. Сяо аккуратно прикоснулся к лицу. Он понял: всё дело в слезах. — Пожалуйста, не плачь, — попросил Чжун Ли, подойдя поближе. — Сяо… — он протянул руки и медленно попытался обнять ученика, прижать его к груди. Ему не хотелось, чтобы тот плакал. И Сяо подчинился тёплым мужским рукам учителя, начал тихо лить слёзы, вжавшись лицом в рубашку Чжун Ли. Та моментально стала мокрой. Учитель медленно поглаживал Сяо по спине всё это время, пока последний не оттолкнул его и не убежал.

***

      После этого случая Сяо слёг с лихорадкой. У него поднялась температура, пришёл насморк, от которого было невозможно дышать, и кашель. И врач, и воспитательница, заведующая группой детей, в которую входил Сяо, удивились, что тот заболел в мае, когда в последнее время и дождей не было и прочего… «Наверное просто переутомился», — говорили они. Сяо кивал и соглашался, мол, может быть, да, так и есть. И никто больше не задавал никаких вопросов. В субботу, когда обычно проходили занятия с Чжун Ли, Сяо не мог никуда пойти. Да и он не знал, захочет ли учитель увидеть его. На уроке же его, естественно, не было. На протяжении всей недели Сяо не мог выкинуть из головы сложившуюся ситуации. И правда, не стоило же ожидать, что исход от его чувств будет положительным. Сейчас он был что ни на есть настоящим, реальным. Без всяких надежд и оптимистичных желаний. И разве возможно было с этим сделать хоть что-то? Но так не хотелось сдаваться… Сяо плакал. Практически все дни после последнего занятия он только этим и занимался. Его глаза были постоянно красными, к тому же, он ещё и сильно недосыпал. Под глазами образовались мешки, и Сяо пугал соседей по комнате своим внешним видом. Уставший, больной, со спутанными волосами и вечно хмурый, он выглядел для остальных довольно опасно, и все решили его начать обходить стороной. Собственно, не то чтобы Сяо от этого как-то расстраивался, думал, мол, ну, и пусть. И, в общем-то говоря, в субботу, в шесть часов вечера, он всё-таки пришёл. Сяо попытался привести свой внешний вид в хоть какой-то порядок, что получилось не очень хорошо, но, в принципе, хоть как-то. Он не выздоровел до конца, только температура его отпустила. Остальное же едва ли начало проходить. Но Сяо всё равно пришёл. Он не мог позволить себе не прийти. Подходя к дверям кабинета музыки, Сяо замер. Из места, куда он направлялся, текла тонкая и приятная слуху мелодия. Это была «К Элизе» Бетховена. Та самая, что приходила Сяо в его фантазиях. Невероятная картина, что он хотел увидеть, но не мог себе позволить. Медленно приоткрыв дверь, Сяо зашёл в помещение. Чжун Ли сидел за пианино и играл. И настоящий вид ситуации ничем не отличался от варианта из фантазий. Такой же красивый, так же заставляющий чувствовать шквал эмоций, резко на него обвалившийся. Хотелось смотреть и смотреть, слушать, не уходить отсюда, словно это единственное безопасное место на планете. Сяо медленно подошёл к Чжун Ли. Он прикоснулся к его плечу и почувствовал, как учитель вздрогнул от прикосновения, но не оторвался от игры. Нежная музыка дарила наслаждение. Присев на мягкое сиденье спиной к пианино, Сяо, прижался головой к своей руке, что продолжала покоиться на чужом плече. Когда играть больше было нечего, пришла тишина. Но, на удивлением, совсем не гнетущая. — А хотя бы после? Может, мы смогли бы попробовать после… честно, я не передумаю… — произнёс Сяо, после шмыгнув носом. Но Чжун Ли ничего не ответил. — Вы не дадите мне даже шанса? — в голосе звучали нотки беспомощности и отчаяния. — Даже маленького? От учителя всё ещё не прозвучало ни слова. Сяо медленно встал с места и направился к выходу, поняв, что ничего так и не добьётся. — Вы очень красиво играете, — произнёс он, заступив за порог. — У Вас по-настоящему талант. Лучше не растрачивайте его в школе… И только Сяо хотел окончательно выйти из кабинета, чтобы больше никогда в него не возвращаться, даже ради официальных уроков, он услышал голос. — Хорошо, — было тихим и мягким. Сяо улыбнулся. Он услышал шаги позади себя и не решился продолжить уходить. В следующий миг его резко схватил за руку и затянули в помещение, закрыв дверь одним движением. Сяо совсем не ожидал оказаться в руках учителя, не ожидал, что тот положит их на его щёки и затянет в поцелуй. Нежный, аккуратный, совсем не глубокий, без переплетения языков. Просто прикосновение одних губ к другим. Без цели в виде продолжения, самое обычное проявление чувств. — Извини, если мои слова оказались грубыми для тебя, — Чжун Ли отстранился, положив голову на плечо Сяо. Чтобы сделать это ему пришлось сильно нагнуться ибо тот был ниже на целую голову. Руками он аккуратно передвинул на плечи ученика. — Я просто хотел уберечь тебя, — продолжил он. — Любовь к учителю, знаешь, могла бы принести проблем. Но я не хочу тебя ранить. Не хочу, чтобы ты плакал. Хочу, чтобы ты был счастлив, Сяо, — Чжун Ли улыбнулся. Юноша не мог и слова вставить, настолько она был поражён всем происходящим. — Я подожду тебя, если ты того и правда хочешь. Ещё полтора года мы просто побудем учителем и учеником, а после уже попробуем что-то построить. Хорошо? — Чжун Ли поднял голову и вернул правую руку Сяо на щёку, нежно погладил её большим пальцем. — Хорошо… — Сяо кивнул и улыбнулся. Впервые за долгое время он улыбнулся. Сяо потянулся и неловко мазнул губами по щеке Чжун Ли. Учитель улыбнулся в ответ и прижал его к груди, обхватив спину руками. Наконец-то боль сменилась счастьем. Хотелось искренне улыбаться. Учитель возрастом под двадцать семь и ученик, которому скоро исполнится восемнадцать. Они из разных поколений, выросли в разное время, с разным обществом и разными привычками, что им прививали. Но вдруг друг друга полюбили, что не ожидалось и что совсем ими не желалось. Выйдет ли у них что-то в будущем?