там, где встречаются океаны

      Их всегда называли родственными душами — у них было похожее чувство юмора, понимали друг друга с полуслова, много времени проводили вместе. Для многих они были похожи.       Близкие друзья знали, что они, может быть, немного и похожи — часто могли прислать один и тот же мем, слушали одну музыку, смотрели одни фильмы и сериалы, да и шутки одинаковые — но они были совершенно разные. Они, скорее, были единым целым — там, где нет Макки, есть Маттсун; там, где нет Маттсуна, есть Макки.       Матсукава — тихий; более спокойный и, вроде как, более рассудительный; неконфликтный; менее импульсивный; менее эмоциональный; любит поваляться; готовить; раннее утро и спать по ночам. Он не будет ждать последнего момента сдачи, а будет работать постепенно — он любит стабильность и размеренность во всём.       Ханамаки — более бойкий; его смех слышен на другом конце здания; живёт по принципу «привычки ничто, импульс — это всё» (единственное, что он запомнил у Ремарка кроме алкоголя, смертей и слёз); не будет ждать, пока что-то закипит — сразу скажет в лицо, возможно и поссорится; лучше пойдёт на горы; закажет пиццу на дом и будет играть ночами; засыпать после рассвета и просыпаться к пяти. Ханамаки не особо думает о размеренности, а дедлайны у него по определению горящие: ничто не способствует его эффективности, как три часа до момента сдач задания. Матсукава и Ханамаки знали друг друга лучше всего. Матсукава — если и тихий, то океан. Неконфликтный, не особо вспыльчивый, тихий, тихий, всё для остальных, но Ханамаки знал Матсукаву, знал его эмоции и лица — когда он был огорчен, когда был возбужден, когда он был счастлив, когда он злился. Злился. Злился он часто; злился на себя, когда что-то не получалось с первого раза — он хмурил брови и бубнил под нос нецензурные слова; злился на себя, когда даже после долгих лет практики что-то шло не так — он напрягал челюсть, а потом делал глубокий вдох; злился на остальных, закатывая глаза; злился на Макки, мог нечаянно сорваться на Макки, когда они ссорились — кричать громко, а потом плакать, громко плакать и тихо мог лишь шептать извинения. Ханамаки — он открытый, особенно в своих эмоциях, но закрыт во всём остальном; он разный, западный океан, северное и внешнее море — это всё он, он атлантический океан. Он как Атлант, держит на плечах всё, он не делится, не делился, пока Матсукава — его Геракл — не взял на свои плечи всю тяжесть переживаний Ханамаки (и они игнорировали весь одиннадцатый подвиг, перестроив его на свой лад). Гордости ему не занимать, будет делать всё, лишь бы сохранить лицо и имя. Он делал это столько раз, что и забыл, кто он, вероятно. Они часто сравнивали себя с океанами — такие буйные, немного отчаянные, но до боли красивые. Действительно — Ханамаки и Матсукава похожи на океаны. И, как океаны, они слишком разные, чтобы слиться. Страшно — не чувствовать того, что чувствовал раньше; смотреть в глаза человека, чье одно лишь присутствие однажды вызывало дикий восторг, но сейчас понимать, что этот взгляд только эхом отдается где-то в пустоте между рёбрами. Матсукава смотрит вслед Ханамаки и понимает, что всё остыло и некогда согревающие ладони лишь кажутся чужим ненужным теплом. Ничего, кроме непонимания и ненависти к себе нет внутри, лишь оглушающая пустота, которая, вероятно, и поглотило всё остальное. Это неправильно. Нельзя взять и просто так разлюбить — это неправильно; ты же не просыпаешься однажды с мыслями, что ты больше не любишь, допустим, своего родного брата? Это неправильно. Матсукава понимает, что всё это время они не были главными героями; будь они в «Ромео и Джульетте», у них, скорее всего, не было бы и строчки, они были бы лишь декорациями, они даже не "Зимняя сказка"; в ней они, вероятно, были бы лишь временем. Глаза Ханамаки всё ещё полны любви. Матсукаве хочется спрятаться. У него не хватает сил что-либо сделать. Такахиро стоит на кухне, заваривая себе кофе, рассказывая о новых эпизодах своего любимого сериала, о каких-то странных делах в нём и всяком таком, время от времени смеётся, — Маттсун, ты меня слушаешь? — он прерывает свой десятиминутный монолог, — если я тебя утомил, так и скажи, ты же знаешь, я не обижусь, — он мягко улыбается. Матсукава знает, Ханамаки бы обиделся, но не подал бы виду — лишь отвернулся бы на другую сторону, когда они лягут спать, а на утро сделал бы чай только себе. — Извини, — вероятно, Макки не понимал, за что именно извиняется Иссей, — я устал. Сказать от чего именно он устал так и не хватило духу. Матсукава не чувствовал ничего, кроме отвращения к себе.