Любимый предатель

Длинная сумка при каждом шаге бьёт по бедру. Бесит. Волосы от ветра торчат в разные стороны. Тоже бесит. Каблуки слишком громко стучат по асфальту в тишине ночного города, и я надеюсь, что за мной не наблюдает из-за дерева какой-нибудь маньяк, желая сделать меня своей жертвой. Я и так жертва, вряд ли он сделает хуже, чем каждый день делает жизнь. Лезу в сумку, достаю сигареты и долго вожусь, пытаясь найти зажигалку. Останавливаюсь, матерюсь, зажимаю сигарету зубами и снова матерюсь, потому что долгожданный огонь проявляться не спешит. В глаза бьёт яркий свет, поднимаю голову и щурюсь, видя только очертания подъехавшей машины. Водитель не глушит двигатель, да и фары не выключает. Доигралась? Нашелся маньяк-таки? Переедет сейчас и дело с концом. Хотя, вряд ли это худший вариант сейчас для меня. Дверь машины хлопает, а я медленно отхожу назад, пытаясь не паниковать. Все ещё не вижу ни черта из-за яркого света, а когда замечаю огромную фигуру, разворачиваюсь и убегаю прочь. Недалеко, правда. Три шага, и я уже прижата к горячему и твердому телу. Я не вижу лица, но догадаться, кто это, труда не составляет. Конечно. Тёма. Недопарень, передруг. Отношения — собачье дерьмо. Мы трахаемся иногда, пока в жизни Артема не появляется девушка, а у меня какой-нибудь очередной ухажёр. У нас не срастается ни с кем, мы снова трахаемся, курим на балконе, расходимся, и так по кругу. Достало. Именно поэтому я не брала трубку от него неделю. Что слушать? Что яйца пухнут, а помочь некому? Надоело быть девочкой по вызову. Решила найти себе нормального парня, так и тот сразу под юбку полез. Поэтому и оказалась на улице, пока Артём не приехал. Что ему надо… — А я просил тебя не курить, — шепчет на ухо и больно кусает мочку. Сжимает меня руками чуть ли не до хруста рёбер. Бесит. — А ты мне никто, чтобы просить, — хмыкаю, но все же выбрасываю сигарету. Зажигалка все равно не работает. — Пусти, я хочу уйти. — Уйдешь. Только ко мне домой, — он хватает меня на руки и тащит к машине. Я пытаюсь сопротивляться, брыкаюсь и даже пару раз попадаю каблуком ему по ноге. Он шипит, но не отпускает, огромный как чертова гора. — Блядь, Ань, сядь в машину спокойно! Синицын рычит и прижимает меня к дверце, разворачивая к себе лицом. Уставший, злой, недовольный. Дышит мне в губы и щурится, чего-то ждёт от меня. А чего ждать-то? Что ему говорить? Что влюбилась как идиотка и решила обрубить все связи, чтобы не так больно было? Да он пошлёт меня сразу же. — Я не поеду с тобой никуда. Пусти, — голос хрипит, под веками собираются слёзы. Меня все раздражает, чертова сумка болтается уже на уровне колен, выводя из себя только сильнее. — Тём, пожалуйста, я хочу домой. — Я отвезу. — Я к себе хочу! — Нет, не хочешь. Он запихивает меня в машину, словно я безвольная кукла, и блокирует дверь быстрее, чем успеваю начать дергать ручку. Садится рядом, выворачивает руль, вижу, что психует, сжимая челюсти. Рука на руле напряжена так сильно, что торчат вены, другой же он роется в карманах куртки. Сигарета? Ну круто. — Ты никогда не курил. И мне не разрешал. — А теперь курю, — он пожимает плечами и даже не смотрит в мою сторону, словно не меня только что силой запихивал в машину. — Мы не виделись всего неделю. — Вот именно, Аня! — Артем взрывается, а я вжимаюсь в сиденье. Не люблю, когда причиной его злости становлюсь я. Всегда кажется, что со злостью в глазах плещется и ненависть. А я не хочу, чтобы он ненавидел меня. — Блядскую неделю я не могу до тебя дозвониться! На смс ты не отвечаешь, на звонки тоже, тебя блядь даже дома вчера не было, домофон ты не открывала, я под подъездом целый день торчал! Он кричит и лупит руками по рулю, а я понимаю, что плачу, только когда слезинка падает на сцепленные руки. Почему он так со мной? У нас все было так, как он хотел: просто секс, никаких обязательств. Для людей в почти тридцать это нормально, мы не подростки, но то, что я захотела прекратить, тоже не преступление. Я делала все, что он хотел, была нежной, когда это было нужно, или царапала до крови спину, когда он сам был похож на животное. Черт возьми, да я даже завтраки ему готовила! Перебирала волосы пальцами, пока он засыпал, а потом убегала в ванную и смотрела на свое отражение с ненавистью, не понимая, как смогла так влипнуть. — Зачем? — всхлипываю и тянусь к сумочке, снова достаю сигареты. — Зачем, Тём? — Зачем что? — Ждал. Звонил. У подъезда сидел, — зажимаю сигарету губами и снова безуспешно чиркаю зажигалкой. Не горит, предательница. Тянусь к прикуривателю, но пальцы Артема выхватывают сигарету быстрее, чем я успеваю среагировать. Он ломает её пополам, точно как однажды сломал мое сердце, когда в первый раз попросил прекратить трахаться в выходные, потому что нашел себе девушку. Я точно как эта сигарета тогда мечтала вылететь в окно и броситься под машину, чтобы размазало и разворотило по всей дороге без шанса на спасение. Не болело бы больше. — Я курить хочу. — А я не хочу, чтобы ты курила. — Синицын, а не много ли ты хочешь, а? Я за твоими желаниями не успеваю, — наверняка похожа на психически больную, хотя, где гарантия, что таковой не являюсь? Пальцы дрожат, я снова тянусь к сумочке в поисках сигарет, но Тёма и её выдирает из рук и закидывает на заднее сиденье. Спасибо хоть не в окно. — Ты достал меня! Я хочу курить и домой, а тебя видеть не хочу! — А я тебя хочу, — Артем сжимает челюсти и смотрит вперёд, даже не поворачивая голову в мою сторону. Злой. Очень сильно злой. Глаза блестят лихорадочно, сигарета в зубах уже наполовину истлела, пепел вот-вот упадет на джинсы и оставит дыру, обожжет кожу. — А тебе всегда было плевать, чего хочу я, — плююсь ядом, но сил терпеть уже нет. Меня выворачивает на части, и эмоции заставляют говорить быстрее, чем успеваю подумать. — Хочешь трахаться? Я тут как тут. Скучно тебе? Конечно, приезжай, я жду. Жрать захотел? Так Аня приготовит, если надо. А то, что у Ани от этого всего уже тошнота по утрам, тебе плевать было! Всегда плевать! Мы жили по твоим правилам, Синицын, и ты ни разу в жизни не спросил, чего хочу я! — Меня. Я и так знаю. — Да пошел ты! Со злостью вырываю из его губ сигарету и под громкий недовольный вздох делаю затяжку, расслабляясь. Знаю, что гадость, но от привычки избавиться не могу, постоянно нервничая. Это почти единственное сейчас, что может меня хотя бы на пару минут вырвать из реальности. Мне слишком нужно это. Докуриваю в пару затяжек и бросаю окурок в окно, совершенно забыв о наличии пепельницы. Я вообще не способна думать сейчас, если честно. По вискам словно лупят молотком, если не кувалдой, голова раскалывается и хочется выть. Прямо тут, выйти посреди города, сесть на проезжую часть и выть на небо, на город, на свою чёртову жизнь выть, потому что достало так, что с моста порой прыгнуть хочется. А Артем молчит. Выплеснул всю злость на меня и молчит, правда дышит так громко, что в машине даже кондиционер не нужен. Прыскаю в кулак от собственной шутки, хотя едва ли её можно назвать по-настоящему смешной. Моральное состояние в такой яме, что могу расхохотаться или расплакаться даже без причины. Смеюсь. Заливисто прям, хохочу, задрав голову и закрываю руками рот, чтобы ненароком не хрюкнуть в порыве. От смеха текут слёзы, а истерика становится только сильнее. Хохот сменяется всхлипами, зажимаю рот сильнее, стараясь не разрыдаться, хотя слёзы ручьями уже далеко не от смеха. Господи. Я просто не выдерживаю. Тёма отрывает одну руку от моего лица, сжимает пальцами и начинает целовать костяшки и ладонь, что-то непонятно шепча. Из-за собственных слёз я слов разобрать не могу, но его поцелуи доводят до края. Я плачу ещё сильнее, даже в груди больно и горло неприятно дерёт. Моя мама психолог сейчас бы поставила мне какой-нибудь неутешительный диагноз, что-то вроде сильной депрессии или, скорее всего, нервного срыва. А у меня не нервный срыв, ма. У меня срыв башни от неразделённой любви и потребительского отношения от того самого, с кем неразделённая. И знаю ведь, что сама виновата, но сука, боль от этого тише не становится, и эмоции контролировать не выходит. — Ань, ну Ань, ну тише, пожалуйста. Краем глаза замечаю, что машина уже не едет, а стоит во дворе дома Артема. Слышу лай его собаки — единственный пёс, с которым я подружилась, — и губы сами растягиваются в улыбке сквозь истерику. Джек всегда любил меня сильнее своего хозяина, при виде меня виляя хвостом как болонка, а не как огромный злючий пёс, чью породу я так и не выучила. Тёма же при мне становился худшей версией себя. Даю руку на отсечение, со своими девушками он вел всегда себя куда более обходительно, чем со мной. — Отвали, — пытаюсь выдавить хриплое слово, но и оно тонет в тишине его шёпота и оглушительной громкости моих слёз. Сил не осталось, вырываться не получается, а только плакать сильнее, когда Синицын подвигается ближе и расцеловывает уже обе мои руки, словно не он полчаса назад запихивал меня в машину как ненужную куклу. — Оставь в покое. — Не могу я, Ань, понимаешь? Не могу без тебя, хоть волком вой. Сгребает в охапку и укачивает как младенца, а я замираю, даже слёзы, кажется, останавливаются на половине пути. Такие важные и нужные слова, но сказанные слишком поздно. Я ждала признаний от него долгих два года, но умом понимаю, что и это не искренне. Нет, он, конечно, наверняка и правда скучал, только вот не как по любимой девушке скучают. Я никогда той самой не была, и никогда уже не стану. Я удобная. Но удобной я больше быть не хочу. Нахожу в себе силы и вырываюсь из крепких рук. Выбегаю из машины, и грустно улыбаюсь бегущему навстречу Джеку. Пёс чуть ли не валит меня с ног, когда присаживаюсь на корточки к нему, облизывает щеки и ластится так, словно я самое важное и долгожданное событие в его собачьей жизни. Хоть для кого-то. — Ты мой хороший, — треплю собаку за ухом, чувствуя, как сзади снова подходит он. Уйди, пожалуйста, ради меня уйди, мне станет легче, правда. Может, не сейчас, не завтра и не через месяц, но обязательно станет. Только уйди. — А я уже не хороший? — звучит над ухом, и я взрываюсь. Вскакиваю на ноги и поворачиваюсь лицом к причине моих слёз и ночных истерик. Он выше на целую голову, даже каблуки не спасают, и в плечах шире наверное раза в три. Смотрю в глаза, пытаясь понять, шутит он или нет, но он серьёзен настолько, что по спине мурашки бегут. — А ты никогда хорошим и не был, — выплёвываю слова в лицо со злостью, даже зубы скрипят, а в следующую секунду уже колочу Артёма по спине, когда оказываюсь на плече. Он несёт меня в дом, чуть возится с замком, сам стаскивает с меня туфли и уносит вперёд по коридору. — В спальню? Решил не терять времени? — На кухню. Тебе надо выпить, а мне с тобой поговорить. Замолкаю. Смысла тратить нервы нет. Синицын усаживает меня на стул, и я сижу не двигаясь, потому что сбежать он все равно мне не даст. Принимаю бокал с вином — знает, что другого я не пью, — делаю несколько жадных глотков и зажмуриваюсь, стараясь прийти в себя. Терпкая сладость разносится по телу теплом и таким нужным расслаблением за несколько долгих и молчаливых минут. Артем, наверное, видит, когда я успокаиваюсь, и только тогда начинает говорить. — Ты пропала, и я не знал, что думать. Телефон не берешь, не пишешь, даже дома тебя найти не мог. Причину не объяснила, просто пропала. Мы вроде не ссорились, Ань, чтобы ты так растворялась в воздухе, какого хрена тогда? Мне Костя сказал, что в баре тебя видел, я поехал, тебя по дороге вот встретил, а ты вместо того чтобы причину объяснять, орёшь и плачешь как будто у тебя умер кто-то. Ань, что-то случилось? Ты скажи, пожалуйста, я помогу, ты ведь знаешь, ты только объясни, что происходит, у меня мозг кипит. Становится стыдно. Артём выглядит так замученно, что где-то внутри меня сжирает совесть, а где-то обида, потому что он абсолютно прав. Я ушла, не объяснившись, сбежала, как трусливая крыса, от себя и своих чувств. Не думала, что он так сильно будет переживать, но, признаться честно, это греет душу. Смотрит на меня, а я пытаюсь подобрать нужные слова. Что сказать? Не знаю. Никаких слов нельзя найти, чтобы описать ситуацию, кроме самых правдивых. Поэтому, раз дохнуть морально, то до конца. — Я люблю тебя, Тём. А ты меня нет. От этого и сбежала. Молчит. Ну что ж ты молчишь? Давай, скажи что-нибудь, от чего я уже точно сдохну, сил терпеть нет никаких. Добей, выскажи все в лицо, накричи, ударь, в конце концов! Сделай что-нибудь, но не стой столбом, пожалуйста, мне и так хреново. — Любишь? — повторяет, глупо хлопая глазами. Как легко оказалось вывести из равновесия тридцатилетнего мужика. — Люблю. Давно и безответно, — вино вкупе с обидой развязали язык. Не знаю, буду ли жалеть о сказанном, но… плевать уже. — С первого случайного поцелуя влюбилась и любила каждый прожитый рядом или на расстоянии день. — И молчала? — А что мне было сказать? Ты бы оборвал все связи. А так у меня был хоть кусочек тебя. Пусть не весь ты, только твоя физическая оболочка и та пару раз за ночь на выходных, но это было мое, и на какое-то время этого мне было достаточно, пока ты снова и снова не уходил к другим бабам и не ставил нас на паузу, чтобы не изменять им. Не знаю, откуда во мне сил на такой разговор, но все навалилось настолько, что молчать уже невозможно. А Артем стоит. Рядом, я коленями ему в бедра упираюсь практически. И смотрит прямо в душу через глаза, добивает ножом, чтобы кровоточило сильнее. Потому что молчит. Молчит и смотрит, смотрит, смотрит так, что раздражает. — Не смотри так, — фыркаю и допиваю вино. — Мне надоело молчать. И жить так, как было, тоже надоело. А теперь отвези меня домой. Я все рассказала, теперь хочу спать и плакать. — Как я тебя должен отпустить после таких слов, Сафронова? — удивляется искренне и хватает меня за руку, когда пытаюсь уйти. Дура наивная. Притягивает к себе и прижимает спиной к кухонному островку, угрожающе нависая сверху. Нельзя было влюбиться в кого-нибудь другого? Артем плохой человек. Он злой и вспыльчивый, он бабник и собственник, он шел по головам ради карьеры и разбил сотню и одно сердце. Артем ненавидит проигрывать, частенько ввязывается в драки и садится нетрезвый за руль. Он не умеет контролировать агрессию, любит поколотить грушу в зале или стену, если до зала далеко. Может напиться в слюни, а теперь ещё и курит. В нем ни черта хорошего нет, кроме восхитительной внешности. Но я люблю каждый из его недостатков. — Просто отпусти, как спокойно отпускал каждое утро, — шепчу хрипло, заглядывая в глаза. Вижу в них замешательство и намеки на злость. Снова. Бесят мои слова. — Ты никогда не страдал, когда я уходила. Сделай так же и сейчас: отпусти молча. Даже отвозить меня не надо, такси вызову. — Ты меня любишь, — почти обессиленно говорит. — А ты меня нет. — Я не могу отпустить тебя после этих слов, Ань. Ты сказала, что любишь. — А ещё я сказала, что меня это убивает и что это безответно, но тебе как обычно плевать, и ты слышишь только то, что хочешь слышать. — Меня никто никогда не любил, — у меня ощущение, что он сошел с ума за эти пару минут. Глаза обезумевшие, дыхание сбито, кажется, даже слышу, как быстро стучит его сердце. — И я не буду, если разрешишь мне уйти и забыть о тебе и этих дурацких чувствах. Слёз уже не осталось, а вот обида давит с новой силой. Информация о влюбленности так сильно пришибла Артема, что он стоит и просто смотрит на меня, лихорадочно бегая глазами по лицу. Он никогда не замечал. И даже предположить не мог. На самом деле думал, что приезжаю к нему трахаться потому что сильно хочется, придурок. — Нет, Ань. Теперь ты отсюда не уйдешь. Замашки собственника, то, что люблю в нем меньше всего. Это и правда немного раздражает. Опускаю голову и прикрываю глаза, не зная, что сказать. Взрослый мужик делает мозг похлеще новорожденных, у меня в голове уже давно перемолотая мука, честно. — Не думаю, что твои подружки будут рады видеть меня здесь, когда ты будешь приводить их, — он всегда говорил, что я змея, но я намеренно хочу сделать ему больно. Надоело страдать одной, пусть хоть немного примет участие. — Да нет никаких подружек, блядь! Он не договаривает. А я не успеваю понять. Он просто целует меня. Жарко и страстно, как умеет только он один. Поцелуй, от которого я плавлюсь и мысленно ругаю себя за слабость перед ним. Сдаюсь буквально с одной секунды, и даже сопротивляться не пытаюсь. Я просто не могу… — Ань, я так долго ждал, ты представить не можешь, — его поцелуи переходят на шею, а у меня под веками снова собираются слёзы, когда я чувствую его так близко. Он усаживает меня на столешницу, кусает нежную кожу и сжимает руками бедра, зная, что я не дам отпор. Пользуется. Привык так. А я не сопротивляюсь. Не могу, нет сил на это. Потому что люблю придурка так сильно, что даже минута рядом походит на счастье. Запрокидываю голову и провожу ладошкой по коротким волосам, чуть не мурлыча от наслаждения. Не успеваю понять, куда девается одежда, только чувствую губы везде, целующие до ожогов, до отметин, до поехавшей в очередной раз крыши. Артем бубнит без умолку, но мне уже плевать на все, лишь бы только не смел останавливаться и прерывать наслаждение. Дрожу. Открываю рот в немом крике и дрожу, как будто сижу на снегу голой. Колотит неистово, когда кожа к коже и глаза в глаза, когда он входит, не прерывая зрительного контакта и замирает внутри, поглаживая пальцем щёку. — Ань, ты такая красивая. Боже… И первый толчок после таких слов убивает. Он сбрасывает с обрыва и не даёт раскрыть парашют. Он лишает возможности дышать и разумно мыслить, он лишает всего. — Тём, — шепчу, прерываясь на вздохи. Он двигается медленно, но резко, до сих пор глядя прямо в глаза, тем самым убивая окончательно. Не контролирую себя. Не хочу. Не хочу думать о том, насколько это неправильно или правильно наоборот. Я не хочу. Анализировать не хочу и пытаться найти себе оправдание. Я. Не. Хочу. Я хочу целовать Синицына. И я целую. Гладить плечи и врезаться в них ногтями до боли, когда хорошо настолько, что на стену лезть хочется. Я хочу стонать его имя, и я делаю это. Я хочу признаваться в любви. — Я люблю… Господи, Синицин, я так сильно тебя люблю-ю-ю, да! — он двигается резче, ускоряется, наклоняется, чтобы захватить в плен губ такую чувствительную грудь, вознося на вершину наслаждения. Царапаю спину и не могу контролировать стоны, когда его рука опускается вниз и дарит те ощущения, которых катастрофически не хватало. — Ты даже не представляешь, Сафронова, насколько это взаимно. В ушах шумит, звенит и, кажется, даже пищит. Оргазм накрывает так неожиданно, что я буквально чуть ли не падаю в обморок, только объятия Тёмы спасают. Он тяжело дышит мне в макушку, уткнувшись губами, а я на грани обморока пытаюсь осознать, что он только что мне сказал. — Повтори, — хриплю, но обнимать Артема не перестаю. Слишком хорошо сейчас. — Я сказал, что это взаимно, Сафронова. Я люблю тебя. И я снова плачу. Он сказал, что любит меня?.. Поднимаю голову и заглядываю в глаза, которые совершенно точно наполнены счастьем. Он улыбается широко и искренне, а я в растерянности пытаюсь подобрать хотя бы пару слов, чтобы начать разговор. — Любишь? — Ты даже не представляешь, как сильно. И я целую его, не желая слышать что-то ещё. А все остальное мы обсудим потом.