Колыбельная

США зябко кутался в одеяло. Все предметы вокруг тонули в предрассветной темени полуночи. Он едва видел собственные руки, освещаемые тлеющей сигаретой. Хоть глаз выколи, мать его. Он смотрел туда, в темень, опасливо и трусливо пряча ноги под одеялом. Сердце почти останавливалось, когда там что-то тихо скрипело и шкрябало. Ему не дают уснуть уже три года подряд. Примерно с того времени мир Америки, тщательно выстроенный на грубой ненависти, лелеемый им долгие-долгие годы, с хрустом сломал сам себе позвоночник. В темени на секунду все стихло, а потом заскрипело с еще большей силой, так старательно, будто оно этим скрипом выцарапывало Америке кишки. И Америка, может, был бы рад подобной перспективе, но только при условии полной тишины. Страшно. Как же ему страшно. Уже не так, как было в первый раз, но внутренности по-прежнему сводит судорогой, а он сам не может и шевельнутся. В темноте кроется неизвестное, заставляющее его раз за разом бояться неизвестно чего. А Америка никогда ничего не боялся. Пройдёт ещё несколько часов, и голос начнёт петь. То громко, то совсем тихо, то высоко, то низко, и где бы Америка не прятался, этот голос всегда достигает его ушей. До боли знакомый, он заставляет США переживать все те болезненные воспоминания, связанные с обладателем этого голоса. — Баю-баюшки-баю, — шепчет он сейчас, и Америка дёргается. Началось. — Придёт серенький волчок, и укусит за бочок… Америка, всхлипывая, прикрывает глаза, чтобы не видеть чужого силуэта, прячущегося в ночи. Там горят два огонька — чужие глаза. Полностью жёлтые, состоящие из сплошного света, как фонари, они, кажется, заглядывают в самую душу. — А потом придёт медведь, — продолжает голос, напевая так нежно и ласково, будто поёт это собственному ребёнку. — И откусит тела треть. США знает эту песню наизусть, но оттого она не менее пугающая. Он сглатывает, чувствуя, как по виску стекает холодная капля пота. Одеяло, которым Америка пытался иррационально защититься, душило. Дышать было тяжело, в горле стоял ком, а липкий ужас не давал ему шевельнуть и пальцем. — Ручки унесёт лиса, — силуэт приблизился на шаг, а Америка, теперь боявшийся закрывать глаза, не мог оторваться от огоньков в темноте, и смотрел на них, как кролик смотрит на огромного удава. — Зайка высосет глаза. Силуэт стал ещё ближе. глаза-огни опасно блеснули. До кровати Америки ему оставалось полшага. Голос внезапно замолчал. У Америки на глазах вдруг стало мокро. Пугает больше всего — неизвестность. — Кричи, — произнёс голос внезапно. Америка позорно всхлипнул, сжался в комок, прижимая колени к груди. — Кричи! Моли о пощаде! — П-пожалуйста! — это был первый раз, когда неизвестный что-то сказал ему напрямую. и первый раз, когда Америка заговорил с ним сам. — Настолько боишься? — голос был спокоен. Огоньки глаз в темноте смешливо прищурились. — Не трогайте меня! — взвизгнул США, с головой спрятавшись под одеяло. — Прошу! Молю! Ему не ответили. На мгновение повисла тишина, а потом Америка услышал невнятный шорох. Он почувствовал на своей дрожащей спине огромные руки. Первый порыв — вырваться, убежать, был чужаком проигнорирован. Его насильно, хоть и осторожно, удержали на месте. У США сердце в пятки ушло, но минута тянулась за минутой, и ничего не происходило. Только руки по-прежнему крепко держали его. — Кто вы? Что вы от меня хотите? — получилось выдавить едва слышно. — Как же разительно ты отличаешься днём и сейчас, — произнёс голос. Америка думал, что не получит ответа. Но голос продолжил: — Посмотри на меня, и сразу вспомнишь. Америка, через полчаса чужого бездействия, медленно стянул одеяло с головы. Лицо Союза было непроницаемым. Америка почувствовал, как иррациональный страх его отпускает. — Что произошло? — спросил он потерянно. — Безумие, — ответил Союз задумчиво. — Я мёртв, знаешь.? — И это я тебя убил, — произнёс США. Он вспомнил. он ведь в самом деле хотел убить Союза. А убил ли? Это потерялось где-то на задворках сознания. Чужая смерть для него раньше не казалась чем-то ужасным. — Ты? Нет. Я убил себя сам, — силуэт Союза начал медленно таять. — А тебя я мстил. Не помнил ничего, и мстил. — Куда ты? Не уходи! — руки США прошли сквозь чужое тело и неловко повисли в воздухе. — Я так давно хотел сказать, что вовсе не ненавижу тебя! — Я не могу не уйти, — Союз странно улыбнулся. — Я тоже не ненавижу тебя, Америка. Больше нет. Америка наблюдал за чужим исчезновением долго, пока не остались только два чуть тлеющих огонька, замерших над его головой. — Опять зеваешь? Что ты делал ночью? — голос Канады мягкий и укоризненный. — Тебе следует взять отпуск. — Рубился в приставку. Новая игрушка вышла. А что, дорогой братец думает, что я занимаюсь по ночам чем-то более интересным? Ревнуешь? — США сильнее надвинул тёмные очки на глаза и привычно растянул губы в улыбке. — Да? — Канада вздохнул и покачал головой. — А кто твой желтоглазый друг, всё время следующий за твоей спиной? США обернулся. Коридор, посреди которого они с Канадой разговаривали, был пуст. По спине Америки прошла липкая дрожь. — О чём ты? — вопрос был настолько неестественным и наигранным, что Канада, цокнув, даже не потрудился на него отвечать. — Почему ты не сказал мне о кошмарах? Я мог бы помочь, ты же знаешь. — Ты просто так не помогаешь. Даже мне. — Но мы могли бы, — Канада наклонился к лицу Америки, и тот почувствовал его дыхание. — Договориться.