***
— Да чтоб тебя!.. — хозяйка Второй спотыкается о чей-то рюкзак. — Задолбалась за вами убирать. — Хозя-а-юшка, — сладко потягивается Рыжий. Рожа — как у разленившейся кошки. — Сейчас двину. Гибрид, мать твою, куда веник дели? — Так я это... — Сожрал? — Ну за кого ты меня держишь? Мы научный эксперимент ставили. Генофонд сказал — если соль смешать со спиртом, веник туда того и поджечь, то он не сгорит... — Так вот кто кладовку чуть не спалил! — Ну это наука, мать. Хозяйка — долговязая, с синим ирокезом и в широких джинсах, больше похожая на парня, если б не грудь, — упирает руки в боки. Она выше Гибрида — и хорошо дерëтся ногами. — Дуй в Пятую. И без веника не возвращайся. Гибрид гыгыкает, но удирает довольно резво. В углу перешëптываются трое. — ...Ходить под бабой... — А если мы еë?.. — крысиный смешок. — Чтоб потом они нас? — ...Охоту... В спальнике ворочается Рыжий. Хозяйка, занятая рюкзаком, поднимает голову. — Идите спальники перетряхните, раз руки чешутся. Первым поднимается увесистый Соломон и демонстративно идëт к выходу. Фитиль и Дон тащатся следом. Спальники они не трогают. У порога Фитиль тихонько плюëт на пол и скрывается в коридоре. — Я их боюсь, — помолчав, признаëтся она. — Я знаю: если чë — за меня впишешься ты, ещë Мертвец, ну может — Ехидна... Остальным плевать — хозяйка, хозяин, да хоть вообще арахния. — Анархия. Забей. У них кишка тонка, умеют только вякать. Рыжий уже не улыбается. В очках, как в зелëных топях, отражается лицо хозяйки. — А давай, пока никого нет... — снова кот-мурлыка. — Не давай. Знаешь же, что не люблю. Противно. — Со мной? — Да хоть с кем. Мысли всякие лезут. Как сон. Будто что-то такое было поганое, но не со мной, — Длинная Габи отворачивается и шарит под столом щëткой. — Опять пакет подкинули, твари. Дай-ка зажигалку...***
– Кроссовки привлекают внимание, – говорит Спица. Для неë это нормально – такое объяснение. – Ну и что? Пусть себе привлекают. Она ничего не отвечает. Поправляет воротничок — с чëрной змеистой ленточкой на белом, — улыбается и уходит. Заботливая староста Первой. Никаких "хозяек": что за фамильярность?***
Бедуинка — в длинном платье, напоминающем тогу, с золотистыми шпильками в волосах, дородная, царственная, в коляске с бархатными кистями и колокольчиками — звенящая пошлость, — восседает посреди чистотела и лопухов в закоулке между корпусами. Добрая и лихая хозяйка Пятой, больше похожая на владелицу борделя. Сегодня она без свиты, а обычно еë сопровождают Прыщ с Москитом и ещë кто-нибудь — катят коляску, подают стакан, целуют пухленькие надушенные руки с огромными перстнями, похожими на золотых жуков. Говорят, она спит со всеми своими подданными-мужчинами, но не без разбора. Хозяйское тело надо заслужить, а тем, кто без спроса тянет лапы, нынешние фавориты готовы перегрызть глотку. Опальные довольствуются любовью прислужниц вроде Спирохеты, чья обязанность — убирать в стайной и подавать чай. Более удачливые встречаются с фрейлинами вроде черноглазой Суккуб. Так их называет сама Бедуинка, смешав все эпохи. Фрейлины нарядные, как она. Их главная обязанность — собирать сплетни: шелушить, как сухой горох, и оставлять ядрышко. Опальные и прислужницы живут в отдельной комнате — большой, но вечно душной, где воздух вязкий, а серые стены напоминают пластилин. Когда-то она называлась шестой. Бедуинку любят не только из-за похоти — иначе она была бы в Пятой совсем не хозяйкой. Мягкая, как пуховое вальяжное облако, она умеет успокоить тех, кто скулит и баюкает больную лапу, и тех, кто звереет от бесконечной осенней ночи. Она смешливая — хохочет, звеня серьгами, и хлопает в ладоши: даже выдирать набивку из дивана и швыряться ею в окно бывает весело. ...Так было, пока не пришëл рослый новичок в ошейнике — и одна из девушек Пятой не подарила ему имя. Громкое и красивое, не то что Бедуинкины "Разберуси". Его крëстная теперь сидит здесь же среди зарослей, похожая на бледный репейник. В еë очках — отражения листвы и солнечные блики. Стëкла не прислужница и не фрейлина. Бедуинка зовëт еë своей советницей. Стëкла не протестует, но и никогда себя так не называет. А вот "хозяйкой" Бедуинку назвала именно она. Ветер еле слышно звенит сухими листьями. Обе молчат. — Мы пришли плакать? Ну так начинай, — Стëкла поддевает ногой камешек. — Мы пришли поговорить. Ещë Чумка должна была быть. И не пришла. — Значит, она тоже с ним. Бедуинка закуривает. Запрокидывает гладкий смуглый подбородок и выпускает дым кольцами. Серые круги поднимаются, сливаясь с небом. — Какая я буду хозяйка, если потеряю шестую... — Давай начистоту: Шестую ты уже потеряла. Я тебе говорила — эти игры с переодеванием добром не кончатся. — Игры?.. — Бедуинка непонимающе супит брови. Стëкла, кажется, фыркает: за очками не видно глаз. — Весь этот балаган: приближëнные, виночерпии, первые помощники второго конюха... На этом старшие и погорели Взгляд Бедуинки темнеет. Рука скользит по бархатной складке платья — тянется к кистенëчку на поясе. И останавливается. — Может, мне с ним... поговорить? — голос глухой. — О чëм? "Вернись, Помпей, я всë прощу"? — А если не... — А если не, то появится стая. Это слово давно не звучало. Никто не заметил, как оно ушло, стало далëким воспоминанием-эхом. У стай не бывает хозяек. Кружится опавший листок — дубовый, резной, как кораблик. Застревает гребнем в волосах Бедуинки. Осень в этом году ранняя. — За меня будут двенадцать на выборе, — пухленькая рука всë-таки сжимает рукоять кистеня. — Поздравляю, ты изобрела Кровавый Выпуск. Стëкла вздыхает и сдвигает очки на лоб. Глаза — серые, грустные. Без очков она видит только цветные круги и пятна. — Есть один способ... Никому не понравится. Но если до этого дойдëт — я готова платить.***
В Четвëртой нет хозяйки. Там всего три девушки, и на совете Дома они сидят бок о бок — до смешного разные и до странности похожие. Три подземных чудища. Спящее осеннее пламя с искрами веснушек, — Рыжая. Зелëная малахитница, которая умеет плеваться ядом и слышать тишину, — Химера. Чëрный омут с зеркальными бликами — Крыса. Правда, в Четвëртой Крыса появляется нечасто: где-то на третьем этаже есть нора, и там она отдыхает. Отдыхать есть от чего. Развесëлые пëстрые скорпионы в банке — это Четвëртая. Одна только война со Стальнозубым чего стоила. Точнее, война с ним была не одна. Рыжая помнит времена, когда Стальнозубый — высокий рыжеватый блондин с клочковатыми баками и неживыми руками — был удивлëнным и солнечным. Все рыжие в те времена держались вместе, а узников выпускали на свободу. Говорят, его испортил Хламовник. Но даже Чëрный, бывший Хламовный вожак, не выглядит таким отмороженным. Зубы Стальнозубому высадила сама Рыжая пару лет назад — за Лорда-истеричку. Под аплодисменты Волка. В итоге ползать Лорд так и не научился, зато научился смеяться. А теперь эти двое — рыжее пламя и огнеглазый Волк — любятся на крыше под осенней луной. И не гаснут... Утром Волк о чëм-то шепчется с Македонским. Лэри — признанный главарь непризнанной банды — ходит мрачнее тучи. С остервенением давит прыщи, пишет что-то в блокнот, а потом вырывает листы и сжигает. С досады рисует на белой двери Первой непристойный знак. Горбач играет на флейте. Мелодия тянется туманной нитью, тихо катится лунным клубком по крыше. Замирает на краю в полузвуке и рвëтся, как паутинка по осени. Шакал поëт. И некому, кроме него, вспомнить, кто семь лет назад бросил фразу — тонким визгливым голоском, так похожим на его собственный: "Эту шарагу спасëт только матриархат!" В Доме, где никогда не бывал Слепой.