Птичка в золотой клетке

Ровно тринадцать минут на машине от офиса до ее дома. Это если без пробок. Но он всегда парковался в соседнем дворе, потому что никто не должен был знать. У Александра Белова было много секретов, но Соня стала его самым главным, горько-сладким, доводящим до дрожи каждый чертов раз. Вопреки всеобщему мнению, у него осталась совесть, и теми безликими ночами, когда он прижимал к себе дрожащее Олино тело, когда целовал её и обещал, что всё теперь наладится, совесть не давала покоя и гаденьким голосом шептала откуда-то из черепной коробки, что он заигрался. Белый часто клялся себе и Соне — это последний раз, больше они не увидятся, но потом срывался, и снова эти тринадцать минут, нервное постукивание пальцев по рулю на блядских светофорах, которые оттягивали момент, когда он снова рвано её поцелует. Он мог подняться на её этаж с закрытыми глазами. С закрытыми глазами мог открыть дверь своим ключом и найти её в светлой квартире на ощупь. Или по запаху: с нотками цитруса, сладкому, но не приторному. По едва уловимому дыханию, которое, однако, всегда в его присутствии становилось прерывистым, тяжелым. Саша знал, когда все началось, и то проклинал ту ночь, то благодарил за нее судьбу. Это было состояние аффекта, желание забыться, почувствовать необходимую разрядку, а на самом деле вкус её губ, ощущение её тела под собственными пальцами сводили с ума. Он не мог выкинуть Соню из головы, это злило почти до дрожи, она выедала его мозг, в носу стоял ее запах, и это давило на виски. Отхлебнув виски прямо из горла и не почувствовав его вкуса, Белов, яростно прорычав, бросил бутылку в пол. Со звоном она мелкими осколками разлетелась по офису Курс-Инвест, куда он приехал, едва покинул этот блядский дом, который (Саша и не догадывался) всех буквально с ума свел, душу вынул. Соня. Соня. Соня. Соня. Соня. Её голос. Сладкий, как мед. Говорила она, правда, чаще всего гадости, но это её совсем не портило. Её глаза. Горящие огнем. Жаждой жизни. Её улыбка. Всегда двусмысленная, будто кричащая: «ну, давай, раскуси, разгадай». Сегодня он приблизился к разгадке. Всего на шаг, но это опьяняло. Пульс перестал так яростно бить по вискам. Однако лишь потому что он принял единственно верное решение — взяв с гладкой поверхности стола ключи от машины, бросив пиджак на кожаный диван в приемной, мужчина поехал к ней. Именно тогда Саша узнал, что от офиса до ее дома тринадцать минут, именно тогда он узнал, какими они могут быть мучительно долгими. Очнулась Соня запыхавшейся и чуть раскрасневшейся от физической нагрузки и алкоголя… Среди голых стен. Персиковые обои в гостиной, которые она так долго выбирала, лежали на деревянном полу разорванными. София резко обернулась на кожаный диван, который так нравился Пчёле. Прикинув, сможет она вытащить его из квартиры самостоятельно или нет и, справедливо рассчитав, что вряд ли, она вооружилась кухонным ножом и искромсала дорогую кожу острым лезвием. В голове была пустота. Только слова песни Haddaway – What is love, как заевшая пластинка, повторялись снова и снова. На пол летел поролон, ладонь быстро затекла от резких рваных движений и, сжав нож в руке, она, задыхаясь от до сих пор не выпущенных эмоций, обреченно уставилась в потолок. Раздался звонок в дверь. Нетерпеливый, долгий, почти истеричный. Соня дёрнулась, как испуганный зверек, и посмотрела в прихожую — кто-то застучал в дверь, кажется, намереваясь сорвать ее с петель. У Суриковой было два варианта: Витя или Оля. Рукоятка ножа, казалось, приросла к ладони, в ее глазах ярко вспыхнула ненависть. Рыкнув, девушка поднялась на ноги, чуть пошатнулась от опьянения и эмоций, и двинулась к двери. Она даже не удосужилась посмотреть в глазок, иначе, вероятнее всего, задумалась бы на мгновение, открывать или нет, но вот единственная преграда между ними распахнулась, и оба потеряли дар речи. Соня отшагнула назад, рвано вдохнув, до побеления костяшек сжимая в руках нож. Перед глазами, как сцена из фильма, пронесся их поцелуй, щеки вспыхнули, колени чуть подкосились. — Ты что здесь делаешь? — Саша Белов был буквально воплощением зла, всего того, что она ненавидела и презирала в людях. Девушка не хотела видеть его, по крайней мере сейчас, когда мир и без того казался ей гадким, насквозь прогнившим, холодным, мерзким. Как и она сама себе. — Уходи. Он медленно, словно хищник, прошел внутрь квартиры, закрывая за собой дверь. Тяжелым взглядом он сканировал её изменившееся лицо, пытаясь понять, что с ней творится. Соню пугали его потемневшие глаза, пугал он сам, а лучшая защита — это нападение. — Я сказала: пошел вон! — голос ее прогремел, казалось, внутри него. Слезы застыли в голубых глазах, что потеряли сейчас тот огонёк, который Белый всегда замечал. — Сурикова, ты сдурела? Чё с тобой? — весь её вид кричал о том, что она не в порядке, лезвие вдруг блеснуло в подрагивающих пальцах, и Белов, едва заметив его, резко прижал ее к стене, обездвиживая, выбивая из легких весь кислород. — Отпусти! — заверещала Соня, извиваясь в тщетных попытках вырваться. Тонкое запястье оказалось в его ладони, Саша с силой на него надавил, заставив её взвыть от боли, и нож с металлическим лязгом упал к их ногам. Только тогда она замолчала. Во взгляде появилось, наконец, какое-то осознание происходящего. Девушка посмотрела на него так, будто видела впервые, а все ее чувства топились в одном единственном, в том, что было сильнее других — в злости. — Ты под чем-то что ли? — прерывисто дыша, спросил он, мягко отпуская покрасневшее запястье, на котором завтра точно появится синяк — кожа на месте его прикосновения горела огнем. Ошарашенная Сурикова только коротко взглянула на упавший нож, брови ее нахмурились. — Я не под чем. Белов усмехнулся. — Тогда сбрендила. На подкорке сознания ей и правда стало казаться, что она сходит с ума, как еще объяснить все происходящее? — Заткнись, — бросила она почти бесцветным голосом. — И отвали. Он всё еще прижимал ее своим телом к стене, но Соня не сопротивлялась, только дышала чуть глубже обычного, буровя его взглядом. У Белова неумолимо тяжелел низ живота. От ее близости, ее запаха, от вида чуть приоткрытых манящих губ. — В парке ты была нежнее. — Что? — она даже усмехнулась, не веря, что это действительно сейчас происходит взаправду. — Я же сказала: забудь. — А что если я не хочу? — он словно брал её на понт. Однако «не могу» здесь было бы куда уместнее. Но Саша умело притворялся, что ему всё ни по чем, что он просто проверяет ее реакцию. Сурикова дёрнула бровями, смотрела на него своими оленьими глазами, мало что понимая, но в голове упорно пульсировала мысль о мести. О самой сладкой. О той, которая добила бы её сестру, растоптала бы Витю, как растоптали сегодня саму Соню. Девушка чуть склонила голову в бок, изучая черты его давно знакомого лица, но сегодня казавшиеся совсем другими, может, потому что на них мягко легла тень, а может… Что-то происходило внутри нее: сжималось, переворачивалось, тянулось, как нуга, доставляя почти физическую боль. — А чего хочешь? — спросила она тихо, почти шепотом, чуть подавшись вперед, отталкиваясь от стены на столько, на сколько это было возможно. Слишком близко, чтобы остановиться. Горячий взгляд скользнул по её губам, и это был ответ. Когда Соня провела тонкими пальцами по его предплечью через ткань тонкой белой рубашки, Саша нагнулся к ней и поцеловал. Резко, рвано, мгновенно проникая языком в ее рот, еще сильнее, почти до хруста костей вжимая своим телом в стену. Губы Сони, как и в парке пару часов назад, были чуть солоноватые от слез. Почему она плакала? Белов не знал, но ему, признаться, было сейчас плевать. Дрожь прошла по спине, по животу, куда-то вниз. Воздух между ними испарился. Вместо него в легкие поступало искрящееся электричество, разносящее по коже волны мурашек. Её тело дрожало. То ли от страха, то ли от волнения, но пальцы путались в его темных волосах на затылке, сжимая, притягивая к себе ближе. Руки скользили по её бедрам, оставляя красные следы. От него пахло сигаретами и морозным зимним утром. Этот запах будоражил мысли и гнал из них прочь всё, кроме него самого. Соня не понимала — она летит или падает? Внутри всё переворачивалось, а жар его тела сводил с ума, кружил голову. Саша вжал девушку в себя, прорычав ее имя, но оно утонуло в новом поцелуе. Хотелось коснуться его кожи, и Сонины пальцы прошлись по ряду пуговиц, ловко расправляясь с ними. Ногтями по груди, оставляя красные следы, словно в качестве мести за будущие синяки на собственных бедрах, а может, нарочно, чтобы Оля на утро заметила. Тогда он еще не знал ее квартиру так детально, и они сметали все на своем пути, врезаясь в углы, в гребаный диван, который он потом лично выбросит к черту. Обхватив его торс ногами, Соня покачивала бедрами вверх-вниз, раздразнивая все сильнее, девушка хватала ртом воздух между короткими бешеными поцелуями, а у Белова немели пальцы от возбуждения, хотелось сорвать с нее всю одежду и трахнуть. Ненормальная девчонка. Бесстрашная. Сумасшедшая. — Я хочу тебя, — горячо прошептал он, наконец, озвучивая желание, которого, если быть совсем честным, боялся. Оказавшись под ним, Соня прижалась ближе, кусая мочку уха, проводя по ней языком, отключая его мозг, забирая контроль над его телом. Несколько секунд оно и правда отказывалось слушаться, а Белов не намерен был останавливаться, он хотел, чтобы она выстанывала его имя. Сейчас. Завтра. Каждый день. Горячие губы Саши скользили по скулам, шее, он кусал, посасывал ее кожу, и первый неконтролируемый выдох сорвался с губ в тишину этой дождливой холодной ночи, Соня с силой сжала его плечи, впилась в них ногтями и инстинктивно прогнулась в пояснице, в глазах Белого помутнело от этого телесного контакта, от ее стона, пронизывающего пространство и его душу, выжигая ее, включая что-то остервенелое, абсолютно животное. Он остановил ее на мгновение, впиваясь пальцами в подбородок, не давая вновь себя поцеловать. Хотелось посмотреть в ее потемневшие глаза цвета грозового летнего неба, хотелось удостовериться, что в мыслях Сони он один. Саша ненавидел быть вторым. Запасным. Тяжелый, оледеневший вдруг взгляд впился в её сердце, заставляя замереть и подчиниться. Он не задавал вопросов, просто читал её, вчитывался, узнавая то, что ему было нужно. Соня задыхалась от желания, и хотела она именно его. Его тело и душу. Со всем, что она в нем так ненавидела. Ей хотелось погрузиться в эту темноту и утонуть в ней. И Саша теперь знал это даже без слов. Тонкие губы изогнулись в улыбке, глаза зажглись огнем, а вокруг них появились тонкие морщинки-лучики, делающие улыбку эту почти мальчишеской. Нежное движение — он дотронулся пальцами скулы, затем оттянул нижнюю губу, и, не закрывая глаз, раздразнивая, вновь ее поцеловал. Развязно, медленно, забирая из легких весь кислород и стягивая с нее, наконец, футболку. Они избавлялись от одежды, помогая друг другу, целуя открывающиеся участки горячей кожи до исступления. Его пальцы на чувствительной точке двигались почти невесомо, он словно хотел, чтобы Соня умоляла, а его губы… Они были везде, голова кружилась, реальность теряла свои очертания. У нее была сладкая кожа. Мягкая, почти шелковистая. Красивое тело. Такое, что хотелось целовать, целовать, целовать, такое, что должно принадлежать только ему и никому больше. Никому больше. Да, вот когда это началось. В ту самую ночь, когда он впервые изучал каждый её миллиметр с наслаждением, которое почти доставляло боль. Соня едва не хныкала, впиваясь пальцами в простыни, а он все дразнил, покусывая, обжигая дыханием, заставляя извиваться, а на подкорке сознания недоумевал — как он раньше ее не разглядел? — Саша… — он замер, когда она, выгнувшись, на выдохе простонала его имя, и внутри что-то разорвалось. Белов мягко развел ее колени в разные стороны и, придвинув к себе ближе, глядя точно в ее горящие адским пламенем глаза, вошел. Резко, глубоко. В нее. Горячую, влажную, узкую. Теряя контроль. Рассыпаясь на мелкие кусочки. Растворяясь в ней, как его рычание растворилось в ее рту, когда он вновь ее поцеловал. Соня двигала бедрами в такт, податливо подаваясь навстречу, запрокидывая голову назад, позволяя его пальцам обхватить тонкую шею, чуть сдавливая, перекрывая доступ кислорода, но принося странное, ни на что не похожее удовольствие. — Ещё… Саша… — что это? Приказ, мольба или просьба? Движения резкие, грубоватые, отчаянные. Словно за окнами мир рушится, словно завтра от него ничего не останется, кроме пепла. Как и от них самих. Он чуть сильнее сжал ее горло, кусал ее губы, зализывая потом языком, срывал стоны с ее рта, поймав десятки раз губами свое имя, которое она была готова повторять, словно мантру. Это было так неправильно, что, казалось, правильного вообще не существует. Он замер внутри нее, чувствуя, как адское пламя бьет в низ живота, как сокращаются ее мышцы вокруг него, как все её тело содрогнулось от удовольствия, кружа голову, отключая мысли, заставляя шептать что-то нечленораздельное и искать губами его губы. Пальцы сплелись, как и разгоряченные тела. Комната, полная до этого влажных грязных звуков, замерла, заполнилась почти ощутимой густой тишиной, прерываемой только звуками бьющихся не в такт сердец и тяжелого дыхания. Они смотрели друг на друга, не отрываясь, держась за руки почти до онемения пальцев, чувствуя, как колючий прохладный воздух кусает кожу. Оба они тонули в чем-то вязком и темном. В чем-то, что заполняет легкие свинцом до боли, но без этого ощущения жизнь уже кажется безликой и серой. Глаза её потемнели на несколько оттенков, увидев в них свое отражение, Белый качнул головой словно пытаясь спастись от наваждения, потому что человека, которого он в них увидел, Саша не знал. Мужчина перекатился на бок, прикрывая глаза, стараясь унять шум в ушах. Пелена спала. Оба все еще рвано дышали, каждый старался осознать, объяснить, убить все происходящее такой спасительной сейчас рациональностью, но это было невозможно. А едкое молчание давило на виски. — Я покурю? — спросил он вдруг, заставив Соню содрогнуться всем телом. Сурикова не решилась повернуться к нему лицом. — Да. Кури, — голос был непривычно чужим, безэмоциональным. Будто не она сейчас стонала его имя. Белого это забавляло, но он промолчал, в поисках табака потянулся за брюками, что лежали на полу, чувствуя, что она наблюдает боковым зрением, даже не дыша. Покурить хотелось и срочно. Словно капля никотина сейчас все расставит по своим местам. Щелкнула зажигалка, и едкий спасительный белесый дым облаком поднялся к потолку. Саша крепко затянулся, а затем сразу еще глубже, выжигая легкие. Она будет гореть в аду. Непременно. Мысль эта и позабавила, и напугала одновременно. Соня села на кровати, подогнула колени к себе, так нелепо прикрываясь тонким одеялом, словно ей было теперь что от него скрывать. Он смотрел на тонкую спину, выпирающий позвоночник и россыпь едва заметных родинок, уходящую к ребрам. Хотелось коснуться. Провести пальцами, заставляя кожу покрыться мурашками. Признаться, Белов думал, что получит и забудет. Поставит галочку и успокоится. Но ему хотелось еще. И теперь, смотря на ее попытки отстраниться, выйти из его плена, сдерживался он с трудом. Но он показательно лениво разлегся в ее постели и курил с наслаждением. — Ты красивая, — произнес Белый, выдыхая дым. Он всё забрал. Отнял у неё все чувства. Даже едкую боль, которая, казалось, не уйдет никогда. Но теперь и её не было, оставалось только безликое ничего, пустой сосуд, заполнить который отныне мог только Александр Белов. Заполнить чем захочется — любовью, ненавистью, злостью, покорностью, нежностью, страстью. Ему выбирать. Соня чувствовала себя странно. Как будто находилась в коконе, все звуки доходили до нее, словно через стену, но эти его слова прогремели в спальне, словно гром над самым ухом, заставив обернуться. — Что? — переспросила Сурикова. Белов улыбнулся этой своей улыбкой. На нее всегда хотелось ответить столь же едкой и двусмысленной. У него был тяжелый взгляд, пробивающий её черепную коробку и достающий из нее все мысли. Соня покачала головой. — Красивее, чем сестра? — это была чистой воды провокация, ответа девушка не ждала. А Саша хотел бы сказать, что да. А заодно признаться, что Оля никогда так не целовала его, словно забирая весь кислород, всю душу, никогда так не стонала, не выгибалась, никогда так не сводила с ума. — Почему ты плакала? — спросил он вместо этого. 1:1. Уже тогда Соня знала, что никогда не расскажет. Подписать смертный приговор сестре и Вите она не смогла бы. — А если меня обидели? — Кто? — Что им будет, если скажу? — Ты знаешь. — Убьешь? — ему нравилось, что Соня не боится. И нравилось, что она не притворяется, что чего-то не понимает. Глаза его сверкнули в темноте. — Если ты попросишь, — Белов выпустил изо рта дым и произнес это так, что повода для сомнений не оставил. Она почти улыбнулась, что-то сладостное разлилось по её груди. Месть удалась. И поняла Соня это в тот момент, когда ощутила власть. Словно их поставили перед стенкой, а ей дали в руки пистолет. Оставалось лишь нажать на курок... Или не нажать. Но это был только её выбор. Это было только в её власти. Ощущение это опьяняло. — Я приберегу эту пулю на будущее, если ты не против, — Соня отвернулась, закутываясь в одеяло чуть сильнее. Взгляд его прожигал, почти физически касался ее кожи, это мешало ей думать. Белый оттолкнулся от изголовья кровати и, зажав сигарету между губ, исполнил свое желание. Провел пальцами по нежной коже от плеча к пояснице с непривычной нежностью, заставляя её чуть дернуться от неожиданности. Саше нравилось, как она реагирует. — Ты останешься? — она достала тонкими пальцами сигарету из его рта и крепко затянулась. — Да. Её мнения он не спрашивал. — Мне завтра рано вставать на тренировку. — Не проблема. Я довезу. — Хорошо, — она равнодушно пожала плечами. — Я есть хочу, ты будешь? — Буду. Для Суриковой это тогда была всего лишь игра. Попытка забыться. Шанс отомстить. Ей нравилось ощущение превосходства, которое Саша подарил ей. Ей нравилось, что впервые не Оля что-то забрала у нее, а наоборот. Соня не знала тогда, но именно в ту ночь за ней захлопнулась дверца золотой клетки, а ключ был только у Саши Белого. Ровно тринадцать минут. Три часа ночи, май, уже занимался рассвет, небо светлело неумолимо, а птицы пели, не давая спать и без того вечно раздраженным москвичам. А воздух был сладкий-сладкий, как в детстве. Опьяняющий. Или пьянил виски? Или мысль о том, что он вот-вот вдохнет ее запах полными легкими? Три и девять минут, десять... Светофор. Да к черту — Белов проехал на красный. У него внутри все кипело. В ушах шумело. Весь мир раздражал, его хотелось уничтожить. А успокоить, заглушить, залюбить, могла только она. Квартира наполнилась белесым светом, солнце еще не встало, но мир вокруг неумолимо наполнялся жизнью. А для нее всё было серым. Тусклым. Тихим. Скучным. Соня выключила везде свет и села на подоконник на кухне, распахнутое окно чуть скрипнуло, когда она прислонилась спиной к стеклу и вдохнула рассвет. Воздух застревал в легких. Надо отравить их хорошенько. Девушка закурила, чувствуя едкую горечь на своих губах. Это уже было похоже на гармонию. Три четырнадцать. Три пятнадцать. Она постукивала пальцами по худой коленке, когда в замке провернулся ключ. Соня уже отвыкла от этого звука, а потому вздрогнула невольно, но с наслаждением прикрыла глаза, чувствуя, как внутри все привычно наполняется свинцом. Птицы запели неожиданно громко. Мир вокруг наполнился красками: деревья набрали зелень, светлое небо без единого облака оказалось как с картинки, майский воздух стал легким и сладким, им хотелось дышать до боли в легких, неужели уже зацвела сирень? Но Сурикова затянулась и стерла с лица улыбку. Она знала, кто это. За два года научилась узнавать его по звуку шагов. По запаху. Да что там? По лязгу шин об асфальт, когда он, наплевав на всё, беспечно парковался прямо под окнами. По тому, с какой скоростью он проворачивал ключ в замке, Соня могла определить — пьян он или трезв, по тому, как он шел по коридору — в хорошем настроении или в плохом. Сегодня пьяный и злой. Впрочем, всё как всегда. Саша вошел на кухню, застав её за курением. Сурикова сидела на подоконнике и одарила его показательно равнодушным взглядом. Для трёх часов ночи девушка выглядела слишком нарядной — алая помада на губах, завитые волнами волосы, белая рубашка, расстегнутая больше приличного и заправленная в облегающие джинсы. — Привет, — он прошел вперед, бесцеремонно перехватывая сигарету и затягиваясь. — Привет, — лицо ее не изменилось, изо всех сил Соня старалась скрыть огонь в своих глазах, но Белов сразу заметил разгорающиеся искорки адского пламени, которое долгие два года каждый раз выжигало его до пепла. — Ждешь кого-то? — зажав тлеющую сигарету между пальцев, он улыбнулся, смотря на нее исподлобья. Вокруг глаз Саши собрались морщинки-лучики, и улыбка эта не предвещала ничего хорошего. — Точно не тебя, — ложь. Ждала. Каждую ночь сидела и ждала, смотря на часы, вздрагивая от каждого шороха, ждала, когда же он откроет своим ключом эту чертову дверь и снова поцелует ее. — У нас же всё было в последний раз. Его не было три недели, и за это время Соня измотала себе все нервы, отчасти поверив, что на этот раз действительно всё кончено. Было логично. Оля вернулась из Америки, он в сотый раз пообещал Соне, что больше не придет, и пропал. Без него было невыносимо. Минуты тянулись медленно, растягиваясь, как карамель. Особенно ночами. Особенно когда она одна ложилась в холодную постель, а закрывая глаза, видела его. Взъерошенного, с горящими глазами. Слышала его шепот. Чувствовала его руки на своем теле. Его губы. Горячие и влажные. А потом открывала глаза — а вокруг пустота. Белов был как наркотик — ты подсаживаешься по глупости и уже не можешь без него. Мир в его отсутствие становится серым. Неинтересным. А у нее ломало все тело, лихорадило, как во время горячки. И спасение только в нем. Завязать было невозможно. — В последний? — он провел языком по губам, усмехнушись. — Давай сейчас как будто в первый, — Белый потянулся за поцелуем, и огромных усилий ей стоило не поддаться и отвернуться. Губы его полоснули по точеной скуле, ближе к уху, мурашки прошли по спине. Ее запах врезался в ноздри, заставив сердце ускорить свой ритм. Белов заскрипел зубами, но заставил себя угомониться. Хочет поиграть — хорошо. — У тебя что, кто-то появился? — Да, — снова ложь. Соня даже смотреть ни на кого больше не могла, а чужих прикосновений подавно бы не стерпела. У нее было сегодня свидание, вечер Сурикова действительно провела с другим мужчиной, но не чувствовала ничего, кроме раздражения и тошноты. — Я подумала, это честно, — девушка кивнула на поблескивающее золото на его безымянном пальце. Белый улыбнулся. Блефует — он знал. Однако от одной мысли, что кто-то целует ее, да даже просто касается, кровь начинала закипать. Саша сделал еще одну затяжку, а затем бесцеремонно выбросил сигарету в окно, не предложив Соне докурить. — Очень жаль, — мужчина придвинулся ближе. Теплое дыхание заскользило по ее лицу. — Подписала мальчику смертный приговор, — он был готов убить любого, кто ее коснется. — Я тебе не принадлежу, — с едкой обидой, почти не скрываемой. Но вовсе не на то, что он сказал, а на то, что в их с Сашей реальности это он не принадлежал ей на сто процентов. — Принадлежишь, — он коснулся большим пальцем её мягких губ, чуть оттягивая нижнюю, а жгучий взгляд с жадностью блуждал по ее лицу. — Ещё как принадлежишь, — Соня понимала, он намеренно держал свою Птичку в клетке и не планировал отпускать. Никогда. А ей свобода была не нужна. Пальцы коснулись нежной кожи, Белов притянул ее к себе ближе, не встретив сопротивления, и поцеловал. Невесомо. Держа веки открытыми, чтобы видеть ее реакцию. Соня не шевелилась. Позволяла ему целовать себя, чувствуя, как внизу живота закручивается тугой узел, однако не подавалась вперед, не отвечала на поцелуй. — Я скучал, — шепот у самого уха. Он провел языком по тонкой венке на ее шее, спускаясь вниз, и Сурикова сдалась. Задохнулась, привлекая его к себе за плечи. Он вновь врезался в ее губы поцелуем, их языки столкнулись, а пальцы девушки в привычном движении зарылись в его волосы, оттягивая их на затылке. Поцелуи становились укусами, объятия железными оковами. В какой момент всё стало так? Отчаянно. Удушающе. Необходимо и страшно одновременно. В какой момент это перестало быть забавной игрой? Может, когда она впервые ощутила щемящее чувство одиночества от того, что он не приехал? Тогда еще можно было что-то исправить? Наверное, да. Но сейчас Соня понимала — она летит на скорости километров под двести в глухую стену, а тормоза отказали. Отголоски удовольствия еще отзывались внутри по телу, заставляя подрагивать. Прикрывшись одеялом, Соня сидела, подогнув колени к себе, размышляя о чем-то, а он курил, любуясь ее тонким станом. — Ты все еще готов убить, если я попрошу? — спросила она глядя, как солнце неумолимо встает из-за горизонта. Утро Сурикова никогда не любила, оно всегда его у нее отбирало. — Да, — ответил Белый, не задумываясь. Сурикова обернулась к нему. Взгляды их встретились. — Хочу, чтобы ты убил себя. Саша усмехнулся, придвинулся ближе, касаясь губами тонкого плеча. — Я дам тебе заряженный пистолет. Сама нажмешь на курок. — Я нажму, — произнесла она так, что повода для сомнений не оставила, но в глазах его все равно плясали смешинки. Мысленно Соня добавила, что непременно спустит курок еще раз, отправляясь вслед за ним. Потому что Птичка без своего хозяина уже не сможет. — Я знаю.