Тайное увлечение почтенного учителя

Его обманули. Обманули безжалостно и беспощадно, вырвав сердце, разбив его на тысячи осколков и оставив в груди лишь зудящую пустоту. Вчера они непринуждённо переписывались и шутили, предатель (но тогда ещё верный друг) клялся ему, что, может, не сейчас, но вот-вот, буквально за время, пока он спит, всё будет… Но наутро личные сообщения отдавали пронзительной тишиной; высвечивалось лишь последнее и даже не прочитанное: «Тогда начну утро с твоего поста. Приятных снов, гэгэ». Вчера, отправив это сообщение, Чу Ваньнин ложился с искренней надеждой, что утром, ранним и омрачённым необходимостью идти на работу, он сможет прочитать пост от своего любимого самой искренней и горячей любовью соигрока. Но пост ему за ночь так и не отписали. Лучший друг в одно мгновение обратился предателем, прекрасное утро в отвратительное, а над студентами, к которым, собственно, и торопился Чу Ваньнин, нависла большая угроза: всем прекрасно было известно, сколь страшен лучший преподаватель физики в гневе, особенно гневе безосновательном либо основанном на какой-нибудь глупости. А ролевые были именно глупостями. Нет, вы представьте, какой сюр: сам Чу Ваньнин, уважаемый преподаватель, гроза всех безответственных студентов, проводит вечера за развитием отношений выдуманных персонажей, где буквально наматывает на кулак розовые сопли! И тем не менее факт оставался фактом: Чу Ваньнин обожал ролевые, обожал развитие персонажей и питал особенный трепет к милой романтичной истории любви между первокурсником Ся Сыни, за которого играл сам, и его шисюном, которого украдкой, вдали от посторонних глаз, звал нежно «гэгэ». И каждый раз, печатая это «гэгэ», щёки уважаемого преподавателя Чу становились алыми, а когда старший притягивал за талию к себе своего шиди и ласково-ласково и будто совершенно невинно целовал его шею и ключицы, румянцем заливалось и всё «грозное» лицо; нередко даже в порыве эмоций Ваньнин отбрасывал в сторону телефон, прятался под одеялом и ещё с несколько минут пытался успокоить воображение и бешено бьющееся сердце прежде, чем продолжить читать. Естественно, тщетно. Стоило вылезти из-под одеяла и вновь взять в руки телефон — строки о любви бросались в глаза, а телефон вновь отправлялся в полёт. Собственно, именно по этой причине на экране телефона Чу Ваньнина, идеального и аккуратно, имелась небольшая трещинка. Благо, ещё никто не решился спросить, как так вышло; преподаватель же обзавёлся защитным стеклом, и больше таких казусов не случалось. Так или иначе, сколь бы иногда не были вредоносны эти игры и сколь бы он ни стыдился их, они оставались его любимыми, теми, ради которых он готов был жертвовать и сном, и даже некоторой продуктивностью на работе, и неплохо научился врать (как он сам считал) в лицо директору Сюэ о причинах своего «странного выражения лица» в те мгновения, когда глядел на телефон и видел там сообщение от Хаски, как, собственно, и был подписан в интернете его соигрок. (Сам же Сюэ Чженъюн предпочитал скрывать, что и сам обо всём догадался). Конечно, бывали и разногласия, вроде перехода к постельным сценам, против которых Чу Ваньнин не имел ничего против, кроме собственной неопытности и эмоций, что захватывали его от одного упоминания, заставляя буквально сгорать изнутри и путаться в словах и клавишах, так, что вместо ответа на своё предложение Хаски получал полную несуразицу и откладывал вопрос в долгий ящик. Ваньнину невероятно было за это стыдно, но, поскольку поделать с собой он ничего не мог, а извиняться не умел, оставалось гордо молчать. И поскорее отписывать ответ, забывая в процессе обо всех неловкостях. Но этим промозглым утром все тёплые и невинные чувства в его душе остыли. Это пустота в личных сообщениях, это его сообщение, что не удосужились даже прочитать обрушились на него словно ушат ледяной воды, и в груди теперь разгоралась лишь лютая ярость. Будь у него теперь какая-нибудь плеть, он бы наверняка наградил эту псину парочкой ударов. Но, увы, плети не было. На пары пришлось ехать, вооружившись лишь собственным негодованием на мир. . . . Вошёл в класс Чу Ваньнин, как и всегда, аккурат со звонком, и аудитория в то же мгновение погрузилась в гробовую тишину. С дальних рядов было донёсся шёпоток — но кратким взглядом преподаватель испепелил и этот источник шума. Никто не смел мешать его занятиям. Особенно когда он не в духе. Бесшумный выдох. Вдох. Лекция началась; голос преподавателя, низкий и ровный, заполнил помещение, прерываемый лишь шорох бумаги, скрипом ручек и изредка — стуком мела о доску, когда Чу Ваньнин выносил на неё чертежи и основные положения, делал пометки и выносил материалы, с которыми стоило ознакомиться дома для более глубокого понимания и закрепления темы. Иногда, самые пытливые и смелые, задавали вопросы, и преподаватель охотно на них отвечал, либо, если уж поднятая студентом тема оказывалась слишком долгой в объяснении, просил подойти по окончании занятия для более подробного разбора. Жаль только, в действительности после к нему подходили лишь единицы. Но такова, вероятно, была участь почти любого преподавателя, а потому даже злиться было бессмысленным. Оставалось, в очередной раз попросив подойти позже заинтересовавшегося альтернативным способом решения задачи, перейти к новой задаче, прекрасно понимая, что перерыв он вновь проведёт в гордом одиночестве. Так или иначе, главное, что хоть сейчас его фигура притягивала множество сосредоточенных взглядов и никто не смел отвлекаться, вникая в предмет. Никто, кроме студента на третьем ряду. Мо Жаня. «Просто не обращай внимания, — уговаривал себя Чу Ваньнин, в очередной раз замечая, как это бездельник разлёгся на столе и даже не делает вид, что слушает лекцию: уткнулся в телефон и, очевидно, активно с кем-то переписывался, — Его не исправить, только нервы и время потрачу — уже проходили всё это. Разгильдяй, хоть и очень талантливый и на практике всегда это показывает, даже отругать не за что. Ещё и вечно так улыбается странно, дразнится, очевидно. И ямочки на щеках тогда у него такие милые, аж злиться не могу… Так, я не о том думаю! Чёртов Мо Вэйюй!» Мел слишком резко ударяется о поверхность доски и крошится в руках. Преподаватель рвано выдыхает. Весь класс, вжавшись в столы, с ужасом ждёт бури. Но бури не наступает — Чу Ваньнин кратко извиняется, берёт другой кусок мела и продолжает с невозмутимым спокойствием чертить схему, ровным голосом, словно бы ничего не произошло, объясняя надписи. Однако ещё долго никто в классе не мог расслабиться. Разве что Мо Жань преспокойно, будто бы он теперь вовсе не сидел на лекции, уткнулся в телефон и продолжал быстро стучать по экрану пальцы и широко улыбаться. Даже, кажется, немного покраснел. Да чем он там, чёрт возьми, занимается?! С подружкой переписывается? «Точно с подружкой. Иначе отчего у него такое выражение счастливое? Даже я не таким довольным выгляжу, когда пишу посты… — вдруг Чу Ваньнин вспомнил про не отписанный ему пост, и мел в руке едва заметно треснул. Аудитория, почувствовав, как резко потяжелел воздух, затаила дыхание; кто-то стал припоминать древних божеств. Однако лекция продолжалась, разве что брови преподавателя слишком опасно сошлись на переносице, — Мо Вэйюй… Я тут, несмотря на утреннее предательство, сосредоточен на работе, а он не может оторваться от своего счастья. Я тоже так хочу, — прикусывает губу в попытке заткнуть мысли. Но остановить их было уже невозможно: — Вот как закончу лекцию, так напишу ему. И так просто он у меня не отделается, он…» — Мо Вэйюй! — уловив краем глаза, как этот негодник начинает лезть со своим телефоном к несчастному Ши Мею, раскрошил-таки ещё один кусок мела Чу Ваньнин, а после, отложив тот на кафедру, направился в сторону студента, улыбка которого стремительно превращалась из счастливой в неловкую, наполнялось страхом скорой смерти, — Я терпел, пока ты спал на моих занятиях, — шаги, словно раскаты приближающегося грома, отдавались по помещению гулким эхо, — Терпел, пока ты переписывался со своей подружкой, — Первые и вторые столы застыли в ужасе: мимо них только что прошла Смерть в белом, едва не задевая их своим ледяным дыханием, — Но теперь ты отвлекаешь ещё и Ши Миндзина… А ну дай сюда телефон, — и, не дожидаясь ответа студента, смотрящего испугано и виновато, совсем как провинившийся щенок, Чу Ваньнин выхватил у того из рук телефон. Взгляд его мимолётно упал на экран. Но этого было более чем достаточно, чтобы уши преподавателя вспыхнули алым. — Мо Вэйюй, ты… — прошептал он дрожащими от ярости губами, — Вон! — Но Учитель… — хотел было возразить ничего не понимающий студент, аккуратно вытягивая из опасно сжавшейся руки телефон, пока тот не пострадал, будучи либо раздавленным, либо брошенным в стену. — Вон! — не собираясь ничего слушать, выкрикнул Чу Ваньнин и резко развернулся к тому спиной. Одним лишь слухом следя за тем, как растерянный студент смиренно собирает сумки и покидает своё место, он хмурится до боли в глазах и потирает переносицу, пытаясь успокоиться и забыть то, что только что увидел на экране. Увы, картина слишком ярко врезалась в голову: сообщение «Тогда начну утро с твоего поста. Приятных снов, гэгэ» от некого Ся Сыни и следующие за этим сообщения извинений и почти готовый обещанный ему пост. Чёртов… Мо Вэйюй! Почему именно он?! И как ему хватило смелости задержать пост?! . . . Худо или бедно, так или иначе, но лекции подошли к концу, рабочий день Чу Ваньнина наконец-то был окончен, и все разошлись, оставляя преподавателя наедине с пустотой своей аудитории. Закатное солнце, пускавшее свои мандариново-розовые лучи в помещение, навевало дрёму; тихо попискивали где-то птицы; из приоткрытого окна сквозило особым вечерним запахом — чем-то вроде тонкого сладковатого аромата цветов яблони, что как раз тянула свои ветви к окнам, и по вечерам отчего-то пахла особенно сильно. Или она всегда так пахла, пропитывая воздух, и только Ваньнин днём был слишком поглощён университетской суетой? Одним глотком допивая остывший кофе, преподаватель с тяжёлым вздохом обессиленно опускается в кресло, растекаясь по столу. Впивается раздражённо пальцами в волосы. Оттягивает у корней. Вот только от этого ненавистные мысли никуда не исчезают. — Чёртов Мо Жань… Почему именно ты? В голове у Чу Ваньнина гудело, он никак не мог унять жар, охвативший лицо, уши, да и, кажется, его всего. Увидь кто сейчас, наверняка бы решил, что он болен. Однако всё было несколько иначе, и, честно, чем переживать всё это Ваньнин с радостью бы слёг с тяжелейшей ангиной на пару месяцев. Выбора, увы, у него не было, а потому в голове преподавателя всё всплывали и всплывали во всех красках и деталях сцены из ролевой с неким Хаски. Вот только теперь вместо неопределённого, хоть и, несомненно, молодого и красивого лица «гэгэ» всплывало лицо нерадивого студента, расплывалось в непристойно-нежных улыбках, находилось слишком близко, так, что они почти сталкивались носами, и он томно и слишком неоднозначно выдыхал голосом Мо Жаня: «не волнуйся, А-Ни, твой гэгэ обо всём позаботиться. Ты ведь теперь будешь звать меня так?». Именно из-за этой фразы, из-за той сцены в пустой университетской библиотеке, когда Ся Сыни впервые набрался смелости и признался старшему в чувствах, получив в ответ пару невинных головокружительных поцелуев. Самое настоящее сумасшествие. Представлять это со студентом — немыслимо. И всё же остановить собственные мысли Чу Ваньнин был не в силах и, пожалуй, просидел бы так, тщетно пытаясь справиться с мыслями, до самой глубокой ночи, если бы резкий стук не выбил бы его из этого потока, заставляя вздрогнуть всем телом. Стук повторился. Кто бы это мог быть, в такое-то время? Преподаватель замер и с ужасом уставился на дверь. Это мог быть только Мо Жань — он вечно что-то забывает в аудитории. Тем временем — снова стук, уже настойчивее. Сердце пропускает удар, и в голове вспыхивают планы экстренного побега через окно. — Господин Чу? — раздался из-за двери обеспокоенный женский голос. Это была уборщица. И как только Чу Ваньнин мог про неё забыть? — Всё в порядке? Я могу войти? Вы просто не любите, когда входят без разрешения, так что… — Да-да, конечно, входите, — поспешно бросает он, тут же подскакивая с кресла и поворачиваясь к двери спиной, начиная спешно собираться. Лицо горит и, обернись он теперь, его точно раскроют. Допустить такого он никак не мог, а с учётом, что и так вызвал подозрения долгим молчанием… — Это… — запинаясь, для чего-то начинает Чу Ваньнин, и уборщица, уже принявшаяся возить по полу шваброй, замирает и с трепетом ожидает чужих слов. На её памяти, как и на памяти всех остальных людей, этот человек никогда не обращается к другим первым ещё и таким странным, ослабшим голосом, ещё и избегая зрительного контакта, будто стыдливо. Одним словом, преподаватель выдал себя, как только открыл рот. Об этом он, естественно, не подозревал, и досказал вполне «убедительно»: — Я просто немного задремал. Простите, что так долго отвечал. А через мгновение его уже не было в кабинете. Закинув на плечо сумку и собрав в охапку книги, он выбежал прочь. . . . Книги, два потрёпанных сборника заданий и учебник, Чу Ваньнин схватил не просто так — их необходимо было сегодня вернуть в библиотеку, куда он теперь и направлялся быстрым и нервным шагом, тщетно пытаясь успокоить сердце, что так сильно колотилось о клетку рёбер, что, казалось, если бы не прижатые теперь к груди книги, оно бы уже прорвало защиту и покинуло в панике тело. «Чёртов Мо Жань! Весь день мне испортил, — остановившись у двери библиотеки, сетовал про себя Чу Ваньнин, выдыхая раздражённо и глубоко вдыхая, пытаясь успокоиться и сбить-таки жар с лица. Показываться кому-либо на глаза в таком состоянии он не мог, — Сначала не отписал пост, хотя так клялся и божился вчера, что «скрасит утро постом», потом я и вовсе узнал, что это он и есть, ещё и так внаглую не слушал лекцию… Правда, это лишь чтобы отписать мне пост, он там и извинения писал, кажется…» На этом моменте преподаватель отошёл к стене и открыл-таки на телефоне переписку с Хаски. Действительно, помимо поста, вышедшего на удивление объёмным, оффтопом шли моляще-виноватые смайлики и слова: «А-Ни, кот, прости, пожалуйста, на сегодня слишком много надо сделать по механике, заснул прямо за столом… За это отписываю пост побольше и повкуснее, всё, как ты любишь». — А надо вовремя садиться за учёбу, а не тянуть до последнего, проклятый Хаски, — цыкает себе под нос Чу Ваньнин, выдыхая вновь и, забросив телефон подальше, наконец заходит в библиотеку. Помещение, как и всегда, встретило его тишиной, повисшей меж длинных рядов книжных полок, и лишь тихо щёлкала под морщинистыми пальцами библиотекарши клавиатура. — Добрый вечер, господин Чу, — отнимая взгляд от экрана с документацией, сказала женщина. В ответ последовал краткий уважительный кивок, и на стол рядом с ней опустились два сборника заданий и учебник. — Добрый. Я пришёл вернуть книги, — сообщил преподаватель. Библиотекарша лишь бросила краткий взгляд, достала какой-то журнал и проставила там три галочки, а после уже привычно попросила: — Поставьте, пожалуйста, сами на место. Чу Ваньнин ещё раз кивнул кратко, подхватил книги и скрылся меж бесконечных рядов книг огромной университетской библиотеки, в которой, кажется, можно было плутать вечно, и лишь немногие люди действительно могли в ней ориентироваться. Однако для преподавателя, что регулярно берёт отсюда материалы, не было никаких преград, и, пару раз завернув, он отыскал нужный отдел, полку, поднялся на носочки и уже занёс руку с книгой, чтобы поставить ту на пустое место… Чья-то загорелая рука перехватила книгу и легко поставила её на место. Чу Ваньнин почувствовал, как ему в спину кто-то упёрся. В тот миг он чуть не задохнулся от возмущения и резко развернулся, готовый выплеснуть на придурка всё своё плохое настроение, но, столкнувшись с лицом этого самого придурка, замер. Сердце пропустило удар и лицо мгновенно вспыхнуло алым. — Мо Вэйюй, что ты!.. — вырвалось было у преподавателя, но чужая рука поспешно закрыло ему рот, и студент, будучи значительно крупнее его, вжал его в стеллаж. Слишком близко. Ухо вдруг опалило чужое дыхание. — Тише, Учитель, — прошептал Мо Жань, — Если вас услышат… Я просто хочу поговорить, — сказал он почти отчаянно, чуть отстраняясь, но не убирая ото рта руку, и виновато, словно верный провинившийся пёс, уставился полным мольбы взглядом на Чу Ваньнина, — Пожалуйста, — едва слышно сорвалось с его губ, но этого вдруг оказалось достаточно, чтобы мужчина прекратил сопротивление и растерянно застыл, вопросительно приподняв бровь. Студент облегчённо выдохнул и, убрав-таки руку, расцвёл в улыбке: — Мне правда очень жаль, что я задержал пост. Надеюсь, мой А-Ни меня простил, а если нет… Я готов извиниться хоть ещё сотню раз. Только скажи, как. Охваченный эмоциями, Чу Ваньнин хотел было ответить показательно резко, мол, да, чёртов Хаски, никто не простит тебя так просто, ты испортил мне настроение на весь день, но вдруг осознание обухом ударило по голове: «Как он меня назвал? А-Ни?..» — Ты… — на этот раз тихо, но не менее яростно, почти шипя, вскинулся он, но, не найдя подходящих слов и лишь став красным, как помидор, спросил неловко: — Откуда? И когда? Как ты вообще… — Уже как два месяца, мой А-Ни, — мягко улыбнулся Мо Жань, нависая над преподавателем и не планируя отстраняться. Впрочем, его и не отталкивали, — У тебя есть привычка после окончания работы читать мои посты в аудитории и там же, расхаживая по кабинету, отписывать ответ. Я в тот вечер забыл на столе пенал и зашёл, чтобы вернуть, мы как раз с вами столкнулись, я случайно увидел наш диалог… И потом стал забывать вещи чуть чаще, чтобы хоть мельком любоваться твоей улыбкой, поразившей меня тогда, той, с которой ты всегда читаешь мои посты и отвечаешь на них, — он помедлил, прежде чем продолжить. Воздуха в лёгких вдруг стало не хватать, и на загорелых щеках проступил румянец. Он склонился к преподавателю и выдохнул аккурат в губы: — Я влюбился в вас, Учитель. Влюбился в тебя, мой А-Ни. И если позволишь… — он, прикрыв глаза, подался вперёд. Чу Ваньнин затаил дыхание. В ушах стоял звон, перед глазами — прекрасное лицо студента, озарённое слабой, чуть дрожащей от волнения улыбкой, из-за которой на щеках появлялись столь умилительные складочки, и перехватывало дыхание. Время остановилось, сердце билось слишком быстро, в какой-то сладостной лихорадке, и преподаватель даже подался сам к студенту. Губы Мо Жаня соприкоснулись с твёрдым потёртым переплётом учебника по механике. Он удивлённо распахнул глаза и непонимающе уставился на Чу Ваньнина, вжавшего голову в плечи и отгородившегося от него книгой. Повисло молчание. Долгое, невероятно долгое молчание. — Учитель… — Расставь сам! — хриплым от накрывшей его паники прошипел преподаватель, всучил книги Мо Жаню, выскользнув из-под его рук, исчез со скоростью света. Студент успел лишь заметить, яркий пунцовый оттенок обычно бледного и холодного лица. Позже, уже почти ночью, Ся Сыни ответил на пост Хаски, добавляя после оффтопе: «Вряд ли ты слушал мою сегодняшнюю лекцию. Жду на отработку материала завтра после занятий у себя в аудитории». И уже завтра, когда Мо Жань постучал в дверь аудитории, Чу Ваньнин сам втянул его в свободное от чужих взглядов помещение, вжал в стену и, не терпя возражений, приподнявшись на носочки, впился в чужие губы своими. После, правда, действительно было лишь обычное занятие для прослушавшего лекцию студента, но и этим последний был более чем доволен. И больше постов он не задерживал.