***
Раньше это был тихий, спокойный пригород, где природа возобладала над ужасами монополизации. Это были тихие парки с регулярными посетителями такого же тихого образца, хорошо асфальтированные дороги и несколько скромных забегаловок «Sonic», соседствующих с такими же скромными заправками. А потом случился приезд Боба, и жизнь местных пенсионеров изменилась навсегда. К этому моменту Дилан уже паковал вещи, обменивался содержательными взглядами с женой, пытающейся утихомирить детей, и все думал о том, что, стань он хорошим адвокатом, то мог бы к тридцати годам заработать столько же, и в добавок имел бы частную жизнь с любимой семьёй и уютным палисадником. Хотя он никогда не запихивал в рты прессы и критиков такие слова, как «пророк», «гений» и «голос поколения». В этом нет его вины — он никогда ни с чем не соглашался, но никто его не слушал. Как и сейчас — никто его не слышит, когда он хочет сходить за продуктами в соседний супермаркет, а не раздавать интервью и фотографироваться. Никто его не слышит, когда он хочет побыть в своей квартире один, когда он не хочет, чтобы у него во дворе кантовались фанаты, чтобы они гуляли по его крыше — Не давая проходу глубокому разочарованию, Боб продолжает собирать недавно разобранные вещи. Ещё один переезд, ничего страшного, все переезжают! Только жена становится все печальней, а дети все раздражительней. Не таким он представлял себе свое счастливое будущее. Не этого он желал своей семье. Стали регулярными и сны, в которых он представал безымянным путешественником с гитарой наперевес. В этих снах он ехал на товарняке по бесконечным рельсам, общался с попутчиками и они вместе делились удивительными историями и гордились достоинствами холостяцкой жизни…***
Джордж буквально-таки выцепил его, и ему было почти не стыдно. О его новом адресе проживания теперь знали немногие, и ему пришлось вытаскивать факты из общих знакомых, да и то, общими их назвать было трудно — знакомые, скорее, согласно теории Н-ного количества рукопожатий. Нет, Джордж был номинально знаком с Диланом, и Дилан совсем номинально признавал их таланты и достоинства, они разделили парочку косяков и поболтали о пустяках, — без сомнений все это уже было пройдено. Харрисона волновала только честность. Иногда, когда он отбрасывал в сторону свои тревожные, теплые чувства и старался мыслить объективно, то реальный Боб, казалось, постоянно был отчужден. Никто из его знакомых (близких и не очень, по крайней мере тех, с кем Джорджу довелось переговорить) доподлинно не знал, какой Боб на самом деле — или они боялись что-либо утверждать. На туманной дороге лучшим решением, действительно, будет ехать осторожно и не разгоняться. Мифические образы, тем не менее, хотелось поскорее развеять. Но нервный тремор лишь усилился, когда Дилан преспокойно и скоро ответил Джорджу, да еще и пригласил погостить. Мечтательное волнение обернулось жуткой трясучкой «здесь и сейчас», и Джордж все курил и курил, стараясь сбросить с плеч унылую тоску. Нет, он не собирался благодарить всех богов за предоставленный ему шанс — вот уж не стоит это событие подобных унижений. Но Боба точно поблагодарит, и не на коленях. Стали вспоминаться фантазии многолетней давности, в которых Джордж бережно планировал каждый свой шаг. Вот, он видит Боба, идущего по улице. Он смотрит себе под ноги, ведь ему до смерти надоели вспышки фотокамер и кричащие в лицо репортеры. Но в его фантазиях их нет, на мертвой улице есть только он и Джордж. И вот, Джордж набирается смелости, неловко окликает Боба, и тот оборачивается, смотрит на него исподлобья. «Я Вами восхищаюсь! Вы — великий человек…» восторгается Джордж в своих фантазиях; его разносит на целую тираду, в которой львиную долю Дилан слышал уже, наверное, миллион раз. А Джорджа все несет, и его совсем не смущает обращаться к Бобу на «Вы», хотя возрастной разницы у них никакой. А Боб все слушает, неверяще мотает головой и хмурится. В фантазиях Джорджа он ждет чего-то еще… и Джордж из реальности краснеет и достает из пачки еще одну сигарету.***
В пригороде Н пасторальное настроение — иначе не скажешь. Неизвестно, какая мерзкая слякоть охватывает округу осенью или зимой, но пока природа в цвету — это чуть ли не райский уголок. Людей — по пальцам пересчитать, и все поголовно старенькие. До ближайшей заправки — два часа пешком. Неудивительно, что сюда не добрался ни один репортер — чаще комфорт выигрывает у продажного долга. Джордж всю дорогу пытается не думать, а если и думать, то о скором переезде. Патти должна понравиться жизнь за городом… на крайний случай она сможет порадоваться личному шофёру, который будет увозить ее из непроглядной, безлюдной глуши. Когда Харрисон прибывает к дому, его сердце уже бешено колотится, а руки не унимается. Подъезжая к дому он наблюдал, как несколько милейших детишек вертятся вокруг мамы и бросают в багажник красного пикапа свои маленькие рюкзачки. Собираются отдыхать от давящей тишины.***
Боб им не препятствует. Он надеется на лучшее, и жена заражается его энтузиазмом, и ее глаза перестают быть такими безжизненными. Маленький отдых еще никому не навредил. Действительность! ты речью властной Разогнала мои мечты… Пока он провожал свою семью, осторожно обнимал жену, чтобы не смущать и планировал стакан бренди на три пальца, к дому, шумя галькой, подъехала черная машина, похожая на катафалк. Кажется, совсем недавно она была чистехонькой, а ее летняя резина не знала загородных дорог. Дилан улыбнулся. Вот и гость, который должен развеять скуку. Джордж вылез из машины не сразу. Когда вылез, сразу направился к Бобу с неловко вытянутой для рукопожатия рукой. Она показалась Дилану деревянной. — Добро пожаловать, Джорджи, в наше скромное бунгало, — протянул Дилан без энтузиазма, а его жена посмеялась, кивнув головой. Он вёл себя так, как если бы с их последней встречи прошло несколько дней. А изменилось, по правде, многое: Дилан заметно возмужал, пропала его болезненная худоба, что, тем не менее, совсем не повлияло на стройность и ладность его фигуры; он носил потертые светлые джинсы и затертую до цвета мела рубашку в крупную, голубую клетку. Джордж отметил, что его плечи стали шире, а щетина была очень к лицу. — Спасибо за гостеприимство. Чопорные английские вежливости пусть и звучали необычно с его ливерпульским акцентом, но были у него в крови. С их помощью можно было отсрочить всякие личные откровенности, которые то и дело норовили соскочить у Джорджа с языка. Он поздоровался с детьми, они помахали ему рукой из-за стекла машины. Затем он пожал руку жене Боба, и она крепко поцеловала Дилана в его небритую щеку. Когда она села в машину и уже сдавала назад, Харрисон не мог перестать спорить с самим собой, почему в прогрессивных странах вроде США поцелуй в щеку все еще не считается дружественным знаком, который дозволено проявлять мужчинам друг к другу?***
Они гуляли по лесополосе, где можно и потеряться, если знать, куда идти. За то короткое время, которое Дилан прожил здесь, он успел исходить обычный маршрут вдоль и поперек. Знал каждый пень и каждую скамейку, и не чурался присесть на сухую траву. Он не уставал, ему просто нравилось слушать тишину в компании хороших знакомых. — Порой тишина так давит на уши, что лучше выбраться из неё. Плевать, что изоляция может подарить мне. Я был там, знаешь. И мне больше не нужно. Все эти озарения — пошли они к черту, — он крутил между пальцев желтый лист клёна. — Здесь гораздо лучше. Здесь птицы поют весь день, а ночью, даже в холодное время, орут сверчки. Можешь себе представить? Эдакая природная магистраль. От тишины здесь не страдаешь. А в городе… в городе звуки механической природы. Они глушат мысли, не наполняют их. И, когда открываешь окно, устаешь быстрее, чем за чтением Хэмингуэя. К черту озарения, чувак. Мне хватило этих… саморазрушений. Боб, кажется, был обижен на свою судьбу. Джордж понимал его, но лишь отчасти. Они все ходили и ходили — Боб даже не удосужился показать ему дом. Они бросили все ненужные вещи в коридоре и ушли в лес. Но Джорджа все устраивало. Он не выпускал своего маленького фаната, пока что ему удавалось сдерживать его. Ведь, судя по всему, именно их сейчас Дилан меньше всего хочет видеть или слышать. В разговорах о музыке Джордж наконец-то почувствовал себя комфортно. О ней он мог беседовать часами. И они беседовали. Они прошли вдоль реки, которую бережно оградили от детей и собак невысоким, деревянным заборчиком, прогулялись по местности, куда дороги были не проложены, а протоптаны, пока не вышли на дорогу, которую Джордж помнил, как недавно проезжал. — Всё так рядом, — удивился Джордж. — И так далеко, — добавил Боб. Добирались они тем же путём, чтобы не заблудиться. Дилан будто ждал, когда у него появится возможность вывалить наружу то, что его больше всего терзает. — …а потом мне передали, что у одного парня в моем доме есть с собой нож. Зачем, спрашивается, этому утырку нужен нож? Я задаюсь этим вопросом до сих пор. Странно, очень странно, Джорджи, я все не могу понять причины. — Их ненависти? — Не знаю. Я не могу вспомнить, давал ли я им хоть одну причину ненавидеть меня? Относиться ко мне, как к памятнику? Или, наоборот, как к другу, к которому можно в любой момент заскочить на чай? Джордж не ответил, ведь горечь, которая сорвалась с языка Дилана добралась до самого его сердца и болезненно вонзилась в него. — Я никогда и ничего не пытался доказывать, знаешь? Ведь это бессмысленно. Людей в мире, как говна, и что теперь, каждому втолковывать, как жить? Пусть этим занимаются политики — их все равно никто всерьез не воспринимает. Я всегда отрицал то, что со мной делали «почтенные слушатели и любители», но разве их это остановило? Они уже сидели на веранде. Стемнело. Глаза Джорджа слезились от костра, когда ветер направлял дым в его сторону. Вокруг в высокой траве разорались лягушки и сверчки. Джорджа грела теплая куртка и хороший бренди. Тот факт, что в ближайших нескольких километрах нет ни живой души, успокаивал Харрисона. Дилан искал рай, оплот умиротворения и уединения, и нашел его. — Невозможно понять, что такое культивирование личности в полной мере, пока не прочувствуешь это на своей шкуре. — Боб, сощурившись, подкинул в огонь еще пару веток, и они взорвались в огне потоком искр. — К черту. Кто вообще хочет быть популярным? «Каждый второй, » подумал Джордж. И вот они, как не иронично, два музыканта, столкнувшиеся с ужасной Популярностью, размышляют о поступках, которые уже были сделаны и о том, чего уже не вернуть. Все торопятся разбогатеть, торопятся завести семью, получить деньги, много денег, чтобы хватило и на девушку, и на наркоту, и на пару часов в пабе лишь визуально напоминающем Трубадура, чтобы отыграть сет с группой друзей из колледжа, представляя себя звездами рок-н-ролльного размаха… — Нельзя так, — задумчиво сказал Джордж, вставая со своего кресла. — Нельзя так много об этом думать, Боб. Иначе до утра костей не соберем. Боба это рассмешило. Джордж тоже посмеялся. Боже правый, он и вправду дал заднюю? Впрочем, а что еще можно сделать, столкнувшись со стеной, которую никак не пробьешь? С некоторыми вещами в своей жизни приходится смириться. Есть другая опция — и это сойти с ума. — Ты прав, — горько улыбаясь сказал Боб и поднялся на ноги. — Пойдем в дом? Могу предложить тебе замечательную травку.***
Итак, день начинался с яичницы с тостами и фасолью в томатном соусе. Завтрак в два часа дня — маленькая весточка в прошлое, когда распорядок дня был путанным и непостоянным. Впрочем, можно себе позволить эту вольность, когда сон был таким хорошим. Джордж с удовольствием потягивал черный кофе без молока и сахара, отказался от никотиновой сигареты и наслаждался утренней прохладой. Они практически не разговаривали, ведь после вчерашних откровений в спальне надо было еще придумать, о чем говорить с утра. — Гулять пойдем? — поинтересовался Джордж. — Неохота, — Дилан затушил сигарету. — Давай слушать музыку, что ли. — Почему бы и нет. Они поднялись на второй этаж, зашли в семейную спальню Боба — здесь стоял проигрыватель и три коробки, полные пластинок. Джордж демонстративно отложил в сторону пластинки Битлз, радуясь, что заставил Боба посмеяться. Боб повторил его успех, отложив свои. Так они начали отбирать каталог: в расход пошли Митчелл, Аретта, Марвин, Армстронг, Гатри, Янг, Обезьяны и прочие животные. Весь мейнстрим покинул коробки. Остались немногочисленные раритеты… Осталась Нина Саймон. — Так дело не пойдет, — сдался Дилан, укладываясь на лопатки на ковер. — Сегодня слишком солнечное утро, чтобы слушать Нину Саймон. Джордж усмехнулся, но не повторил за ним. Он бездумно оглядывал треклист на обратной стороне папки. Его мысли были в недавнем прошлом. Что творится в голове у человека, выпившего отменного бренди и покурившего отменной травки, известно только человеку, выпившему бренди и покурившему травки. Джордж не знал, что творится в голове у Боба, но вряд ли это паника, как у него. Ведь они держатся за руки, поддерживают друг друга, пытаясь взобраться вверх по лестнице, и Дилан слишком близко для Харрисона и его маленького фаната, живущего внутри. Они, посмеиваясь, ковыляют по коридору, Боб ведёт. Так они оказываются в семейной спальне. В темноте Джордж натыкается на тяжелую коробку, теряет равновесие и падает на колени. Боб спотыкается за ним и приземляется на кровать, хрипло смеясь. Джордж потирает колени. Затем осторожно подползает к кровати. Боб развалился на ней, чуть свесив голову вниз. Сам черт дернул Джорджа за язык именно в этот момент. — Почему, Боб? — Что почему, Джордж? — зеркалит его Дилан. Ему неведомо, насколько важен будет его ответ для Джорджа. — Почему ты выбрал меня, Боб? Это… я нахожу это странным, — мысли заплетаются из-за травки, но Джордж старается изо всех сил. Он медленно подбирает слова, а Боб так же медленно принимает их и обдумывает. — У тебя должны быть близкие друзья. Почему ты согласился провести время именно со мной? Дилан медленно и долго думает. Так долго, что Харрисон уже вглядывается в ночную тьму и беспокоится, что Боб умудрился заснуть в такой ответственный момент. — Боб? — А это имеет какое-то значение для тебя? — бормочет Боб. — Тебе важно быть значимым? Для меня? — Это не то, что я хотел сказать. Это вообще не то, что я сказал! — Черт, у меня то же самое, — он глупо смеется, и Джордж тоже. — В смысле, знаешь, тебе не нужно об этом волноваться. Близкие — это те, кто понимает тебя. Те, с кем тебе не стыдно напиться, ч-черт возьми, — он продолжал посмеиваться. — Ты клевый, Джордж. И чем раньше ты в это поверишь, тем лучше.***
Вместо прослушивания музыки Джордж предлагает что-нибудь сыграть. Боб кивает. Тогда Джордж берет в руки пыльную гитару и исполняет несколько песен, так называемых, «запланированных», которые он вставит в следующий альбом… — Если мы окончательно не развалимся, конечно, — грустно усмехнулся он, не останавливая бег медиатора. Он успокаивал. — Кстати, после твоего живого исполнения на том благотворительном концерте в пятьдесят-девятом… именно после него я стал точить свой навык игры, как мясницкий нож. Почему-то Дилан не был впечатлен этими новостями. Наоборот, его лицо потемнело. — Что-то не так? — нахмурился Джордж. — Все так, — закрылся Боб. Джордж читает комнату. Ему досталась эмпатия от мамы, он ей очень гордился. Первым делом Джордж обратил внимание на его руки. Раз он клёвый по версии Дилана, он должен быть смелым. Но не до конца. Чтобы проверить одну из теорий, Джордж протянул гитару Бобу. В его глазах промелькнуло недоверие и даже страх. — Сыграешь что-нибудь? Он загнал Дилана в угол: Джордж наблюдал, как он сомневается, перебирает все за и против, и на секунду даже возвращается его вредная привычка из шестьдесят пятого — кусать губы. Прежде, чем Харрисон что-то скажет, он взял гитару и неуверенно сыграл что-то. Это было больше похоже на перебор. Джорджу казалось, что руки Боба дрожали. — Неплохо. — А, не ври. — Тогда, — вздохнул Джордж, — я должен предположить. Позволишь? Боб снова горько улыбнулся. — Нет, — мотнул он короткими кудрями. — Хватит с меня предположений и спекуляций. — Тогда позволь задать вопрос. Боб вздохнул. — Ну давай, — он развел руки в стороны. — Ты боишься? Джордж умел читать комнату. Его влияние распространилось по всей площади. Дилан оказался в ловушке. От вопроса уже не убежать. — Да. Культура — она побуждает нас вставать с дивана и что-то делать. Когда хобби становится систематическим, появляются умения. И тогда наступает гонка — кто лучше умеет. Даже Джордж однажды пытался вписаться в соревнование гитаристов, пока вконец не разочаровался в самой концепции соревнования. Это было бесполезно — рано или поздно любой навык завянет, и его сменит другой. Это — бесконечное движение жизни. Боб поймал Джорджа на полуслове: — Нет, вот что я скажу. Ты меня послушаешь и не будешь строить предположений, ладно? — он выглядел глубоко обиженным, и снова на что-то, спрятанного внутри него. — Ты послушаешь меня? — Да, конечно, — Джордж взял гитару из рук Боба и отложил в сторону. Теперь ему не за чем было прятаться. Дилана вообще редко кто-то слушал по-настоящему. Боб правильно делал, что скрывался и плевался ядом в журналистов, подумал тогда Джордж. — Время идет, знаешь. Даже бежит, и все никак не остановится. Тот, кем ты меня помнишь — вряд ли это был настоящий я. А то, что ты видишь сейчас, что вызывает у тебя? «Восхищение, эмоциональное возбуждение, влечение, трепет, » перечислял Джордж в голове, его губы дрогнули. — Интерес. — Интерес? — Боб улыбнулся уголком губ. — Я интересен? А почему? Тебе интересно, какие у меня слабые стороны, Джордж? — Нет… — Или тебе интересно, как я пишу свои «заумные, гениальные» песни? Как работает мозг «глашатая нашего поколения»? — Нет. — Сердце Джорджа забилось. — Тогда, — Боб нахмурился, — тогда настал мой черед. Позволишь предположить? По мнению Боба, Джордж — клевый парень. Значит, надо повести себя ещё смелее. — Нет, — сказал он сдержанно. — Обойдемся без спекуляций. Боб просиял. Кажется, его нутро впервые за долго время ощутило ту прозрачность, ту честность, в которой он так нуждался. — Тогда прошу, — сказал Боб, — ответь сам. Вмиг у Джорджа пересохло во рту. Когда Дилан задавал вопросы было гораздо легче, можно было отвечать коротко, «да» или «нет»… — Мне интересно, кто ты, Боб. Мне плевать на то, что о тебе говорят и что рассказывают. Я хочу узнать всё сам. Что-то проблеснуло в его светлых глазах. Джордж вздрогнул — между ними встала невероятная, заряженная тишина. Захотелось взять в руки гитару и сыграть что-нибудь, чтобы забить это молчание звуками. Боб опустил голову. Он снова кусал губы. — Время идет, Джорджи. Гитара всё меньше слушается меня. А песни… — Джордж увидел, как он раздраженно зажмурился, — …к черту песни. В последнее время если что-нибудь и получается, то звучит, будто не мое. Будто чужое, где-то услышанное. Противное чувство, думаю, оно тебе знакомо. — Боб боролся с желанием подняться и уйти, он вцепился руками в диван. — Время постоянно идет, оно забирает какие-то вещи с собой. Знаешь, я уже не тот творец и гений, каким был прежде, и почивать на лаврах былой славы не собираюсь. Никто этого не замечает, все будто оглохли и ослепли, потеряли связь с реальностью… Они все будто застряли в шестьдесят пятом, когда все было… — он сбился. — Впрочем, какая разница, что тогда было. Оно уже ушло. А сегодня и сейчас у меня многочисленные травмы. Я как помятый, пожеванный ботинок. Я не трогаю гитары, я не пишу. И что ты скажешь теперь, Джордж, после всего, что я тебе поведал? Теперь-то я вызываю у тебя жалость? Джордж сидит на полу, привалившись спиной к кровати. Боб сполз с дивана на пол и пытливо смотрит Харрисону в рот, ждет, что он скажет. Его мелко потряхивает от беспокойства — никому ранее он столько не рассказывал. Оно рвалось наружу в менее литературной форме уже долгое время, но он не давал ему проходу. Это некультурно. Он всё пытался подловить Харрисона, точнее, его маленького фаната. Пытался поймать его, чтобы торжественно воскликнуть, «Ха-ха! Это не я параноик, это ты, Джордж Харрисон, такой же фанатик, как и все остальные! Как хорошо, что я не успел доверить тебе всё, а теперь проваливай!». Ведь такое развитие событий было ему привычней. Затем Джордж открыл рот. — Боб, — позвал он. — Боб, ты забываешь кое-что очень важное. Ты человек. А люди ошибаются, меняют род занятий, мнения, круг общения. Это может длиться всю жизнь. Боб задумчиво молчал. — Знаешь, что, — Джордж почувствовал прилив сил, когда увидел, что Боб начал обдумывать его слова. Без небрежности или недовольства. Он пододвинулся и положил руку ему на колено, привлекая к себе блеск голубых глаз. — Они не слушают тебя, никогда не слушали. Ты сам должен перестать их слушать. Это была до боли очевидная, но с тем же и сложная идея. Дилан пораженно усмехнулся. — Никому и ничего ты не должен. — Звучит так просто, Джордж, — Боб продолжал смеяться — эдакая психологическая защита. — Но это сложно, — продолжал Джордж, будто какую-то мантру. Ему самому с трудом верилось, что он настолько осмелел, чтобы давать Дилану советы. Но после сегодняшнего ему, очевидно, нужно принять меры и удавить своего маленького фаната, — и то, что ты уехал из города, это отличный ход. Однажды они все выдохнутся, найдут новую грушу для битья. Тем более, сегодня их появляется все больше. Я дерну Джона, и он отломает какой-нибудь номер… — Только не это, — Боб не собирался сбрасывать руку со своего колена. — Не надо идти на жертвы ради меня. Сам разберусь с ними. Больше всего они ненавидят молчание, что же, накормим их молчанием! Или тем, чего они меньше всего ожидают. Мускулы на лице Джорджа, наконец-то, расслабились. Боб зажегся энтузиазмом, точно сухой стог сена, тронутый огнем — быстро и ярко. Хотя Джордж еще не до конца разобрался с тем, как работают ауры, но уже сейчас ощущал, как Дилан излучает оптимизм. Это нетипично, это хорошо. Это — развитие. Дилан перебрал с десяток идей, остановился и тяжело выдохнул — с плеч свалились горы. Вот, чем славятся разговоры с друзьями — иной перспективой. Посмотреть на мир с другой стороны всегда полезно. Они молча уставились друг на друга — Джорджа как приморозило к месту, как и взгляд, как и руку. Он боялся отпустить и слишком сжимать ткань брюк одновременно. Внезапно стало страшно оплошать — например, уставиться на его губы, ведь хотелось очень сильно. — Спасибо, — заговорил Дилан тихо. — Правда спасибо. Это дорогого стоит. — Все мы люди, Бобби, — Джордж пытался звучать и вести себя, как какой-то мудрец. На деле он прикладывал усилие, чтобы не задрожать. — И ты тоже. Не забывай об этом.***
День они провели раздельно. Целый день до самого вечера Джордж отдыхал в гостевой комнате, пока Боб уезжал, а затем приезжал и тихо закрывался у себя. Всем нужны моменты уединения. Джордж много думал о его пристальном взгляде, и все не мог разобраться — казалось ему или нет? Было ли что-то в его взгляде, что он искал все эти годы и о чем мечтал, или это всего лишь отражение его собственных фантазий и желаний? Когда они встали с пола, Джордж похлопал его по бедру — чуть ниже колена. Это прикосновение было почти интимным, оно занимало мысли Харрисона. Боб не обратил на него внимания, не смутился. Они вышли на балкон покурить, прежде чем Боб уедет в город и купит еды. — Доволен? — В смысле? — Я удовлетворил твой «интерес»? — Дилан говорил медленно и тихо, почти шепотом. — Ты не должен меня удовлетворять, — Джордж запнулся, задумавшись, как странно это прозвучало, а Боб засмеялся. — Буду удовлетворять, если захочу. Мои гости должны быть довольны. Иначе Рэйчел прибьет меня. Она долго воспитывала во мне культурного, дружелюбного и гостеприимного хозяина дома. Джордж благодарил всех известных ему богов за то, что Боб сменил тему. И также надеялся, что это произошло естественно, а не потому, что Боб, как и он, задумался о смысле слова «удовлетворение». — С женой о таком не поболтаешь. Она занята детьми, а в перерывах читает. Знаешь, иногда мне снятся сны, в которых я снова один, снова пилигрим, таскаюсь туда-сюда в потертых обносках, и организм ещё совсем свежий, чистый, не познавший на себе героиновые ломки. У меня снова моя старая, дырявая гитара, снова чувствую мороз ночного Нью-Йорка на щеках… я снова — свободный, как ветер, бесконечно влюбчивый… понимаешь, о чем я? — Тяжело, — констатирует Джордж. — Верность это труд. Сначала мы преданны одной идее, потом конфликтуем с собой, когда недалеко маячит что-то получше… пока окончательно не устаем от всех идей и приходим к свободолюбию. Боб внимательно слушал его. Они оба облокотились на деревянную перекладину на веранде, их разделяли жалкие десять сантиметров, а еще пепельница. — Любишь свободу, Джордж? — Ценю ее больше всего. — Я и не сомневался, — Боб мечтательно улыбнулся, пытаясь отодвинуть в сторону давящие мысли о жене. — Мы с тобой должны быть чем-то связаны. И это, определенно, любовь к свободе. Они замолчали. Джордж как бы невзначай поглядывал на лицо Дилана, пытаясь уловить на нем признаки волнения или беспокойства. Но ничего не было. Боб и правда был доволен. — Я не журналист какой-нибудь, — усмехнулся Джордж. — Я пришел составить тебе компанию. Для меня важно, чтобы тебе было не в тягость. — Что в тягость? — Всё… это. — Харрисон затянулся. — Разговоры. Я будто потрошил тебя, а ты согласился с этим. — Тут не поспоришь. Но однажды это должно было произойти. Кровопролитие. Вскрытие нарыва. Однажды одна глава заканчивается, и начинается другая. — туманно отвечал Боб. Время бесконечно. Когда Боб расслабленно положил голову ему на плечо, Джордж всем сердцем желал, чтобы этот момент застыл на временной прямой и длился ещё две бесконечности, но, как уже говорилось — время никогда не останавливается. «Спасибо, — крутилось в голове у Джорджа, — спасибо тебе, Боб, за то, что ты есть.»***
В глухом пригороде наступила ночь. Невзирая на это, они отправились гулять по знакомой Бобу дороге вдоль лесополосы. В ночной тьме светились только огоньки от зажженных джойнтов — как оказалось, у Боба припасено очень много травы для «особых случаев». С ней Джордж все хуже контролировал свой язык. Останься, сядь со мной в тиши На мягкую траву! Вот эту ночь от всей души Я доброй назову. Глядеть в простор твоих очей И слушать тишину… О, если б мне таких ночей Сто тысяч и одну! Боб распевал стихи, как будто исполнял песню. Прямо как в пятидесятых — упрямо и напористо. — Это чьё? — Джордж усмехнулся, когда Дилан притопнул ногой, будто конь. — Черт его знает, — засмеялся Боб. — С детства помню. Или, может, я прочитал это, пока жил в той квартирке, когда впервые попал в Нью-Йорк… у хозяина была огромная библиотека. — И много запомнил? — Ну, если основательно покопаться… может быть, что-то да вспомню. — Не надо, — Джордж подхватил Боба под локоть и потащил прочь от скамейки, — это скука смертная. — Да, пожалуй, ты прав. Скукотища. Они шли дальше, разнося по дороге опавшие листья. Они отчаянно шелестели у них под ногами. — А что у вас, Джордж? — спросил Боб. — Давно не следил, чего стыжусь. Вы там, ребята, мир захватили, пока я лечился. — Скажу так — пока не переругались окончательно, и на том спасибо, — честно отвечал Джордж. Они снова пересеклись взглядами и в смущении отвернулись друг от друга. — Позволишь посоветовать кое-что? — Почему ты спрашиваешь? — Тогда посоветую, — Боб увернулся от ответа, — забей на это всё. Жизнь надо проживать с удовольствием, знаешь. В тебе полно внутренней энергии, а ещё ты пишешь клёвые песни. Ты ведь понимаешь это? Тебе нужно показывать себя. — На сольную карьеру намекаешь? — Джордж усмехнулся. Послышался щелчок пальцами. — Именно. — Ты же знаешь, я не могу. По крайней мере не сейчас. Пол и Джон заняты друг другом, остается только надеяться, что они в скором времени все выяснят и мы вернемся к альбому… — А твои песни? Они вообще думают о том, чтобы добавить их в трек-лист? — Не знаю… я не спрашивал. — Вот мы и нашли корень всех проблем, — ухмыльнулся Боб и ускорил шаг, чтобы всмотреться в лицо Харрисона. — Будь смелее. Всегда будь смелым. Выскажи им все в лицо, чтобы знали! Дилан горел небывалым энтузиазмом. Это было зрелищно, это завораживало. Джордж чувствовал себя дураком, слушая Боба с открытым ртом. Если бы Боб сейчас сказал ему достать с неба звезду, он бы, наверное, смог бы это сделать. Энтузиазм заразителен, а смелость льется через край… — Да. Да, я так и сделаю, — ответил Джордж. — Выскажу им все, что о них думаю. — Другое дело! — Боб гордился переменами. — Говори правду. Они шли дальше, но мысли Харрисона остановились. Боб был честен с ним. Но он — нет. Не до конца. — Боб, есть кое-что, о чем я тебе не рассказывал. Ночью стало ясно, как днём. Боб заметно насторожился — сколько раз бы его доверие ни предавали, к такому привыкнуть очень трудно. Близкие — это те, с кем не стыдно пить, с кем не стыдно быть уязвимым. Дилану казалось, что он знает, что Джордж хочет сказать, и отгонял иррациональный страх подальше. А Джордж словно язык проглотил. Переволновался. Вернулись мечты. «Я восхищен Вами, Вы — прекрасный человек…» говорил он в своих давнишних планах на встречу на улице. Как бы невзначай, просто встреча на улице и просто взрыв фанатизма. Но это в прошлом, а сейчас — что это? Что говорить? Боб кусал губы. Молчание его нервировало. Ему уже было, что ответить. — Это длится уже давно, и я… — Нет. Это невыносимо, — прервал его Боб. — Лучше ответь мне: ты боишься? Джордж сглотнул и кивнул. В горле было сухо от волнения. — Да. Они остановились, встали друг напротив друга. Вокруг разыгралась симфония шума листьев, крика сверчков и лягушек, позднего пения ночной птицы… — Ты хочешь сказать правду? Джордж снова кивнул. Ему захотелось приблизиться к Бобу, встать поближе, чтобы никто, кроме него, ни услышал, что он собирается сказать. Он так и сделал. — Да. Я не хочу врать тебе, Боб. Дилан поднял глаза, и тут же опустил. Снова прихватил нижнюю губу зубами. Он определенно знал, что все это значит. — Знаешь, — начал он, нервно сглотнув, — перед выступлениями очень полезно надевать маску. С маской легко говорить правду. Представь себе стеклянную маску. И скажи, что думаешь. Время продолжало идти. Бежать. Оно вызывало порывы ветра, которые порождали шелест листы, которые порождали звуковую симфонию… Джордж подошел ещё ближе. По взгляду Боба было ясно, что он тоже волнуется. Возможно, даже больше самого Джорджа. Они оба готовились к тому, что мир перевернется, или покроется адским пламенем, или сожмется в чёрной дыре. Дилан считал его клёвым, а это значит, что Джорджу надо просто быть смелее. Он подался вперед и поцеловал Боба. Затем последовала короткая остановка. Джордж осторожно прикоснулся к его лицу, убеждая их обоих, что происходящее реально и нормально. Последовательно. Логично. Это решение, принятое сердцем. Оно ранит, и это нормально. Оно пугает — и это нормально. Боб подался вперед, целуя еще раз. Чувство, пробегающее электрическим разрядом по телу, было ему очень нужно — для смелости. Джордж источал смелость, которой Боб его наделил. Это пугает — и это нормально. Он тоже прикоснулся к лицу Джорджа, потом к его шее, укрывая от ветра. Они отстранились друг от друга. Так и замерли, слушая симфонию звуков. — Это была правда? — спросил Боб, не отпуская Джорджа. — Чистая правда, — подтвердил Джордж, не отпуская Боба. Боб усмехнулся. — Тогда мы оба знатно влипли. Харрисон усмехнулся вслед за ним. Время бежало все быстрее.***
Он снова выпивал в баре на первом этаже. Плохо пить в одиночестве, но у него не было настроения звать кого-либо за собой. Сегодня он пробовал вино пятнадцатилетней выдержки, одна бутылка которого стоила долларов четыреста. Это выбирала Патти. Ей слишком нравилось отдыхать в Испании, и Джордж ей не препятствовал. Он также не мешал Эрику следовать за ней по пятам и отчитываться, как хорошо они проводят время и как сильно Джорджа там не хватает. Прошло немало времени, прежде чем Харрисону стало комфортно в одиночестве. Он жил в довольно людной районе, время от времени его поджидали фанаты, и он как-то свыкся с ними; стал надевать маску, и сердечная боль перестала беспокоить. Он включал пластинки с пением птиц, или шумом моря и, не покидая гостиной, и пил, и путешествовал, и с комфортом читал книгу на диване. Каждый день это была новая книга. Популярность — кто вообще хочет быть популярным? Это проказа, оголяющая нервные окончания, а ещё открывающая слишком много путей, чтобы выбрать хотя бы один из них. Нет хуже судьбы, чем ступор, ведь время идет и никогда не останавливается. Поэтому Джордж стал смелее. Он отпустил Патти, он закрывал шторы и забывал о надоедливых журналистах. Он отстранялся от них, не позволяя себя ранить. Он стал собирать материал для своего первого, сольного альбома… Он пил прекрасное вино и наслаждался холодным, осенним вечером, в который обычно принято жаловаться и ругаться. Это отличный вечер. Слушая свое сердце и пение птиц из-под иглы проигрывателя, он направился к столу. Вся его поверхность была завалена бумагой — это тексты песен. Раздобыв пустой лист, он взял ручку и принялся писать весточку. Она должна была долететь до одного безлюдного места, затерянного где-то вдалеке от городской жизни, где тишина — это не наказание, а благословение. Джордж будет смелым, и теперь сам пригласит Боба погостить. Что-что, а такой ход он точно оценит.