I'd walk through fire for you
Just let me adore you
Like it's the only thing I'll ever do
(Harry Styles — Adore You)
***
Эта история началась с цветов. Зайдя одним летним днем в аудиторию, Се Лянь первым делом увидел их — белые лилии. И нет, проблема вовсе не в цветах: он их обожает, да и лилии пахнут чудесно. Проблема в том, кто ему эти цветы дарит. Над головой как по щелчку пальцев красными большими буквами начала бежать строчка «ОПАСНО», но Се Лянь честно старался сохранять внешнее спокойствие, пусть и внутри у него все вмиг перевернулось, а сердце сделало очередной кульбит. Главное — спокойствие. — Здравствуйте, учитель Се. — Здравствуй. Нет, все-таки он погорячился: никакого ему спокойствия. Се Лянь прошел и сел за стол напротив своего студента, стараясь не глазеть на лежащие рядом цветы, пусть и очень хотелось взять их, прижать к себе нежные лепестки и глубоко вдохнуть душистый аромат, а потом выпросить у Лин Вэнь вазу. Не пропадать же такой красоте из-за его глупых моральных ценностей. — Это ваша третья пересдача, господин Хуа… — Можно просто Саньлан. — Так вот, Саньлан, — Се Лянь прочистил горло и достал бумаги из папки. Через распахнутые настежь окна в аудиторию залетал свежий воздух с улицы, и ему вечно приходилось поправлять растрепавшиеся пряди, спадающие на лоб. — Вы же понимаете, что вечно это продолжаться не может, ведь так? — Конечно понимаю, но, — Хуа Чэн бросил на него мимолетный взгляд из-за челки и уверенно закинул ногу на ногу, звякнув цепью на штанах, — у меня никак не вяжется с историей искусств: плохая память на даты и художественные направления. — Неужели? — Он посмотрел на табель с оценками и ожидаемо увидел во всех клеточках высший балл. — У вас ни одного пропуска за весь семестр, да и отвечали вы идеально. Почему вдруг возникли такие проблемы? Хуа Чэн прикусил металлический шарик пирсинга в губе, чем вызвал очередной внутренний крик у Се Ляня, и в ответ только пожал плечами: — Не знаю. Что ж. Нужно было или сразу сдаться, или принять негласную игру, поэтому Се Лянь вздохнул и разложил перед юношей бумаги. — Тяните билет. Думаю, получаса на подготовку вам хватит. — И, пока студент, уйдя в конец аудитории и достав ручку, резво начал что-то выводить на бумажке, Се Лянь думал, как он вообще до жизни такой докатился. Но отмотаем пленку немного назад и начнем сначала. В университете мужчина работал второй год, и судьба распорядилась так, что преподавал он рекламный менеджмент у третьего курса и историю искусств у четвертого, плюс парочку основных предметов-введений у новичков. И, если первый год его преподавательская деятельность шла гладко и без проблем, несмотря на хроническое невезение, то на второй год появился он — причина его бессонных ночей и разрушенных в мелкое крошево духовных скреп. Не заметить Хуа Чэна было нельзя: высокий, стройный, не обделенный смекалкой, с этим своим серебряным шариком в губе и алой рубашкой с рукавами-воланами. Се Лянь однажды случайно столкнулся с ним в коридоре и вылил на себя чай — госпожа Удача сыграла свою роль, — но, благо, напиток был уже порядком остывший. И пусть он извинился и выслушал сотню извинений в ответ, затем начался его маленький персональный ад. Сначала это были цветы — белые крупные гладиолусы в прозрачной вазе, оставленные кем-то на его кафедре; еще — маленькие рисунки черной тушью, выведенные на надушенной духами открытке и приложенные к цветам: то ли что-то из модернизма, то ли из экспрессионизма, он так и не понял, но тщательно складывал каждый рисунок в маленькую коробочку и убирал ее в стол. Потом — оригами. Изящно сложенная бабочка из бумаги с серебряными уголками из фольги на крыльях, отныне украшающая его настольную лампу дома. После — кофе. Одинокий стаканчик, ждавший Се Ляня с утра пораньше в пустой аудитории. Мужчина первым делом подумал, что его кто-то просто забыл здесь, но, когда наступил полдень, а хозяин так и не объявился, он вдруг понял, что напиток был для него. Он долго мучился и, получив несколько шпилек от Му Цина, преподающего живопись у второго курса, начал выслеживать этого тайного почитателя. Какое-то время Се Лянь приходил в университет на час пораньше, но даже так его опережали, и на столе, где у него должна была проходить лекция, обязательно лежал какой-нибудь маленький подарок. Потом, поняв, что схема эта не работает, он поспрашивал у знакомых коллег, а особенно — у любящего сплетни Ши Цинсюаня, но даже тот непонимающе повел плечами, обещав правда, что поспрашивает у студентов, пусть и никаких гарантий дать не может. Сколько бы Се Лянь не ломал голову, на какие бы хитрости ни шел, а поймать причину своей обострившейся бессонницы никак не мог. Коварная судьба распорядилась по-своему. В один из вечеров, придя домой уставшим после пяти пар, на которых он то и делал, что говорил и ходил туда-сюда от кафедры до окна и обратно — от жары не спасал даже маленький веер и кофе со льдом, — он, заварив крепкий зеленый чай и включив на всю катушку кондиционер, перебирал итоговые эссе своих студентов, пока внезапно среди уймы иероглифов не заметил знакомые штрихи и еле разборчивую приписку в верхнем углу: Хуа Чэн, третий курс. Повертев лист бумаги и так, и эдак, Се Лянь наконец достал свою заветную коробочку, и тогда его словно молнией поразило. Это был не модернизм и не экспрессионизм. Это были записки. А точнее — стихи. Кажется, что-то из «Шицзин» и сонетов Шекспира — он не смог разобрать точно. Стараясь придерживаться этики и не выходить за рамки дозволенного, Се Лянь отмучился год и облегченно выдохнул, приняв у Хуа Чэна экзамен по рекламе менеджмента. Но радоваться он начал рано: осенью все началось сначала, и напряжение между ними стало набирать серьезные обороты. Даже Ши Цинсюань подталкивал его, уверяя, что ничего страшного не будет, особенно если Се Лянь подождет до выпуска. И вот: у Хуа Чэна наступил последний учебный год, а он до сих пор не знал, как поступить. Уйдя в свои мысли, машинально вертя в руке карандаш, мужчина не заметил, как истекло время, а напротив него сел Хуа Чэн и наблюдал за движениями его пальцев. Заметив же, он вздрогнул, и карандаш, упав, покатился по полу. Се Лянь было встал и потянулся за ним, но Хуа Чэн опередил его, и их руки соприкоснулись, а по всему телу пробежала мелкая дрожь. В голове громко забил метафорический колокол. Се Лянь испуганно смотрел на Хуа Чэна и старался дышать через раз; Хуа Чэн же благоговейно смотрел на Се Ляня, и после минуты тишины выдал, улыбнувшись: — Учитель Се, вы пойдете со мной на свидание, если я сдам вам экзамен на высший балл? Сомневался ли Се Лянь в его знаниях? Нет. Кивнул ли бездумно Се Лянь, а потом, отмучавшись и поставив счастливо улыбающемуся студенту его заслуженную оценку, умывал лицо ледяной водой в туалете? Да. …Через неделю довольный собою Хуа Чэн заехал за ним на своем красно-черном мотоцикле и всучил уставшему после работы мужчине букет лилий, теперь — в открытую, запечатлев под конец дня на покрасневшей от смущения щеке легкий поцелуй. Эта история началась с цветов и, стоит сказать, только на них она не закончилась.