Затяжка

      Можно ли это место назвать его домом? В правом верхнем углу висели небольшие часы; справа стояла тумба, на которой пищал будильник, оглашая окончание смены, а телефон освещая пространство, показывал 23:21". Тсунаеши устал.       Он верил в "17:03", что он скоро выйдет и медленно, задумавшись над житейскими проблемами, добредет до ближайшей станции метро, и пару часов он проведет в дремоте. Тсуна действительно верил в "18:17", что он сможет продержаться, и его не подведут голодный желудок и затуманенный бессонными ночами мозг, что в скором времени все наладится, все сбудется. В "19:45" он продолжал верить в лучшее, а в "21:31" Тсунаеши начал надеяться. Надеяться на чудо, которое обязано было случиться.       И только в "23:12" он перестал бороться. За жизнь этого совсем молодого парня, практически подростка; за улыбку его отца, что с криками набросился на Тсуну; за спокойствие каждого человека, которого знал этот ребенок; за себя, потому что вновь и вновь сердце не могло выдерживать эти секунды отчаяния.       Люди редко видели апатию и выгорание самих врачей. Тот момент, когда их сердца сжимались без возможности донести кислород, у медиков не было сил смириться, встать и пойти сражаться за каждого, кроме самих себя. Тсуна вынес множество оскорблений и такое же сильное чувство несправедливости. Но таил в себе надежду, что он справится. Не остановится.       Это было его мечтой с раннего детства, быть героем, а не трусом; сражаться до последнего, спасать чужие жизни, а в итоге он так и остался "Никчемным Тунцом". Тсуна врал самому себе, что скорая помощь – это его призвание. Возможно, Тсунаеши и правда мог бы справиться со всем тем грузом, который накапливался долгие годы, но чуда не произошло. Как и не случилось сейчас.       Жизнь так хрупка: люди влюбляются, ожидая счастливый конец, заводят семьи, ждут пополнения; идут к мечте, рвут жилы ради медалей и наград; не спят ночами, чтобы завершить проекты и получить повышение, а кто-то просто смотрит на прекрасный пейзаж и осознает самое важное — это все не вечно. Савада видел, что не у всех путей есть дорога в будущее, где-то ждут обрыв и бесконечная пропасть. Каждый раз мысль, что проще отпустить человечность, отпустить чувства, не давала покоя, появлялась под натиском давления жестокости и вселенской несправедливости.       Привезенный парень был буквально в мясо. Тсуна знал, его уже не спасти. Но разве медик вообще мог сдаться? Оторванные конечности, раздробленная рука, переломанные ребра, повреждения внутренних органов и массивная потеря крови. Сражаться до последнего – его единственная задача. Была. По мнению врачей, нет ничего страшнее звания хирурга в отделении скорой помощи. Тсуна лез в самые дебри и в итоге каждый раз сам о них ломался. Он был не одинок в этой боли, многие не справлялись и уходили, но всё равно в этих стенах бывало крайней трудно отыскать поддержку.       — Эй, ты в порядке? – Тсуна не мог поднять головы, чтобы даже попытаться ответить. Он был разбит на искорки безумия хаоса, еще дышит, но цельности уже нет - Ха-ха-ха, глупый вопрос, парень. Здесь многие приходят, думая, что будет легче, но скорая помощь, на то и скорая, что мы не всегда успеваем. Здесь мы видим зачастую страшные вещи, но это наша работа. Не ломаться, тогда, когда чудо не происходит и идти творить это чудо самим, потому что по-другому не получиться. Так что парень..., как придешь в себя, иди домой отдохни, ты был молодцом, но не все в наших силах - Такеши и правда сейчас был кем-то непосильным в понимании Савады, у них редко с коллегой совпадали вечерние смены, так что им не приходилось часто видится, но и за то время Ямамото сумел завоевать своей улыбкой и стойкостью израненную душу Тсуны. Сам же он просто боялся оставаться в ночную, в ожидании нового крика сирены. В темноте окон, выходящих на пустые улицы, всегда было что-то ужасающее. Обыденный перелом казался зловещим, а незначительные повреждения - смертельными. Ночью поступали те, кто не желал быть замеченным при дневном свете. Избитые женщины, с их мужьями, которые грозно доказывали, что те лишь поскользнулись, неудачно оступались или случайно обожглись. Тихие проститутки, слегка смущенные и заплаканные, но уже при деньгах, а еще молодые подростки. С передозировкой. Это был мир, который разрывал окончательно и бесповоротно, и те, кто старательно делали его лучше, были героями для маленького Тсуны, который так и не смог повзрослеть в нужный момент.       Он продолжал сидеть молча, даже не пытаясь шелохнуться, даже дышать казалось неправильно в эту секунду. Тот мальчик больше не сможет этого сделать никогда, а почему это право осталось у него? Почему он сидит здесь, почему люди продолжают жить несмотря ни на что? Это нормально? Да. Нормально. Он знал это, проходил через все эти секунды уже не в первый раз, но к такому невозможно привыкнуть, с таким невозможно смириться. По крайней мери не ему.       Встав, он пошел вниз, в свой кабинет. Его направили в эту больницу лишь неделю назад. Ссора с отцом не дала возможности оставаться в родном доме. Его бизнес процветал, и он пожелал, чтобы блудный сын, который пропадает на своей "работенке", наконец-то взялся за ум и присмотрелся к курсам по "Управление делами в крупных компаниях". Тсуна так и не смог объяснить, что для него это было важно, что он готов многое отдать лишь бы осчастливить хоть еще одного человека, но его не хотели слышать, а он не мог выдержать и этот груз, привалившийся к бесконечной усталости и эмоциональному выгоранию. Он попросил о разрешении на перевод, и ему помогли поменять обстановку, найти неплохую квартирку в не самом благоприятном районе, и выделить небольшой кабинет для разговоров с посетителями.       Он надеялся, что хоть что-то измениться в его скудной жизни, но нет, ничего. Все стало только хуже.       Забрав оставшиеся вещи и заперев замок, он все же отправился пешком до дома. Он не знал во сколько доберется такими темпами, но эта прогулка была сейчас ему необходима. Слишком для одного дня, и слишком для него самого. Он думал, что его не сможет посетить ни одна нормальная мысль за это время, однако пустующий желудок напомнил, что его жизнь никогда идеальной не будет. Ему пришлось оставить последние деньги, которые были на руках, в круглосуточном магазине. Одежду Тсуна так и не сменил, и она вся пропахшая потом и спиртом, его тяжелой сменой и жуткими воспоминаниями, выводила из себя. Теперь, когда голод был усмирен, единственными желаниями остались душ и сон. Смыть с себя куски отчаяния, криков, ужаса в глазах, которые засели словно ножи в его израненной душе и забыться в мечтах о какой-нибудь счастливой жизни.       Следующий день был у Тсуны выходным, выбираться из-под одеяла он категорически не хотел, но пустующий холодильник заставил сделать невозможное и оторваться от мягкой постельки. На улице проживало прохладное лето. Многие люди лениво выползали в субботу из своих домов, чтобы прогуляться со всей семьей по парку или сходить в кино. Тяжелые будни выматывают всех и каждый желает ощутить легкость и спокойствие. Лучше с любимым человеком.       Тсуна сколько себя помнил всегда был одиночкой до универа. После решения идти своей дорогой несмотря ни на что, он многое изменил во взглядах на жизнь, многое пересмотрел, в том числе все его отношения с людьми или скорее их полное отсутствие. Тсунаеши старался уделять много времени учебе, пытаясь не повторить ошибок школьных будней, да и в универ его приняли то с трудом. Но его старания окупались, оказалось, что он не так безнадежен к обучению, как ему втирали все бывшие учителя. У него появилось достаточно хороших знакомых за все то время, однако он все еще признавал, что в его жизни так и не появилось близких друзей.        Собственно, и отношений романтического характера у Тсуны тоже не возникало. Он не сильно страдал из-за их отсутствия, но вот в такие моменты, когда на тебя обрушивается вся печаль этого бренного мира, хотелось ощутить хоть каплю теплоты или даже толику любви.       В магазине он прошелся быстро, не особо задерживаясь при выборе около полок. Брел домой дворами и узкими улочками, пытаясь скрыться от всех тревог, преследовавших его. Он не ожидал резкого столкновения и громких ругательств. Лишь обернулся убегающим мужчинам, услышав знакомый звук сирены, от которого кольнуло сердце.       Выходные тянулись медленно, утопая в бесконечных раздумьях. Комната скрывалась от солнечных лучей, что утром, что днем и только ближе к вечеру последние лучи заходящего солнца, будили сгорающего в собственном пламени сожалений Тсунаеши. Он понимал, что уже практически сдался. Он готов был перестать бороться, и как в далекие школьные времена уткнувшись в колени, ронять безмолвные слезы. Но мальчик вырос и слез не осталось.       Работа встретила заведующей на пороге собственного кабинета.       - Доброе утро, Савада-сан, у нас нехватка в реабилитационном центре, замен нет, но вы все еще новенький, будет поводом сблизиться с коллективом, так что всего лишь несколько недель, буквально месяц, а после сможете вернуться на свою должность, тем более я думаю вам необходимо это время. Все же не каждый день происходят такие потери.       - Я в полном порядке. Я смогу продолжить свою работу в любое время, - хоть и беспокоила мысль, что его душевного расстройство может повлиять на его концентрацию и собранность, но столь резкого перевода Тсуна не ожидал. До этого он смог продержаться пару лет. Он больше не подходит? Этот слом стал настолько заметен?       - Тсунаеши-сан, позвольте, все же настаиваю. Не все старшие коллеги отходят после таких случаев в своей практике, так поберегите себя. Вы хороший хирург и добрый человек. Но чаще всего эти качества все же не совместимы. У вас теплое и мягкое сердце, вы сочувствуете и вбираете в себя больше страданий, чем готовы вынести. Это не плохие качества, но для вас это стало источником боли, а это уже тогда не та работа, которая дарует хоть и мимолетный и важный миг радости.       Он знал это. Чувствовал, как тяжело приходятся только окончившим университет молодым ребяткам, ординаторам, практикантам. Они все еще чувствовали и сочувствовали, а за это в их деле можно было тяжело расплатиться. Но они люди. Люди. Горько понимать, что ты становишься богом в те несколько часов, решая судьбу незнакомцев.       Тсунаеши стоял неподвижно некоторое время, принимая для себя вещи, которые происходили с ним. Он только кивнул уходящей женщине из его кабинета, показывая, что услышал ее советы и пожелания.       Через некоторое время он смог наконец-то начать собирать необходимые вещи, чтобы переместиться в другой корпус. Тсуна еще не успел за столь короткий период завести себе даже нескольких неплохих знакомых, так прощаться было не с кем. Одна из медсестер сопроводила до нужной двери. Здесь было душно. Люди бесконечно шептались, дети плакали около своих родителей, слышался звук костылей и скрип инвалидных колясок. Запах затишья. Он был угнетающим и переполненным медикаментами и спиртом. Но здесь не звучала сирена, здесь не бегали с переносками, не было криков агонии и боли. Здесь уже большинство знали - они умирали. Это была тяжесть известности, которая оказалась для Тсунаеши еще более пугающей, чем вера в неизвестное чудо, где все решалось в считанные секунды, где хоть что-то зависело от него.       За весь день он успел пройти чуть больше всех предоставленных ему пациентов. В одной из дальних палат с номером R27 располагался по данным молодой мужчина. Но его диагноз... Тсунаеши перевел взгляд в стену и вздохнул. Уже был поздний вечер и моральных сил не осталось даже на банальные мысли, не то, что на отчеты о состоянии здоровье пациентов. А разговор, если он войдет в палату предстоял не просто сложным, убивающим все его человеческое нутро. Этому мужчине еще не успели сообщить ничего, он пришел в сознание в "17.03" сегодняшнего дня. И Тсуна начал верить, что уже его пациент не потеряет надежду и будет бороться за свое счастье. За свою жизнь.       - Добрый вечер, - Тсуна старался сохранять спокойствие в голосе или даже придать ему некую сталь, чтобы звучало твердо и непоколебимо, чтобы мужчина лежащий напротив не смог даже усомниться, что все будет...Как? Хорошо? Но хорошо точно быть не может. Это провал. Душа начала трепетать, а сердце отбивало сумасшедший пульс. И Тсунаеши было не понятно он сходит с ума от жалости к ситуации, к себе и к пациенту, или от невероятный красоты мужчины. Хоть у него и никогда не было отношений, и он не особо задумывался на всякие такие темы, но в этот момент он понял, что первое он - би, второе он нашел свой типаж. Ха-ха, правда судьба как всегда жестока. Ко всем.       - Хах, а он добрый? - зашедший в кабинет парнишка был слишком молод, да и держать язык за зубами не умел. Еще один медбрат, который сейчас сочувственно и виновато потупился. Реборн ненавидел, когда к нему испытывали хоть какие-то чувства и не позволял это делать практически никому. Но он даже представить не мог, что будет мысленно блевать весь вечер от такого количества жалости. Причем говорить какие именно последствия после того инцидента ему никто не собирался. Но он уже сам догадывался, какой возможный диагноз ему могли всучить на всю оставшуюся жизнь.       - Если вы начинаете огрызаться, то он явно добрый, по крайней мере для меня, как для вашего лечащего врача, Реборн-сан, - Тсуна обошел кровать, поправив одеяло на ногах, за что на него сразу же направился угрожающий взгляд, не хватало пистолета для полноты картины. Чувствовалась усталость и дикая боль, что испытывал этот мужчина. Молод, красив и, по-видимому, успешен. Vip-палата. И этот факт о многом говорил. Но какое бы положение не имел человек, сколько бы денег он не зарабатывал, здесь, когда происходит трагедия не остается господ и рабов жизни, все на одной ступени справедливости. Многие забывают об этих истинах, оставляют человечность, ломают свою истину, а однажды кому-то приходится вспоминать об этом, но уже будучи жестоко повергнутыми.       Вряд ли мужчина, который покорял жизнь, не останавливаясь на преградах и идя по головам своих противников, готов сейчас столкнуться с таким испытанием. Или все не в его характере ломаться при любых возможностях?       Тсуна был бы рад забрать хоть капельку непонимания и агрессии, и отдать частичку силы именно в этот момент, но знал ему самому критически не хватало сейчас поддержки. Говорить человеку вердикт судьбы никогда не бывает приятно. А видеть, как глаза наливаются неверием, а после и толикой обиды, страха и детской непосредственности, словно и не с ними это происходит, слово игра, в которую глупые врачи решили поиграть с пациентом, всегда угнетало Тсунаеши.       Но у него нет выбора. Жесткость в решениях, моральная стойкость, без сомнений. Но хоть с одним этим словом был ли связан Тсуна? Нет. Но... время идет.       - У вас полностью парализованы нижние конечности. И это не временно. В вашем случае это не лечиться, хотя я все же могу сказать, что способы побороть судьбу могут быть. Вы можете попробовать реабилитацию. Врачи не могут утверждать, что это никак не повлияет на вас. Есть много случаев, не поддающихся объяснению. Главное верить.       Реборн был воплощением всей удачи этого мира. Ему везло всегда. Фортуна была на его стороне, а он старался всегда быть её любимчиком.       Разве он мог сейчас поверить? Что все же именно он сидит здесь? Грустно, да, но он должно быть смирился уже в тот момент, когда приоткрыл глаза. Заканчивать ли на этом свою жизнь? Ставить точку собственной рукописи?       Молчание длилось долго. Молодой врач, который сообщил новость проверял капельницу, стараясь не смотреть на Реборна. И делал правильно. Жалости он не от кого не потерпит. Но принять положение, в котором оказался за пару минут даже ему было не под силу. Он любил жизнь и всегда боролся за неё и свою свободу. Он выгрызал это и силой, и хитростью, и даже своей привлекательностью. Он не гнушался использовать все возможности ради... А ради чего? Что осталось в итоге?       Мужчина на койке молчал. Не отреагировал даже, когда Тсуна позвал несколько раз, пытаясь привлечь внимание. Может все это слишком? Да не может. И Тсуна все же был жесток. Он не хотел так обрушивать жизнь этого человека, но иначе он бы не сказал это никогда. Опять накрывающее чувство безысходности.       Он обернулся, чтобы позвать медсестру, когда позади послышался смех. Громкий. И безумно печальный. Тсуне было еще хуже в этот момент, чем мужчине позади него. Он понимал, что разрушил своими словами. А разве он хотел не спасать? Он запутался. Врач. Врач это кто? Кто эти люди? Неужели все эти долгие годы, он лишь романтизировал?       Да? Стоит ли продолжать верить, а, Тсуна?       Он не стал оборачиваться, тихо позвав у стойки молодую девушку в форме медсестры и доложив о состояние не стабильного пациента, он вышел на улицу. За несколькими корпусами отсюда визжали звуки сирены. Отделение неотложки. Там он провел последние несколько лет, оттуда всегда доноситься плач, там всегда пахнет кровью, тот маленький и отдельный мир, где вершатся судьбы, покрыт отчаянием. Тсуна безмолвно закурил.       Следующая пара недель была для Тсунаеши бесконечной. С каждым днем он все меньше спал, бессонные ночи, кошмары, которые появлялись, как только он прикрывал глаза. Время тянулось словно резинка, которую натягивали из-за всех сил, чтобы в конкретный момент отпустить. И била она крайне больно.       Тсуна все чаще выходил покурить. Он еще с детских времен ненавидел запах табака, который ассоциировался с его отцом. С его жестокостью, властью и занятостью. Но теперь он сам стал его преследовать. Так задумываясь, был ли на самом деле у Тсуны отец? Навряд ли, может только диктатор его детства. Однако развод родителей все равно дался ему тяжело, он пошел по маминым стопам, восхищаясь ей и ее работой, в итоге превратив это в мечту. Но может она и сбылась, только он сломался. Слишком не закаленный, слишком хрупкий, слишком добрый. Он не был создан для этой работы, но что-то внутри все равно противно булькало.       Взгляд скользнул вправо, там, где находился небольшой садик. Инвалидные коляски нормальные явления на территории больницы, но курение на ней нет.       - Эй, дорогой пациент, я извиняюсь, что прерываю вас, но курение здесь запрещено.       Это был саркастический, без агрессии и с интересом направленный на Тсуну взгляд.       - Ох, неужели здесь еще жильцы, которым не все равно на эту...глупость, а Тсунаеши-кун? Может вы ворчите, потому что у вас самого сигаретка не нашлась. Вам подкинуть одну? Я с удовольствием поделюсь, тем более они будут явно...получше ваших - максимально вежливый ответ вообще насколько возможно от этого человека.       Тсуна лишь тяжело вздохнул. Это было то единственное из-за чего он был готов уволиться по меньшей мере хоть в эту же секунду, однако он понимал, именно это и есть то, что продолжает его тут удерживать.       - Реборн-сан, хватит паясничать, какой раз за неделю я вас должен под ручку на процедуры провожать? - в ответ прозвучал лишь тихий и едкий смешок, пока Тсунаеши старательно пытался выманить сигарету из чужих пальцев.       Реборн. Этот упрямый сученыш. Тсуна редко ругался даже про себя, но с эти мужчиной можно было идти спивается в первый же переулок. Он был невыносим, характер хуже никуда. Как врач, он терпел, терпел все, даже если его пытались вывести на эмоции через личностные оскорбления. Для Реборна-сана это была любимая игра. Доведи милого Тсунаеши-куна. И это продолжалось изо дня в день.       - Ты хотел сказать водить, Тсунаеши-сан? - Ох, уж это лицемерие. Так пренебрежительно на ты, но все рано добавляет суффикс к имени. Даже здесь издевается как может. В принципе существование столь высокомерного ублюдка добавляло ярких красок в жизни.       Милая и нежная улыбка расплылась на лице молодого врача, когда даже не сигарета, лишь окурок оказался в его руках. И правда милый, подумал Реборн. Как маленький и недовольный щенок. Бесить одно удовольствие. Он продолжал наблюдать, не отводя взгляд, пока Тсунаеши ходил до ближайшей мусорки. Что-то цепляло, но каждый раз ускользало, так и не дав понять причин. Остальные уходили, кидая одежду, хлопая дверьми, а бедные медсестры молча удалялись со слезами на глазах. Реборн не мог оставаться беззвучным, когда к нему могли проявить даже толику жалости. Атака все же лучшее решение во всем. Его выписали из реанимации, но весь месяц он должен был наблюдаться, находясь в стенах тюрьмы. Возможно его одолевала злость. Злость на все, что его окружало. Его здесь не должно было быть. Над ним словно пошутили и потешились, решив поразвлекаться.       К концу второй недели до Реборна дошло понимание - тот устал. Впервые ему было под одеялом и с закрытыми глазами в сотни раз лучше, чем когда он не задумываясь закидывал в себя пару литров хорошего виски, а после принимая те самые таблетки, расслаблялся всю ночь. Сил не оставалось, чтобы подумать о том, что прежней суеты не будет больше. Его перестало интересовать, что с его бизнесом, с его любовницей, с бесчисленными партнерами. Реборн устал. Это был предел, достигнув, которого он оказался на самом дне. Он был любим и сам всегда дарил любовь этой жизни. Но он не мог поднять руки, хотя не чувствовал он ног. Что делать? К чему стремиться? Куда идти? Хах, Реборн, не мог не усмехнуться, он и правда больше никуда не пойдет. С каждым разом он все чаще отказывался от прогулок, оставаясь в своей палате, хороня себя заживо в этом гробу. Еда опротивела ещё на второй день, но молодой врач был серьезен, когда сказал, что если не сам Реборн, то он будет его кормить с ложечки. На четвёртый день он появился спокойный, взял стоявшую в палате тарелку с супом, чуть нахмурив брови, решительно посмотрел прямо в глаза Реборна с ложкой в руках. Его желание быть устрашающим, произвело обратный эффект. Реборн тихо, но впервые за все дни, гавкующи засмеялся, глумясь над задыхающимся Тсунаеши. Это было слишком умилительно. Не дразнить это чудо в халате казалось кощунством для Реборна. Это превратилось в игру для двоих. Доведи или будь доведенным. Это были долгие гляделки, тихие фырканья, интимные вопросы, агрессия. Все лишь бы вывести на эмоции.       Они трогали души друг друга шершавыми пальцами, задевая самые тонкие струнки. Те, что сильнее остальных болели. Не было конкретики в их диалогах, историй про прошлое или мечтательных сказок про будущее. Они игрались, находя невидимую грань между комфортом и неудобством. Они читали друг другу сказки, про своих героев. Шептали названия любимых ароматов, кричали громкие ругательства в философских полемиках, и впервые оба наслаждались уютной тишиной. Им некуда было спешить. А еще прикосновения. Тсунаеши было необходимо трогать во время своей работы. Руки, шею, грудь. И ноги. Реборн смотрел. Очень пристально и на удивление расслаблено. Пульс повышался у обоих. Доверие было самым дорогой для них вещью.       Видя все это, чувствуя, осознавая, Тсуна вновь начал бояться. Просто не услышать колкий ответ, смешок, кашель от сигаретного дыма.       Он понял это слишком поздно, когда уже у него не осталось сил бороться с несправедливостью. Он согласился подменить на ночной смене в отделении скорой помощи его неплохого знакомого Гокудера-куна. Они сблизились уже после перевода Савады. Хаято часто навещал свою мать в серой больничной палате.       Это был день до отъезда его самого сложного пациента. Курение не спасало от дрожи в руках. Уже третья по счёту сигарета тлела в его пальцах. Слезы текли от дикой усталости и бесконечных переживаний. Ему дали выбор. Не возвращаться в ту преисподнюю, где сжигалась его душа. И Тсунаеши сомневался. Он же не потерял себя? Остался прежним? Мысли прервали быстрыми шагами и той самой просьбе о подмене. Тсунина смена закончилась. Вот и возможность вернуться в строй, да и вряд ли здесь что-то могло убедить его остаться. Но он все равно обернулся к третьему окну на верхнем этаже. Свет не горел. А завтра будет уже не важно. Пришлось встать со скамейки, чувство, что кипели внутри, пугали ещё сильнее чем предстоящая смена. Их нельзя было прокричать в окно, прошептать тихо в ушко или умоляюще промолвить. О них в принципе нельзя было говорить. Если бы хоть слово слетело с губ Тсуны, это стало бы реальностью. А оно не должно было таковым становиться.       Заходя в свой старый кабинет, где были раскиданы сотни чужих бумаг, валялся на кресле чужой халат, а в углу громко щелкали чужие настенные часы, показывая "21.31", Тсунаеши не переставал думать, как вообще попал в ситуацию, где его сердце бешено бьется от единственного взгляда на собственного пациента. "Просто он в твоем вкусе, Тсуна". Да, Реборн был действительно невероятно красив. Даже сломленный и переломанный, с синяками под глазами от постоянного недосыпа, он оставался самых сексуальным мужчиной, которого доводилось видеть Тсуне. Он не мог заткнуть охватывающую его нежность, ту самую, когда хочется просто обнять и сказать, что все правда будет хорошо. Но в случае Реборна это было возможно?       Тонкой походкой подступала смерть к нервной системе. Дразнили и выводили, а он честно старался держать дистанцию, но после ему хватило единожды заметить, как медленно черти затихают в своем страстном танце на дне черных глаз, оседая на тонкой улыбке оскверненной горечью, и Тсуна правда не смог удержаться от ответного подкола. Чтобы раззадорить, даже скорее разозлить. Чтобы в омутах заплясало чертово пламя. Чтобы эта одинокая жизнь не угасла в холодных стенах больницы.       И что было крайне удивительно, к Реборну лишь единожды пришёл посетитель за все прибывание в этих краях. Находясь в полутьме собственного сознания, люди могли помочь выбраться на простор, хоть и жуткой, но все же реальности. Ведь он дышал, а значит еще жил, хотя бы мог пытаться. Но мужчина стал ненужной сломанной куклой. Одинокой и брошенной. Тсунаеши все же надеялся, что остались любимые и близкие, что навестят, будут рядом, придадут нужных сил.       Шум из дальних дверей. Была большая вероятность, что какая-нибудь новая жертва подверглась хорошему настроение пациента Савады. Хотя спустя пару дней достаточно плотного общения с Тсунаеши жесткость Реборна поубавилось. Он старался понять вещи, что способны и правда поднять этого человека на ноги. То, что раскрасит яркими цветами серость унылых дней. Дверь была приоткрыта. Ни тел, ни лиц было не видно, лишь отголоски тихого разговора. По-видимому, он был долгий и важный для каждого из собеседников. Он не решился делать шаг внутрь. Слова становились все громче, а тон все суровее. И напряжение нарастала даже в сердце Тсуны. Реборн был нужен. Вот что стало понятно. Многие говорили, что заменимы все, что возможно найти копию и вставить в работающую систему. Но, что, если человек и был всей системой. Не шестеренкой, не маленькой деталью, не винтиком в чем-то неизмеримо крупном. Нет. Он уже был всем.       - Найдите себе преемника, господин. Иначе этим придется заняться Девятому, а вы сами прекрасно понимаете, что в первую очередь это не понравиться именно вам. Ваша должность остаётся вашей, но как раньше работать вы уже не сможете, а компании необходимы ваши услуги.       - Я свободен в своём выборе. Всегда. И никто не может сказать, что мне делать. И ты и сам понимаешь, угрожать последнее, что вы в принципе сделаете в своей жизни. Я все ещё лучший.       - Подумаете, и скорейшего вам выздоровления, ха!       Когда дверь резко открылась Тсунаеши уже отошел, чтобы не столкнуться с посетителем.       Они оба потерялись. Их ориентиры угасли. И лишь работа тлела маленькими угольками в кромешной тьме. Реборн дышал свободой и безрассудством, а еще страстной любовью. И эти чувства были отданы делу, которым он занимался. Холодный тон при разговоре, неколебимость в словах и жесткость в убеждения. Савада наконец-то понял, что именно держит этого человекам здесь. Реборн все же умеет жалеть. И оплакивать он будет не близких и родных, а свое место в жизни, потому что он нашел его. То самое, когда каждый вздох приносит кайф. Предназначение, дело жизни, мечта. Мужчина растерял все это приехав под сирены скорой по пути в свой ад. Он остался одинок. Только он сам и надежда. И она была долгой дорогой к разочарованию.       Можно ли решиться? Тсунаеши пожалеет ведь, сделав этот шаг. Нужно просто открыть дверь, даже слов подбирать не придется. Реборн все поймет. Сразу. По его лицу, по его рукам, по взгляду. У него ресницы трепыхались в ритм пульса, что напевал реквием. Ведь путь может оказаться концом.       Но задуманное он так и не воплотил. Он не смог переступить, пересилить себя. Чертова субординация. И он жалел. Уходя все дальше от того корпуса, где стучало сердце человека, которому он однозначно отдал своё, он правда осознавал, что жалеет. Что губы так и остались не тронутыми.       Все казалось не таким. Звуки, были слишком тихие, шаги приглушённые, стены дребезжали в сонном воображении в предвкушении чего-то ужасающего. Не привычно было ожидание, но наконец-то вернулся персонал с отпусков, и даже в неотложке стало хватать с избытком хороших сотрудников. Спокойствие окутывало, заставляя поверить в лучшее, а потом в "23.21" оглушила, отрезвила и окатила своими яростными звуками слишком громкая для этого момента сирена. И воздух пропал. Исчез с криками и плачем о помощи. Состояние безнадежности и безысходности пронзило стоящих. Савада уже не оборачивался, он увидел больше, чем было нужно именно сейчас. Маленькое тело на носилках. Его решимость и правда дрогнула. Сдаться? нет. Только не в этот раз. Он наконец-то готов бороться, и, если будет необходимо он своим же скальпелем разрежет глотку этой чертовки Смерти. Сегодня она не желанный гость, не в его уж смену. Не в эту. Иначе... но лучше просто не думать ни о чем.       Они борются, в помещение с ледяным белым светом. Ноги уже не справляются с самым главным, просто держать его. Чуть-чуть, еще хоть немного. Но слезы текли, но почему-то не по его лицу. Медсестра, напротив, что-то шептала, казалось его трясли. Но девочка... она же выжила?       - Правда?       - Савада-сан, вы герой, слышите? Мы все боролись за ее жизнь, но прошло более получаса. Мозг мертв. Время? - кто-то позади зашевелился, стараясь не мешать всем уставшим, убирать остатки кровавой войны. Почему он вновь на стороне, где горе главный спутник и товарищ на всем пути?       - Точное время смерти "17.03".       Он не стал оставаться в реанимационной. Там его уже переживали, переломали, выпотрошили, оставив лежать на одной койке не только мертвое тело, но всего его. Лестничная площадка стала необходимым привалом к самой важной точки его жизни. Когда теперь он отыщет покой? Вина сжирала больше, чем мог отстоять кусочек разума. Он стянул одну перчатку за другой, шапочку, а после из-за всех сил кинул их на пол. И топча их от злости, внутренней потерянности, сокрушался от мысли, что "Да. Вот это уже конец." Быть в поиске страшно, но найти ответ бывает куда хуже. Ты больше не можешь оставаться статичным и не меняться. Теперь что-то другое, и ты тоже. Признавать ли это? Стоит? Тсунаеши понял, что стоит, что больше не будет отворачиваться от посланных уроков. Это происходит уже не первый раз и, если он не пойдет дальше, он останется в этой ловушке навсегда, так и не отыскав выход.       Спустя практически час, стянув халат, он зашел через маленькую дверь "Только для персонала", в самый длинный и темный коридор. Был ли там в конце свет? Грузными шагами он стремился достичь новой высоты собственной стойкости и решимости. Продолговатые и узкие скамейки были переполнены самыми разными людьми. Там кишил мир нервозности, чаяние и упования. И стоя среди всего этого, Тсунаеши долго изучал лицо сильно постаревшее, измученное, осунувшиеся, но все такое же жесткое. Непреклонность. То, чего он так боялся увидеть хотя бы еще раз в этих глазах. И что теперь так трудно было принять в самом себе. Он настолько был напуган, что не замечал так многого. насколько они схожи? Ведь Тсуна хранит на своем лице такие же губы и нос, те же выразительные лучики вокруг глаз при теплой улыбке. А еще ту же прочность. Мужество, упорность, несокрушимость. Непоколебимость, черт тебя подери. В нем все это есть. Он так старательно это запрятал, лишь бы вновь не чувствовать себя кинутым ребенком. Больше некуда убегать, он уже потерял все, что у него оставалось. Он начнет еще раз, а потом еще.       - Прости, папа.       В "19.45", он уже сидел под забором, окружавшим всю площадь больницы. И долго не решаясь делать первую затяжку. Тсунаеши не часто виделся с новой семьей Иемитсу, но знал, что пару лет назад в его доме не утихал детский смех. Сестра, с которой он ни разу не встретился. Живущая в другом городе, в другой стране. Когда-то побывать на огромном фестивале всей семьей было мечтой и маленького Тсуны. Так и не сбывшаяся, она стала теперь его личной трагедией. Потеря, что станет вечным копьем, протыкающим его сердце. Сигарета продолжала тлеть, так и не притронувшись ни к чьим губам. Он не смог больше ничего сказать отцу, но видел, что тот все понял правильно. Там не было ни ожидаемой злости, ни капли ненависти, лишь благодарность. Возможно, за честность или за прямую спину, которой не позволил согнуться не из-за протяжных всхлипов и не из-за удушья от вскипевших эмоций. Капали слезы с мужских лиц посредь посветлевшего коридора. Савады видели этот свет, может и не в друг друге, но в сердцах дорогих людей.       Сидя и дрожа, он слышал, как подъезжает, чуть скрипя коляска. Повернуть голову? Понадеяться вновь? Или ожесточиться окончательно?       - Она закончилась, Тсунаеши.       - Что именно, Реборн?       - Можешь взять мои, я бросил, - теплее улыбки Савада не видел никогда, как и прекраснее. Он все еще почему-то здесь. Не уехал. Улыбается. Усталость и потеря настолько сожгли его заживо, что он начал тонуть в собственных иллюзиях? Ему же мерещится? В руках остался почерневший окурок, а напротив пустая пачка с единственной сигаретой.       - Я их возьму. Возьму их и тебя.       Тсуна больше не задумывался о правильности и о последствиях. Он чувствовал, что для тонущих каждый из них стал якорем. Для потерянных маяком. А друг для друга спасением. Здоровые ли это отношения? Усмехаясь и целую нежно и уверенно, он думал, что вряд ли. У них не было причин больше ждать. Искать внутри своего тела осуждение, за потери в будущем, было большим страхом, чем увидеть его в глазах прохожих. Тсуна ничего толком и не знал об этом человеке. Кто он? Кем работал? Есть ли у него семья? Настоящее ли — это имя? Откуда он родом? Насколько сильно бьется сердце этого мужчины в это мгновение? Они обсудят все потом. Научаться жить вновь. А сейчас хватит и крепких объятий, в которых оба чувствуют свой дом.       Бежать больше некуда.