Выцветший алый

Когда зажигается последний фонарь, деревня погружается в сирую беспроглядную тьму, туманом оседающую на ближайших полях, реке и по крышам домов. Все знают о легенде — сказке, ставшей явью — о ночном монстре, бездушном палаче. Трупы жертв никогда не находили, они исчезали тихо, бесследно и будто никому не нужно, оставляя лишь капли засохшей крови на перерытом когтями чернозёме. — В этот раз четверо, — считал староста деревни, вычёрчивая бессвязные круги на земле. Наклз их знал — семья котов. Отец, мать, красавица-дочка и сын, всего год отроду. — Она придёт за нами всеми. Однажды. И Наклз верил. Но не боялся. Во всей деревни он был единственным ехидной, чей род давно сгинул в летописях истории. От его смерти или жизни никому не будет толку. Только бабушки, которым он помогал убраться в домах или дети, которым срывал яблоки с высоких деревьев, будут, возможно, скучать. А мужики да деды поговаривать: «хороший был, рукастый, жаль». Наклз всегда работал допоздна. Не имел ни семьи, ни жены, но зарабатывал достаточно и все деньги надёжно хранил в затхлом подвале под ковром. Надеясь, что когда-нибудь эта деревня вновь расцветёт и он поможет, чем сможет — силой или деньгами. Туман укрывал собою свет, уводил в неизвестное путников и заплутавших зевак, но Наклз знал эти дороги, как свои пальцы, поэтому пробирался уверенно вперёд, не сворачивая. И ориентировался то на местный колодец, то на дома — размытые силуэты. Пока не споткнулся обо что-то тяжёлое. И мягкое, лежащее прямо посредь тропы, что вела прямиком к дому. Обычно вещи прямо под ноги люд не раскидывал, а тут будто пёс большой помер или стог укутанного сена лежал. Только дышащий, в крови. Наклз вытер её часть с ноги и взглянул на скрутившуюся неестественно фигуру. Определённо кто-то живой, потерявший сознание от боли, но бледный, как сама смерть. Но не теряя и минуты, Наклз подхватил тело на руки и побрёл к дому, что уже виднелся сиротливой фигурой средь тумана. В его уединённой избушке зажёгся свет, а за ней захлопотала печь, где грелась вода. Наклз погрузил тело на заправленную кровать и впервые смог разглядеть умильные, нежные черты лица. Женские. И грудь через разрез разорванных одежд. Он действовал бережно. Зашивая рану, раздевая и омывая. Девушка морщилась, трепетала крыльями, а затем лихорадочно дышала — горячая как расплавленный воск. И только под вой первых петухов ей стало лучше. И в полдень она отворила глаза. Ослабевшее тело ещё тонуло в невыносимом, печённом жаре, глаза слипались и очень — до безумия, сводящих клыков — хотелось пить. Кожу жгло. Она повернула голову, морщась от приоконного света. Наклз сидел в углу избы, со скрещёнными у груди руками и сведёнными к переносице бровями. Но несмотря на хмурый, напряженный вид — молчал и, видимо, спал. Но один его вид заставил Руж вздрогнуть и попытаться подняться, пока боль не разлилась с новой силой — беспощадно, мучительно, по груди. — Не пытайся, ты слишком слаба, — она вновь обернула голову, встречаясь взглядом со заспанными глазами напротив. Красивыми. Как сапфиры. — Ты кто? — голос Руж сам себя подводил — охрипший от сухости и сонный. — Тебе не обязательно знать, кровопийца. В глазах Руж что-то всколыхнулось и по лицу растянулась кривая полуулыбка — издевательская, несмотря на измученно-блеклый вид. Ведь для неё он был обычен. Наклз уже знал, что её сердце не бьётся и видел клыки. Но всё-таки её спас. Как забавно. — Как скажешь, малыш. Как тебя зовут? Меня Руж. Наклз предпочёл промолчать.

***

Тело шло на поправку — медленно и мучительно, почти как любое смертное. Без крови силы Руж были ослаблены и все дни та проводила в постели, гадая на картах, болтая изредка с Наклзом, пока тот не на работе и изучая лачугу, в которой ей не посчастливилось находиться, пахнущую сладко —молоком и пряными травами. Как-то изнеженно по-домашнему. Дни переходили в неделю, а она до сих пор не была посажена на вилы или сожжена. Что удивляло с каждым днём только больше, ведь о желанности её как гостьи здесь и речи не шло. А на новый день на тумбочке та заметила белую буханку свежего хлеба. Только испечённую и ещё не остывшую. И стакан парного молока. — Что это? — Еда, — Наклз выглядел уставшим, несмотря на только заходившее за окном солнце. Поэтому сразу отправился на лавку, где спал ту неделю. — Ты не ела последние дни. Руж ткнула пальцем в мягкое, печёное тесто и тут же отпрянула, в брезгливости скривившись. И этот жест не прошёл мимо Наклза. — Я с большей охотой выпила бы крови или съела мяса. В ответ на каприз Руж не услышала ничего. Не привычной придирки, ни пожелания смерти или сдохнуть от голода. Наклз просто лёг на лавке и отвернулся. Кажется, сразу уснул. И Руж фыркнула, вернувшись к игре.

***

Ночью Руж впервые нашла силы подняться. Наклз ещё не спал и что-то мастерил, спиной к ней, у печи. И даже не обратил внимание на нависшую фигуру, продолжая наматывать нити. Руж выглянула из-за плеча. В мозолистых, красных лапах нить за нитью, шаг за шагом выявлялась небольшая соломенная куколка. В песочном вязанном платьице и с хвостиком на макушке, похожая на барсука или луковицу. — Чего тебе? — Наклз, казалось, вовсе не удивился вдруг возникшей рядом Руж и не стал отрываться от куклы, продолжая плести. Та устроилась рядом, скрестив меж собой ноги. Руж всегда носила одно лиловую сорочку, взамен разорванных одежд, что скрывало всё до колен. И теперь понимала, что, возможно, Наклз сшил ту ей сам. — Зачем ты не купишь новую? На мгновение взгляд Наклза, прежде сосредоточенный, окаменел — стал в несколько раз холоднее и строже, или Руж лишь показалось. Но она решила более не испытывать судьбу вопросами. — Дорого, — начал тихо он и резко вытянул нить, завязал узел, откусывая конец, — наша деревня достаточно бедная, даже еды не всегда хватает. Здесь негде купить игрушки, только если езжать в ближайшие города, но откуда на подобное силы и средства? А так, хоть маленький, но подарок. Наклз отложил игрушку в сторону, подальше от печи и откинулся назад, оперевшись спиной на лавку. Огонь разгорался, скворчал и касался безжизненно-холодных щёк Руж. Та потёрла их — вдруг будто покрасневших — и пристроилась ближе, уложила голову на широкое плечо, приласкавшись. Тепло Наклза почти обжигало, но казалось таким правильным и нужным сейчас. В эту ночь они уснули вместе. А на утро Наклз нашёл лишь недоеденный небольшой кусок хлеба и допитый стакан молока.

***

Люди не прекратили пропадать. Сначала Наклз был уверен — точно знал — что это была Руж, но затем был найден труп. Единственный из всех тех, что пропадали. Деревенский алкаш, никому особо не нужный, давно как ни крути отживший своё, но растерзанный так, что врагу не пожелаешь. И Наклз глядел на рваные раны, вытянутые лоскуты ободранной кожи и вспоминал когти Руж, что царапали его плечо игриво по ночам и перебирали колоду карт во время их игр. Не такие. Почему-то это радовало. Но услышав весть о смерти, Руж напряглась. И в её, прежде почти равнодушных ко всему глазах, отобразился невиданный им ранее — дикий, жертвенный — страх. И Наклз уже знал, что спросить следующим. — Кто тебя ранил? Молчание вязким бурьяном разрасталось по избе. Ощущалось почти физически и заставляло тонкие плечи дрожать. Руж потёрла руки, приобняв себя. Почти месяц без крови сделал её чувствительнее, слишком слабой. — Метарекс, — слетело еле разборчиво с губ. — Он помечает свою жертву, а затем… но они все выживали. До сих пор. Наклз молчал и долго-внимательно глядел на тонкую, исхудавшую фигуру. Руж ела всё, что он ей приносил. Но этого было мало. Пусть рана зажила, но страх и тот, кто её оставил никуда не делись. И Руж была теперь почти беспомощна перед ними. У Наклза разболелась голова. И вечером он оголил перед ней грудь. Руж изголодавшимся, жадным взглядом исследовала впалый, искусный рельеф мышц, грубые плечи и белый отрезок шерсти на груди. Дыхание спирало. — Только один раз. Немного. Руж покорилась. Не зная, по какой причине, но впервые со всей бережностью провела губами по изгибу обнажённой шеи, впитала носом солоноватый запах плоти, мускуса и резко впилась клыками, не давая и мгновения, чтобы ощутить боль. Вязкая, гранатовая жидкость растекалась по языку, влажным следом по плечу и была слизана языком. Руж не могла оторваться, хотела ещё, пьянела лучше, чем от любого вина. И возвращая на щёки почти живой алый блеск. А затем коснулась губ. Языком облизнув нижнюю и утягивая в горько-сладкий поцелуй. И Наклз позволил ей это, окончательно потерялся в сиянии изумрудных глаз. В порхающих прикосновениях губ к шее, плечам и груди. И в стонах, мольбах. Руж была под ним податливая, жадная и ведущая. Сводящая с ума шёпотом с обкусанных губ и когтями, царапающими кадык и затылок. Искренностью — живой, настоящей. И вспышкой эйфории, блаженства в финале. А затем лежала рядом. Перебирая иголки и заглядывая на спящее, расслабленное впервые за долгое время лицо. Касалась губами щёк и лба. А на языке ещё таял вкус чистой крови. — Когда же ты сам в последний раз ел, малыш Накси?

***

Она исчезла с первыми тлеющими лучами рассвета. Когда те ещё не успели оставить ожоги на фарфоровой коже и осветить всю деревню. Наклз проснулся один. В холодной постели, которая всегда была такой после Руж. И только вчера казалась до безумия тёплой, почти распалённой. Отведя взгляд от потолка, он увидел лишь ковёр, скинутый в сторону и отворённый нараспашку погреб. Теперь уже опустевший. И засмеялся. — И правда, как же забавно. Его мир не разрушился. Лишь вернул ставшими уже забытыми, выцветшие оттенки — пустые, знакомые. Наклз продолжил работать, помогать, жить. А деревня пустеть. Когда осталось меньше половины, он прекратил запоминать исчезающих. Даже детей. А затем вновь явился метарекс. На этот раз Наклз видел его сам. Огромное существо, похожее на волка, монстр облачённый в земную гниль — в засохшей крови и в застрявших костях. Что рычало и скалилось. И Наклз не почувствовал ничего. Ни страха смерти, ни желания умереть. И когда монстр сделал выпад, со всей силы врезал ему по длинной шее, заставив заскулить, закряхтеть, хрустнуть. А затем сравнял существо с землёй. Пока череп не обратился в гнилой фарш, а последние вздохи не растворились в тишине. И только после наконец успокоился и оглядел мёртвую тварь, заметил зияющую посреди живота рану. От ноги. И знакомый след от когтей. Монстр стал перегноем. Пропавшие возвращались один за другим и рассказывали ту же нелепицу, что и другие — про то, как их спасла женщина, просившая в обмен укусить запястье и отводила куда-то далеко в лес, оставляла в пещере, помогая спастись. Наклз слушал все байки в полуха и вкушал принесённые с лесов рыб, дичь. Все праздновали — пляски и смех разливались, как пиво, которое Наклз отказался пить и поднялся. Он ушёл первый. Сказал, что устал и направился по пути — тому же, что и всегда. Вступая по памяти, но без тумана. Проходя колодец, дома и замирая у самой двери. С незнакомой прежде тревогой. И всё-таки отворяет. Взгляд падает на сверкающие в лунном свете монеты и расправленную кровать. Карты. — Я дома.